Владимир Свержин - Заря цвета пепла

Мой друг негодовал так, что канал связи, казалось, вот-вот выйдет из берегов.

— Не, Капитан, ну ты подумай, каков поскребыш! Всю дорогу мы летели, как пара голубков. Я его не донимал, в суп не плевал, слова дурного вслед не сказал. И шо? Где благодарность?! Утек, сучок кактусный!

Это звучало невероятно. Обнаружить у себя на хвосте Лиса, а уж тем более от него оторваться было делом совсем не простым. Но Арман де Морней вошел в здание и буквально растаял, словно издеваясь над моим другом. Местом исчезновения Метатронова агента оказалась убогая квартирка и лавка бывшего судейского писаря, который после революции зарабатывал на жизнь тем, что составлял жалобы, кляузы и доносы и переписывал их каллиграфическим почерком для соседей и других заказчиков. Понукаемый выразительной речью и мимикой Лиса, судейский крючок готов был рассказать все. Только вот ничего ценного поведать не смог. Он слышал, как звякнул колокольчик в лавке, но, пока своей подагрической рысью дошел из комнаты в контору, таинственный посетитель исчез.

— Должно быть, вышел, — робко предположил старый кляузник.

Сергей метнул на него гневный взгляд. Из лавки никто не выходил, в этом он мог поклясться на Библии, «Общественном договоре» Жан-Жака Руссо да хоть бы на «Капитале» Маркса. Как бы это ни было противно, Арман де Морней исчез, словно заправский Фантомас, коварный персонаж местного фольклора. Лис негодовал, я укорял себя за то, что недооценил противника, но что-то следовало предпринять. Де Морней не мог исчезнуть просто так, из нелепой прихоти, стало быть, таково было требование загадочного Метатрона. А это означало, что нам опять придется играть по чужим правилам, брести почти вслепую. Но все же оставался шанс…

Я скомандовал напарнику отправляться щупать подходы к Наполеону, а сам, выйдя из пансиона, оглянулся по сторонам в поисках какого-нибудь мальчишки-оборванца, спешащего на звон монет, как пиранья, учуявшая в воде каплю свежей крови. Такой нашелся быстро. Он шествовал по улице с парой щеток в руках и ящиком для чистки обуви на плече и при этом издавал столь громкие и пронзительные крики, что все окрест просто обязаны были сбежаться, чтобы надраить до блеска сапоги и даже оставшиеся от прадедов деревянные сабо. Лошади и те примчались бы отполировать копыта, лишь бы горластый юнец, на радость всем, заткнулся.

— Эй! — крикнул я, и мальчишка оказался рядом еще до моего щелчка пальцами.

— Сапоги, месье? — устраиваясь на ступеньках и придвигая ко мне ящик, риторически поинтересовался он.

Я водрузил сапог на ящик.

— Парень, у меня есть для тебя работа получше.

— Месье?

— Ты знаешь обитателей этого пансиона?

— Хозяйку и большого Луи знаю. А тех, кто здесь останавливается… — Он замялся. — Жильцы тут бывают, но всех в лицо не упомню.

— Это и не нужно. Я здесь остановился с невестой, но есть подозрение, что девушка шалит. — Я сделал большие глаза. — Ну, ты понимаешь…

Мальчишка осклабился, явив миру полный комплект кривых зубов. Очевидно, представил мою голову с раскидистыми оленьими рогами.

— Вот меня и интересует, придет ли сюда кто, или она, скажем, пошлет этого… большого Луи. К кому, каков из себя, куда ходил?..

— Это можно. — Юный гаврош сноровисто орудовал щетками. — Но тут одному не управиться.

— А кто говорил, одному? — Я вытащил золотую монету. — За каждую полезную информацию ты будешь получать вот такую же, а там сам решай, сколько и кому отдашь.

У юнца перехватило дыхание, даже щетки чуть не выпали из рук. За каждую из таких монет он готов был предоставить мне по отдельной невесте. В стране, где основные расчеты шли бумажными ассигнациями, а английские шпионы разбрасывали пачки отлично сделанных фальшивок прямо на проезжих трактах, золото было воистину на вес золота. Но гражданин лейтенант, верно, прибыл издалека, зачем же так сразу открывать ему глаза. А то ведь прозреет и откажется платить.

— Будет сделано, месье.

— Где тебя найти, если что?

— У Нового моста кабачок «Тюр-лю-лю». Спросите чистильщика Гаспара.

— Вот и славно. — Я отдал мальцу золотой. — Действуй, но смотри: если мне придется тебя искать, я найду. И тогда, мой юный друг, тебя легче будет закрасить, чем отскрести от стены.

