Алексей Ивакин - Меня нашли в воронке
Тот только хрипел в ответ.
Юрка пригляделся к погонам:
— Два ромба на погонах, три в петлицах… Гаупт! Ребят, да мы гауптштурмфюрера в плен взяли!
— Ого! — Еж обрадовался так, что аж подпрыгнул. — Ни разу еще офицера СС живого не видел!
— Ты недавно вообще фашистов только в кино видел… Эй, имя какое, враг народа? — дед легонько пнул латыша в бок.
— Чего это только в кино-то? Они у нас регулярно попадаются, скинхедами называют, азербайджанцев лупят, на стенах про величие России пишут.
— Еж, помолчи, потом расскажешь. — Юра нагнулся и стал обшаривать карманы офицера. — Есть зольдбух… Гауптштурмфюрер Герберт Цукурс… Лиепая, год рождения тысяча девятисотый… Место службы… Черт разберет этот немецкий!
Второй… батальон, ага! Ди… Леттише фрай… вилли… виллиген… бригаде… Тьфу ты… Чего это такое?
— Доброволец латышский, и так ясно. Ладно, давай пока свяжем и сходим посмотрим, чего там наши-то делают?
Пламя к тому времени уже спало, только кое-где чадили останки эсэсовцев. Пахло жареным мясом. Еж остался караулить пленного, дед же с Юркой пошли на островок по вонючему перешейку.
По пути Юра ругался сам на себя:
— Ну как же так, винтовку то я не проверил… Мушка сбита была… Вот ведь, а? Ведь знаю же, все почистил, в порядок привел, а вот мушку не проверил.
— Так ты что, не стрелял из нее?
— Нет… Пока тут сидели одни, старались не шуметь, когда вы появились — опять не до шума было.
— Наука… Эй, вы там! Целы? — гаркнул дед.
— Ага! — Ответил кто-то, похоже, Вини.
— Сюда давайте, мы тут пленного взяли!
Ритка старалась не смотреть на скрючившиеся обожженные трупы, сквозь обуглившуюся черную корку которых, просвечивало красное мясо. Странно, но какой-то гордости или удовлетворения она не чувствовала. Наоборот, отвращение к самой себе.
Наконец, страшное место осталось позади.
Они подошли к связанному эсэсману, возле которого сидел Еж. Андрейка пояснял тому, что латыш реально неправ. И сейчас не прав и в контексте политическом тоже. И что еще проситься будете обратно к России, но уже поздно будет — не возьмем.
— Чего, Еж, политинформацию ч-читаешь? — спросил Юра.
— Объясняю ему важность момента. Чтобы проникся.
— А смысл? Все равно сейчас в расход пустим, чтоб не дышал. А то вон как ему больно дышать-то…
Гаупт вздрогнул на этих словах деда.
— Глико-чо! — удивился Кирьян Васильевич. — Понимает по-человечьему!
— К-куда он денется…
— Понял? А я тебе, что говорил? Или все расскажешь, или шлепнем на месте! — и Еж убедительно клацнул затвором.
В этот момент подал голос Вини, внимательно изучавший офицерскую книжку гауптштурмфюрера:
— А ведь я его знаю…
— Чего? — удивились все в один голос.
— Это тот самый Герберт Цукурс. Я про него в универе доклад делал…
— В к-каком универе? — переспросил Юра.
— Ребят, вы чего? Я же историк, все-таки. Он летчиком был до войны. Популярный был, как у нас Чкалов. А в июле сорок первого перешел к немцам служить. В команде некоего Виктора Арайса служил. Так что ли?
Вини сел на корточки перед полулежащим Цукурсом.
— Четвертого июля сожгли заживо в рижской Большой хоральной синагоге около полутысячи евреев. Так?
Цукурс зло прищурился, не отводя взгляд от студента, но не говорил ни слова.
— Восьмого декабря расстреляли около трехсот детей в больнице на улице Лудзас. Так? Это же вы с Арайсом на груди у себя новорожденных разрывали руками! Так? К началу декабря 1941 года, согласно отчёту СС-айнзацгруппы «А», в Латвии было уничтожено уже более тридцать пять тысяч евреев, а за всю войну, из более чем восьмидесяти тысяч латышских евреев, уцелеет только сто шестьдесят два человека. Кстати, историки потом долго спорить будут, кто из вас эту знаменитую фразу сказал: «Что за латыш, если он не убил ни одного жида?»
— Вы странные, какие-то… — вдруг прохрипел Цукурс. — Много знаете… Жалко я вас не прибил… Краснопузые сволочи!
— Но, но! — приосанился дед. — Это еще посмотреть надо — кто краснопузый, я или ты, ирод балтийский!
И плюнул ему в лицо:
— Ритулька, девонька отойди-ка… — ласково сказал Кирьян.
Она молча покачала головой. Мол, не пойду.
Латыш чего-то заругался на своем языке, когда дед приставил винтовку к лицу.
Дед крякнул:
— Чего бармишь? Молишься ли чего?
Цукурса аж затрясло. Он вспотел так, что на носу повисла мутная капля пота.
— Не молишься, лаешься… — констатировал факт дед…
— Погоди, Кирьян Васильевич, чего-то эта сука уж очень легко отделаться хочет, — отвел винтовку Валера. — Давай-ка его по-конокрадовски…
— Это как? — заинтересовался Еж.
