Кирилл Бенедиктов - 23 Эльдорадо 1. Золото и кокаин
И еще она наполняла мой живот.
Как я уже говорил, я лежал головой вниз, и вода, казалось бы, должна была из меня выливаться. Какая-то ее часть, безусловно, следовала законам природы, но далеко не вся. Позже, когда у меня появилось достаточно времени, чтобы обдумать ее странное поведение, я понял, что причиной тому был слишком сильный напор и узкое горло воронки — таким образом, принцип пытки водой немногим отличался от секрета изготовления фонтанов, известных инженерам и архитекторам. Но в то утро мое сознание было занято совсем другим. Я с ужасом глядел на свой живот, который прямо на глазах раздувался, подобно бычьему пузырю, который мы мальчишками вешали над костром. Довольно скоро он достиг таких размеров, что лопнула поддерживавшая мои панталоны веревка. Я чувствовал, как меня распирает изнутри — напор был такой, что я каждую секунду ожидал услышать треск рвущегося на части желудка.
Внезапно все прекратилось. Поток воды иссяк, воронку вытащили у меня изо рта.
— Обвиняемый, — прогнусавил невидимый Эль Тенебреро, — признаешь ли ты, что дьявольский амулет, изображающий дельфина, хранившийся в мешочке из человеческой кожи, принадлежит тебе?
— Не признаю, — булькнул я.
При этих словах немного воды выплеснулось у меня изо рта, а раздутый живот заколыхался, как вышеупомянутый бычий пузырь под порывом ветра.
— Признаешь ли ты, — вступил в разговор молодой инквизитор, — что ночевал в мавританской комнате гостиницы «Перец и соль» в ночь со среды на четверг?
Отрицать это было глупо, но мне довольно долго не удавалось дать утвердительный ответ, поскольку именно в эту минуту меня начало рвать водой. Инквизиторы терпеливо ждали.
— Признаешь ли ты, — спросил одышливый толстяк, когда я наконец отплевался и откашлялся, — что желал с помощью амулета склонить к плотской связи некую девицу?
— Нет! — крикнул я отчаянно. — Знать не знаю никакого амулета...
— Палач, — вздохнул Эль Тенебреро, — продолжайте.
Пожалуй, я избавлю вас от в высшей степени неаппетитных подробностей. Скажу только, что пытка водой продолжалась до полудня, и за это время я несколько раз терял сознание, хотя ни один из моих внутренних органов, к счастью, так и не лопнул. Затем инквизиторы отправились перекусить, и я получил неожиданную передышку. Палач и охранники обедали тут же, в сарае, — во всяком случае, я слышал громкое чавканье, хотя голову повернуть не мог. Я по-прежнему лежал головой вниз, и вода потихоньку выливалась у меня изо рта.
— Крепкий, — буркнул один из охранников. — Это ж сколько мы в него влили, жуть! У меня руки даже заболели горшок этот держать... А главное, так ни в чем и не признался.
— Признается, — равнодушно сказал палач. — Как трампу применим, так сразу и признается.
— А чего ж сразу не применили? — поинтересовался другой охранник. — Времени сколько потеряли...
— Ты торопишься, что ль, куда-то? — возразил палач. — Деньги тебе так и так платят. Ну и мне тоже. А святым отцам спокойнее, если грешник не сразу сознается. Потому как если сразу начнет вопить — признаюсь, признаюсь! — то, скорее всего, лжет. Это его дьявол так научает, чтобы в чем-нибудь неважном признаться, а самое главное утаить.
— Вот оно как, — с уважением протянул охранник. — Наука целая!
— А ты как думал, — высокомерно сказал палач. — Двадцать лет уже кости ломаю, все хитрости превзошел...
Пытка трампой — то есть капканом — действительно оказалась ужасной. Прежде всего палач продемонстрировал мне ее орудие — длинную колючую веревку и привязанную к ней деревянную палку. Затем он нырнул куда-то под козлы, и я почувствовал, как он обматывает веревку вокруг щиколотки моей левой ноги.
— Обвиняемый, — забубнил толстяк, — признаешь ли ты, что получил дьявольский амулет, изображающий дельфина, в гостинице «Перец и соль»?
Пока я лихорадочно соображал, как лучше ответить на этот коварный вопрос, палач повернул палку и колючая веревка больно впилась мне в кожу. Я почувствовал, как мою ногу затягивает в какую-то узкую щель с острыми краями — что это было, я видеть, разумеется, не мог, но в голове моей ясно возник образ огромных тисков.
— Нет! Не признаю! — крикнул я.
— Второй виток, — приказал Эль Тенебреро.
На этот раз боль была куда острее, а ногу затянуло в предполагаемые тиски еще дальше. Я грязно выругался.