Юнец смерил быстрым взглядом хозяина только что начищенных сапог. Должно быть, вид не оставлял сомнений: офицер шутить не склонен.

— Заметано, — тихо произнес он, подхватывая с земли ящик. — Не извольте сомневаться.

Улица Шантрен, с недавних пор, в ознаменование успехов Бонапарта в Италии обретшая новое имя — Победы, была заполнена народом. Должно быть, прислуга небольшого особняка, принадлежащего семье генерала Бонапарта, зарабатывала, сообщая охочим до зрелищ парижанам, когда состоится выезд хозяина. Зеваки терпеливо дожидались выхода на крыльцо славного полководца Республики, чтобы устроить ему бурную овацию.

С первых чисел декабря прошлого года, когда Наполеон вернулся в столицу Франции, вот уже несколько месяцев толпа ежедневно, как на работу, приходила к этому дому. Правда, с того торжественного дня она несколько уменьшилась. Бескорыстные почитатели воинского таланта неистового корсиканца теперь составляли едва ли половину, остальные искали случая подать генералу прошение, а что касается толпы юных парижанок, те просто мечтали обратить на себя внимание увенчанного лаврами бесстрашного любимца славы. В этой толпе оказался и Лис. Он стоял, разглядывая входную дверь и соображая, под каким предлогом проникнуть в здание.

— …Капитан, а если, например, так: я выкатываю глаза, шо от касторки, и ломлюсь внаглую с криком: «Мне по делу, срочно!», буквально: «Отечество в опасности, пустите, пока не началось!»

— В смысле, что не началось?

— Ну вот, началось. Вальдар, девять честных граждан из десяти без слов поймут, что то, чему предстоит начаться, не их ума дело. И только некоторые зануды, вроде тебя, которым важно в каждой графе нарисовать портрет галки, будут задавать дурацкие вопросы.

— Ну хорошо, а если будут?

— А это абсолютно секретно, только самому Доброму Партийцу.

— Кому?

— Бонапарту, в дословном переводе.

— Ладно, предположим, ты прорвался. Что ты ему скажешь?

— Да шо скажу? Сдам всех по полной, начиная с Метатрона.

— Замечательно. Что ты сдавать-то собираешься?

— Что Метатрон ищет Людовика XVII.

— Превосходно! Во-первых, Наполеон пока всего лишь генерал, и поэтому юный дофин его интересует постольку-поскольку; во-вторых, с тем же успехом ты можешь сказать, что Людовика ищет Тутанхамон. Мы ничего про Метатрона не знаем. Даже де Морней и тот ускользнул.

— Мог бы не напоминать.

— Я не напоминаю, а констатирую.

— Да ладно, вон твоя приятельница осталась. Если что, возьмем ее. Месье Арман тут же объявится — это к гадалке не ходи и в воду не смотри.

— Объявится, да не один. Здесь мы играем на его поле.

— Но это уж как мы дело поставим. А что касается «интересует, не интересует», то представь себе расклад: поплыл себе наш старый друг Бонапартий за зипунами в Египет, и, пока он там будет мамелюкам пирамиды строить, в смысле, мамелюков у пирамид — шандарах, во Франции уже опять король! Что тогда? Бонапарту фараоном себя провозгласить?

— Это вряд ли, — ответил я. — Но пока мы не знаем, для чего Метатрон ищет Людовика. Может, посадить на трон, может, увезти из страны, может, и вовсе уничтожить? Нам об этом известно со слов де Морнея и театральных вздохов его сестры. А верить им — ну, ты понимаешь.

— В кои-то веки слышу разумные слова. Я уж было подумал, что Софи тебя того… окончательно приголубила и будешь ты теперь боеспособен, как жирный парижский голубь Пикассо.

— У Пикассо была голубка.

— Однохренственно. Хоть ты и зануда, надеюсь, в голубку все же не превратишься.

— Карета! Карета! — раздалось с афишной тумбы.

Мальчишка, восседавший на ее железном колпаке, тыкал пальцем, указывая на движущуюся вдоль улицы кавалькаду. Шестеро всадников кортежа, экипаж, запряженный четверкой лошадей. Еще двое кавалеристов замыкали выезд. Плюмажи качались над шляпами наездников, егерские мундиры радовали глаз яркостью. Толпа возбужденно зашумела. Те, кто принес на улицу Победы жалобы и прошения, напряглись, готовясь рывком преодолеть расстояние до крыльца, чтобы вручить бумагу кому-нибудь из адъютантов полководца, а если повезет, и ему самому.

— Вот они — бурьяны славы! — проталкиваясь поближе к месту, где, по его расчетам, должна была остановиться карета, со слезой в голосе комментировал Лис. — Тяжела ты, треуголка Бонапарта.