Золотая лихорадка. Урал. 19 век. Книга 2 - Ник Тарасов
Рябов хотел сделать из меня чудовище, колдуна, исчадие ада. Но я превращал его удары в свою защиту. Каждый его выпад делал меня сильнее в глазах простых людей. Каждая его подлость добавляла мне авторитета.
Психологическая война — это шахматы. Медленные, выматывающие, где каждый ход нужно просчитывать на три шага вперёд.
И я только что поставил ему шах.
Но до мата было ещё далеко. Весна шла. Распутица заканчивается, дороги просохнут. И тогда Штольц со своими солдатами все-таки двинется сюда.
Я запечатал письмо, позвал Кремня.
— Едешь в город. Срочно. Передашь Степану лично в руки. И скажи — пусть разносит историю про пожар. Громко, по всем кабакам и лавкам. Пусть все знают.
Кремень кивнул, спрятал письмо за пазуху и ушёл.
Я остался один. Встал у окна, смотрел на пробуждающийся лагерь. Артельщики выходили из казарм, потягивались, шли к умывальникам. Дети уже проснулись — Мишка тащил дрова к кузнице, Матвей с Тихоном бежали с вёдрами к колодцу.
Жизнь продолжалась. Вопреки Рябову. Вопреки Штольцу. Вопреки всему этому безумному миру XIX века, в котором я оказался.
Глава 11
Весна на Урале — дама с характером. Ещё вчера она ласково грела спину солнцем, обещая скорое лето, а сегодня превратила землю в коварную, чавкающую ловушку.
Я стоял у края провалившегося шурфа и смотрел на жижу, которая ещё вчера была твёрдой мёрзлой землёй. Талая вода сочилась из стенок, превращая яму в болото. Сверху нависали куски дёрна, готовые в любой момент сорваться вниз. Верхний слой грунта, прогретый нашими кострами изнутри и весенним солнцем снаружи, поплыл. Стенки шурфов, ещё недавно твёрдые, как камень, превратились в жирную, тяжёлую кашу.
С тепляками нужно было заканчивать. Я тянул до последнего, понимая, что каждый день простоя — это упущенные граммы, которые складываются в унции и фунты. Но физику не обманешь, даже если ты попаданец из двадцать первого века.
Артельщики, почуявшие вкус золота, упирались рогом.
— Петрович, да там же самая жила пошла! — горячился Федька Кривой, размахивая кайлом, как флагом. — Ну каплет сверху, эка невидаль! Подпорки поставим, досками обошьём! Нельзя бросать, фарт уйдёт!
Я смотрел на их азартные, перемазанные глиной лица и понимал: жадность — двигатель прогресса, но она же и могильщик.
— Фарт уйдёт, а вы останетесь, — отрезал я. — Грунт «дышит». Ещё день-два, и всё это схлопнется.
— Да мы аккуратно! — встрял молодой Сенька. — Мы ж не дураки…
Дураками они не были. Они были старателями, опьяненными добычей. И это чуть не стоило нам жизни.
Случилось это ближе к обеду. Я сидел в конторе, сводил дебет с кредитом — Степан прислал очередную смету на «представительские расходы», от которой у меня задергался глаз, — когда снаружи раздался нечеловеческий вопль. Не крик боли, а именно вопль животного ужаса.
Я вылетел на крыльцо, не помня себя.
У дальнего тепляка, того самого, где работала бригада Михея, суетились люди. Орали, махали руками, кто-то тащил верёвку.
— Лопаты! Лопаты давай! — ревел бас Кузьмы.
Я подбежал к яме. Сердце пропустило удар.
Шурф обвалился. Не весь, но одна стенка съехала вниз тяжёлым, мокрым пластом, похоронив под собой дно. А из этой глиняной могилы торчала голова и плечо Михея. Его лицо было серым, глаза вылезли из орбит, рот хватал воздух, как выброшенная на берег рыба. Грязь сдавила грудную клетку, не давая вдохнуть.
— Не стоять! — рявкнул я, прыгая в яму прямо в сапогах. Грязь тут же чавкнула, хватая меня за лодыжки. — Откапывай! Руками гребите, лопатой посечёте!
Кузьма, Игнат и ещё двое мужиков уже были рядом. Мы рыли эту проклятую, ледяную, тяжёлую жижу, сдирая ногти. Оттаявшее болото было вязким, как гудрон. Оно не хотело отдавать добычу.
Михей хрипел. Изо рта у него пошла розовая пена — лёгкие сдавливало всё сильнее.
— Быстрее! — орал я, чувствуя, как паника холодной змеёй ползёт по спине. — Верёвку под мышки!
Игнат ловко пропустил петлю под свободное плечо Михея.
— Тяни! — скомандовал я тем, кто остался наверху. — Но плавно, хребет не сломайте!
Верёвка натянулась, зазвенела струной. Михей застонал. Мы с Кузьмой упёрлись ногами в зыбкое дно, подхватили бедолагу под бока, пытаясь выдернуть его, как морковку из грядки.
— И-и-и… раз! И-и-и… два!
Болото чмокнуло, неохотно разжимая объятия. Михея рвануло вверх.
Его вытащили на поверхность, волоком оттащили от края ямы. Он лежал на спине, весь покрытый бурой грязью, и кашлял так, что казалось, сейчас выплюнет лёгкие.
Я выбрался следом, тяжело дыша. Руки дрожали — от усталости, от злости, от понимания того, как близко всё было к краху.
— Всё, — сказал я тихо, но в наступившей тишине меня услышал каждый. — Тепляки закрыты. Кто полезет — лично ноги переломаю, чтоб потом не откапывать.
— Петрович… — начал было Федька, но осёкся под моим взглядом.
— Марфа! — крикнул я. — Спирту! И горячего сбитня! Живо!
Михея отпаивали в бане. Он сидел, завернутый в тулуп, всё ещё трясся, стуча зубами о кружку с самогоном.
— Думал, всё… — сипел он. — Как тисками сжало… Дышать не мог… Спасибо, Андрей Петрович.
— Богу спасибо скажи, что стенка не целиком ушла, — буркнул я. — И жадности своей свечку поставь за упокой.
Я обошёл все четыре тепляка, где мы работали зиму. Картина была одинаковой — земля превращалась в кашу. То, что держалось на морозе, сейчас расползалось, как гнилой сыр. Работать в таких условиях было самоубийством.
— Разбирайте конструкции, — скомандовал я. — Доски, брёвна, всё что можно использовать повторно — тащите на склад. Инструмент — в кузницу. Завтра начинаем работать на реке.
— На реке? — переспросил Егор, почёсывая затылок. — Так там песок бедный же будет. Не то что в глубине.
— Будет беднее, — согласился я. — Но живыми останемся. А ещё у меня есть идея, как увеличить выход.
Вечером в бараке стоял гвалт. Мужики были расстроенные. Лишиться «жирного» места — это как у ребёнка конфету отобрать.
— И чё теперь? — бубнил кто-то в углу. — Сидеть, ждать, пока земля просохнет? Так это до июня можно куковать. А жрать что? А доля?
Я вошёл в барак. Разговоры стихли, но напряжение осталось висеть в воздухе, плотное, хоть ножом режь.
— Чего приуныли? — громко спросил я. — Помирать собрались?
— Так работы нет, Петрович, — подал голос Архип. — Земля плывёт. А золото там осталось. Душа болит.
— Душа у тебя болит, потому что ты дальше своего носа не видишь, — усмехнулся я. — Мы не кроты, чтоб только под землёй рыться. Река вскрылась? Вскрылась. Вода есть? Есть. Или вы до этого зимой всегда
