Лес Кости - Роберт Холдсток
— Когда ты последний раз видел и нюхал все это?
Томас вздрогнул, смущенный странной полуночной встречей.
— Прошлой ночью. Я всегда вижу и чувствую их.
— Тогда добро пожаловать в место, которое ты хорошо знаешь. Добро пожаловать в неизменное место. Добро пожаловать в осеннюю ночь, которую всегда знала эта земля и которой всегда наслаждалась.
— Кто ты?
— Меня знают под многими именами. — Он подошел ближе к затрепетавшему человеку. На фоне облаков корона из боярышника, со странными рогами, казалась сломанным деревом. Когда он говорил, шелестела борода из листьев и длинной травы. Все его тело тряслось, когда ночной ветер касался природной одежды, обвивавшей его торс. — Ты веришь в Бога, Томас?
— Он умер за нас. Его сын. На кресте. Он — Всемогущий…
Терн поднял руки в стороны и оставил их в таком положении. В холодной ночи он стал крестом, а его корона из шипов боярышника — оленьими рогами. Давно забытые старые страхи вновь обрушились на Томаса Уайета и заставили его задрожать. Голоса предков насмехались над ним. Его сознание смущали воспоминания об огненных словах, которые шептали на тайном языке.
— Я — крест Бога, — сказал Терн. — Коснись дерева, коснись острых шипов…
Томас протянул руку, но его действиями руководил кто-другой. Пальцы коснулись холодного плоти человеческого живота. Он почувствовал выпуклую мышцу в поперечной балке, кровавые концы шипов, торчавших из человеческой головы. Он нервно дотронулся до узловатого дерева на бедрах и до гордой ветки, поднимавшейся между ними — под его пальцами она возбудилась, природная страсть, никогда не умиравшая.
— Что ты хочешь от меня? — тихо спросил Томас.
Крест опять стал человеком.
— Ты должен сделать мое изображение в новом святилище. Сделать это святилище моим. Сделать его моим навсегда, независимо от того, кому будут поклоняться в его стенах…
Тамал посмотрел на Повелителя Леса:
— Скажи мне, что я должен делать…
«Все знают», сказал Саймон. Все в деревне. Передают шепотом друг другу. Томас — герой. Все знают. Кроме Томаса Уайета.
— Почему никто не сказал мне? — прошептал он ночи. Он поплотнее натянул куртку и втиснулся в тесное укрытие за стеной бастиона. Встреча с Саймоном потрясла его, очень сильно.
Отсюда, поверх мрачного бесформенного леса, он мог видеть север вплоть до Биддендена. Замок и деревни, которыми он владел, все они были позади Томаса. Он видел только звезды, бледные облака и огонь костра, вокруг которого проходил странный ритуал.
Почему костер, горящий в полуночном лесу, так часто призывает его? Почему ему так уютно представлять себе теплое свечение, исходящее из наваленных веток, шумную болтовню и смех тех, кто собрался в его призрачном свете? Он часто танцевал вокруг костра: на Вальпургиеву ночь, на прошлый День всех святых. Но эти костры зажигались в деревне. А тут… его душа парила, как счастливая птица, при мысли о лесном огне. Запах осени, прикосновение ночной росы, душевная близость с деревьями и растениями, и вневременные глаза, глядящие на танцоров. Там живут общей жизнью с лесом.
Почему он должен держаться на расстоянии? Все знают. Те самые жители деревни, которые носят умирающего окровавленного Христа по улицам Воскресение… там они носят маски вепря, оленя или зайца и прыгают через огонь. Он — Томас — герой. Они шепчутся о нем. Все знают о его работе. Как они перешли в старую веру? Неужели Терн являлся каждому из них?
Почему он не разделяет в ними эту новую старую веру? У него та же самая вера. Только он использует свое мастерство, а они танцуют для богов.
Другие не подпускают его к себе, глядят на него издалека, словно он сделан из того самого холодного камня, над которым работал. Знает ли Бет? Томас вздрогнул. Сколько времени он сидит здесь? Он почувствовал веревку на шее. Только одно слово, вышедшее наружу, один подслушанный разговор, один шепоток не тому человеку, и Томас Уайет станет серым трупом, подвешенным за шею, добычей для темных птиц. Глаза, нос и плоть на лице. Каждая черта лица, которую он высекает для Терна молотком и зубилом, они высекут на нем твердыми мокрыми клювами.
Судя по положению луны, он сидит у церкви уже несколько часов. И сторож Джон не прошел мимо. Сейчас, подумав о нем, Томас услышал его храп, словно доносящийся издалека.
Томас встал на ноги и аккуратно взвалил на плечо кожаный мешок, стараясь, чтобы железные инструменты не гремели и не сталкивались. Но, сделав несколько шагов по тропинке, тут же услышал движение в церкви. Сторож все так же храпел.
«Наверно Саймон, сын мельника, — подумал Томас, — вернулся, чтобы еще раз посмотреть на лицо бога лесной страны».
Раздосадованный и все-еще смущенный, Томас опять вошел в церковь и посмотрел на галерею, к которой снова была приставлена лестница. Он мог слышать, как движется камень. Потом наступила тишина и, через какое-то время, камень вернули обратно. Фигура подошла к лестнице и начала спускаться.
Томас изумленно глядел на нее, потом шагнул в полную темноту, когда священник оглянулся и поволок лестницу на место. И все это время Томас слышал его смех. Священник пошел через мрак, его длинная сутана крутилась, собирая грязь и опилки.
Даже священник знает! Это вообще не имеет смысла. Томас спал беспокойно, часто просыпался и слушал негромкое дыхание жены. Несколько раз он пытался разбудить ее и поговорить с ней, шептал ее имя и тряс ее за плечи. Но она не проснулась. На рассвете они встали вместе, но он так устал, что почти не мог говорить. Они съели черствый хлеб, смоченный холодной жидкой кашей. Томас налил их последний эль в глиняную чашку. Питье было более противным, чем каша, но он проглотил кислую жидкость и почувствовал в животе теплые иголочки.
— Наш последний эль, — сказал он уныло, постучав по бочонку.
— Ты был слишком занят и не успел сварить, — сказала Бет из-за стола. — А я не умею. — Она завернулась в тяжелый шерстяной плащ. Очаг посреди маленькой комнаты полностью умер. В дыре в потолке кружились серые пылинки пепла, освещенные взошедшим солнцем.
— Нет эля! — Он с отчаянием ударил чашкой по бочонку. Бет взглянула на него,