— Сын мой, — ласково произнес молодой инквизитор, — не усугубляй свою вину богохульством.
— Признаешь ли ты, что приобрел дьявольский амулет у какого-либо колдуна, еврея или цыгана? — прогнусавил Эль Тенебреро.
— Нет!
— Третий виток, — распорядился он, как будто и не ожидал иного ответа.
Мне показалось, что веревка режет уже не кожу, а мясо и вот-вот дойдет до кости. Пальцы ноги сдавило так, что я едва сдержал стон.
— Признаешь ли ты, что получил сей дьявольский амулет от человека, которого считал своим другом? — вкрадчиво спросил молодой.
— Нет! — заорал я что было мочи. — Нет, нет и еще раз нет!
— Четвертый виток!
Колючие шипы веревки вонзились в кость. Пальцы дробила на куски неведомая сила. В глазах у меня плескались кровавые волны.
— Признаешь ли ты, что тебе дала этот амулет девушка, с которой ты состоял в незаконной связи? — донеслось откуда-то издалека.
— Идите вы все к дьяволу! — простонал я. — Горите в аду!
— Мы хотим спасти твою душу, — в голосе молодого инквизитора слышалась искренняя печаль. — Неопровержимые улики свидетельствуют против тебя. Покайся, и избежишь адского пламени, которое страшнее любых земных страданий хотя бы потому, что оно вечно!
— Я не знаю, что это за дельфин! — прошептал я. — Я... никогда прежде не сталкивался ни с чем подобным...
— Палач, еще один виток!
Должен сознаться, что на пятом повороте палки, затягивавшей веревку все туже вокруг моей щиколотки, я не выдержал и завопил от боли. Перед глазами стоял густой багровый туман, в ушах ревели адские трубы и оглушительно грохотали огромные барабаны. Но я всю ночь готовился к этому и знал, чего нельзя делать ни в коем случае. Нельзя было признаваться. Нельзя было называть чьих-либо имен. Первое означало костер — потому что признание, даже вырванное под пытками, служило неопровержимым доказательством вины и давало инквизиции право передать обвиняемого в руки гражданского правосудия для так называемого освобождения. Но второе было еще хуже, потому что, как учил меня отец, потерять честь для кабальеро куда страшнее, чем потерять жизнь.
Поэтому я молчал. То есть я орал, ругался, скрежетал зубами и даже пытался петь неприличную матросскую песенку, которой когда-то научил меня брат Луис. Но ни одного имени от меня инквизиторы так и не услышали.
А после шестого витка мир вспыхнул у меня перед глазами и я потерял сознание.
Очнувшись, я почувствовал, что боль, пронзавшая мою левую ногу, стала не такой острой. Скосив глаза, я увидел палача, который, бурча себе что-то под нос, наматывал окровавленную веревку на деревянную палку. Я попытался пошевелить пальцами ноги, и это у меня получилось, хотя ногу как будто раскаленной иглой пронзило.
— Напрасно вы остановили пытку, брат Алонсо, — брюзгливо проговорил Эль Тенебреро. — Еще немного — и он бы нам все рассказал.
— Еще немного — и он бы отдал Богу душу, — мягко возразил хорошо знакомый мне голос. — А мне хочется не только искоренить зло, но и узнать, откуда в Саламанке появилась новая больса де мандинга.
«Стало быть, молодого инквизитора зовут Алонсо», — отметил я про себя.
Позже я не раз удивлялся, каким чудом мне, истерзанному пытками, дрожащему от боли и унижения, удалось расслышать и запомнить этот разговор. Но факт остается фактом — я запомнил его от первого до последнего слова.
— Твое стремление найти источник распространения этой скверны похвально, — в голосе Эль Тенебреро слышалось раздражение, — но порой мне кажется, что ради удовлетворения своего любопытства ты готов закрыть глаза на более серьезные преступления...
— Вы несправедливы, монсеньор, — спокойно возразил брат Алонсо. — Вы же не хуже меня видите, что этот юноша никакой не еретик. Единственное его прегрешение — хотя его тяжесть я не собираюсь оспаривать — заключается в том, что он по глупости воспользовался проклятым амулетом, который дал ему истинный враг нашей Церкви...
— А то, как он тут при нас оскорблял трибунал, его слуг и сам святой престол? — возмущенно закудахтал одышливый толстяк. — Это, по-вашему, не преступление?
Мне показалось, что Алонсо усмехнулся.
— Брат Гомес, — спросил он, — вы же участвовали в допросах епископа Арриаги?
— Разумеется, я ведь был секретарем следственной комиссии!
— Тогда вы должны помнить, какими словами достопочтенный епископ поминал его святейшество папу и его кардиналов. А ведь впоследствии его оправдали. Так что будем снисходительны к словам, которые исторгают из груди грешника потро и трампа.