— А так, — ответил дед, — берешь конокрада — за руки, за ноги — и с размаха о пень. Грудью.
— Нафиг, — ответил Еж. — Я вот читал, может его к двум березкам привязать за ноги. Дугой согнуть и отпустить. Порвут его деревья, как тузик грелку.
— Быстро слишком, — вмешался Валера. — Привязать его задницей голой на муравейник, через три дня сдохнет.
— Да на кол его! — посоветовал Юра, — Правда, тут искусство нужно. Садят человека на кол, и тщательно опускают, стараясь, чтоб деревяшка не задела жизненно важные органы. И вышла в правую подключичную впадину. Мучался чтобы подольше. И снизу подпорку делают. Чтобы не сполз.
— Возиться еще… С ним… На костер его. Или просто прикладами забить.
— Погодите, — встрял Вини. — Вон в «Старшей Эдде» есть описание казни для таких… Викингов. Кровавый орел, называется. Ребра от позвоночника отрубаются, разворачиваются как крылья и легкие вытаскиваются наружу. Ты ж у нас орлов немецких любишь? — нагнулся он к латышу, глядя в его побелевшие от страха глаза. — Вот и сделаем тебе орла! Сам таким орлом будешь всю оставшуюся жизнь. Правда, не долгую. Фу, ты… Обкакался, что ли? Завоняло-то как…
— Мужики! Вы чего, обалдели совсем? — Рита с ужасом переводила взгляд с перекошенных, ужасных лиц ребят. — Так же нельзя! Вы же… Вы же, как он станете! Ну, так же нельзя!
— Да ладно, Рит… Собаке собачья…
Прервал спор дед. Просто и быстро, вновь приставив винтовку к лицу гауптштурмфюрера и выстрелив в лицо фашисту, слегка отвернувшись.
— Тьфу, блин! — Еж отчаянно стал стирать с лица теплые мозг и кровь бывшего эсэсовца, не удержался, согнулся пополам и побежал в кусты. Через пару секунд характерные звуки огласили лес.
— Труп подорвать. Чтобы не опознали и не похоронили. — Дед хмуро отер с рукава остатки Цукурса.
Вечером они заспорили у костра — как этих сволочей убивать? После того, что они делают, как с такими зверями себя вести?
— Как собак бешеных! — горячился Еж. — За руки, за ноги к двум танкам привязать и мееееедленно так в разные стороны.
— Еж, а чем ты тогда лучше их? — возмутилась Рита. — Такой же садист!
— Нет, Рита, не такой! Они мучают, чтобы удовольствие получить, а я предлагаю, чтобы они хоть каплю почувствовали, что и их жертвы. Или я не прав? Мужики, скажите?
Вини согласно кивнул:
— Ты прав, по-моему. Око за око, зуб за зуб. А не фиг. Во-первых, потому, что они сюда пришли с оружием, во-вторых, потому что они и впрямь садисты. Таким жить нельзя на земле.
— Что жить нельзя таким это точно. Это я согласна. Но, мне кажется, их нужно просто убивать. Выпалывать как сорняки. Но без ненависти.
— Ритуль, а к-как без ненависти? М-мы же не м-ашины Если эта с-скотина так детей убивала, какое наказание ему п-придумать? Ведь это же легкая смерть, от пули.
— Смерть, Юра, вообще, легкой не бывает, — вступился Валера. — Никогда. Даже во сне и от старости. Поверь мне как врачу.
— Т-тебе, как врачу, конечно, в-виднее. Но нельзя делать так, чтобы они во сне умирали от старости. Прав, Еж. Убивать зверей надо. Дед, а ты что молчишь?
— А чего говорить-то? — Кирьян Васильевич молча смотрел на пляшущее пламя костра.
— Как чего? Вот по поводу нашего спора.
— А чего спорить-то? Андрейка прав, убивать их надо как собак.
— Вот, а я чего говорю? — вскинулся Еж.
— И Рита права. Когда ТАК будешь убивать — в твоей душе зверь такой же проснется. И тоже крови требовать начнет.
Дед пошарил у себя в мешке и достал кисет с махоркой. Долго сворачивал самокрутку, покашливая, потом пыхнул несколько раз и скрылся в синем густом облаке.
— Ничего не понимаю, какой зверь во мне проснется? — Еже недоуменно хлопал круглыми глазами.
— Кровь, Андрейка, она вкусная. Первый раз страшно убивать, второй привычно, а в третий уже нравится. Алеша, око за око, говоришь? Шкура как-то сказал — «два ока за око, все зубы за зуб». Под Екатеринодаром было то или под Белгородом — не помню. Вошли мы в сельцо небольшое. Все мертвое. Детишек красные прикладами забили, головы разможжены. Баб… Ссильничали их, в общем. И штыками туда, да… От девчоночек да старух. Сколь там мужиков было — шашками руки и ноги поотрубали да так и бросили. Двое еще живых было. Одного я добил, второго друг мой, Антипка Заев, да… А в Храме они священника распяли, прямо на Царских Вратах. Батюшка то ж еще жив был. Глаза ему выкололи, а он все бредит — простите, да простите… А то вдруг вскинется и — будьте вы прокляты! А потом опять — простите…
