Михаил Ремер - Тайны митрополита
– А чего не так-то?! – разозлился вдруг Николай Сергеевич. – Все так! Сулил! Говаривал: тут не верит никто, да то и дело порубом грозятся или, чего хуже, на кол посадить. А еще, говаривал, что хоть и Московию спас, а живу с монахами в ските, хотя и во дворце с дожами мог бы. Князь не ценит, мол. Спасибо даже не сказал.
– А ты небось за спасибо только делал все, а?! Или еще чего ждал? Так чего сразу-то не молвил?! А?!
– А даже и так если, если и ждал, то теперь-то что? Все равно как в ските жил, так и коптил бы до конца дней своих. Некомату, вон, спасибо, что пронюхал. А так бы князь и не упомнил бы про чужеродца, а?!
– Не хули на мать, Бога и князя, – закашлялся в ответ тот. – А что думаешь: забыли про тебя, так то на твою же и пользу? Держи, Никола, – уже совсем примирительно продолжил Дмитрий Иванович, протягивая заранее припасенный бумажный свиток. – Заслужил верой своей да делами, угодными княжеству Московскому. Бери, бери, – подбодрил мужчина оторопевшего от такого пенсионера. – И не вздумай больше князя хулить! Прочитай хоть!
Взяв свиток в руки, Булыцкий едва не обалдел. За княжьей печатью велено было выделить Николе-чужеродцу сто пятьдесят рублей серебром за дела богоугодные, да в славу православия и княжества Московского дела.
– Не могу, – сообразив, какую огромную сумму сейчас ему предлагает Дмитрий Иванович. – И не проси! Не возьму!
– А чего так-то? – оскалился в ответ тот.
– Это же… Это сокровище неимоверное! Куда мне его?!
– Бери-бери! Заслужил. Высшая на то воля.
– Ей-богу не могу, – взмолился в ответ Николай Сергеевич. – Отродясь денег таких не было, и не мечтал даже!
– Задумок у тебя – выше крыши, да здесь не монастырь Троицкий, – неторопливо начал Дмитрий Иванович. – Тут каждому за помощь уплати. Так вот и деньги тебе. Да хату справишь, да бабу приведешь; довольно бобылем!
– Спасибо тебе, князь, – лишь поклонился в ответ Николай Сергеевич.
– А чудеса свои, вон, вперед на Миловане покажешь.
– Не доверяешь, Дмитрий Иванович?
– Слово княжье вперед сказал, – развел руками грозный муж. – Нарушить не могу.
– Да как скажешь, – согласился трудовик. – Зови Милована, да рублей дай, да жиру, да тряпки кусок со свечой. Да скамейку пусть принесут; положить куда хворого. А я пока приготовлю остальное все.
– Рублей[70], говоришь? А не много будет? И сто пятьдесят рублей, и еще тебе сверх?![71]
– Не много. Раз прошу, так и надо. Не просто так, наверное. Верну ведь назад все, – утихомирившись, закончил тот.
– Ну-ну, – усмехнулся в ответ правитель, однако отдал распоряжения, и все запрошенное тут же оказалось перед Николаем Сергеевичем. Нарвав тряпку на полосы и в каждую завернув по серебряному брусочку так, чтобы скрученные углы материала образовали подобие фитилей, и как следует обработав получившиеся «хвосты» воском, Николай Сергеевич под пристальным взглядом князя проверил каждую из конструкций на устойчивость. Вроде ничего. Не падала. Потом протер сохранившиеся банки из-под «Агуши», в которых в свое время хранилось любимое трудовиком земляничное варенье, и принялся ждать пациента.
О приближении Милована он догадался по натужному кашлю, донесшемуся из сеней. Отряхнув ноги, здоровяк вошел в палаты князя.
– Ложись, – не тратя времени на приветствия, приказал Николай Сергеевич.
– Чего? – не понят тот.
– Ложись, говорят тебе!
– Делай, что Никола велит, – кивнул князь.
Ничего не понимая, Милован улегся на скамейку.
– Не так! Брюхом вниз. И спина чтобы голая была.
– Ты чего удумал, Никола?! – закашлявшись, хмуро отвечал бородач.
– Делай, что велят, – снова взял слово князь. Пожав плечами, Милован подчинился. Кряхтя стащил зипун, и, задрав исподнюю рубаху, улегся. Не тратя времени больше, Булыцкий ловко зачерпнул медвежьего жиру и натер им спину товарища. Затем, подпалив от свечи сделанный из тряпицы фитиль, установил на спину мужику и сверху ловко накрыл банкой.
– Ой, Никола, творишь чего?! – попытался вскочить Милован, но тот, всем весом навалившись на мужика, прорычал тому на ухо.
– Лежать!!! Лежать, если дохать прекратить хочешь! И не шевелись! Терпи! – повторив процедуру несколько раз, и прилепив все пять банок, вздохнул трудовик.
– Что творишь-то? – жалобно протянул товарищ.
– Что надо, то и творю, – вытерев проступивший пот и ловко накрыв товарища рогожкой, закончил Николай Сергеевич. – Вон сыновьям сколько раз ставил. Только так с хворями и ладил.
– Неужто помогают? – в первый раз за все время заинтересованно спросил князь.
– Помогают, – уверенно кивнул трудовик. – А теперь терпения наберемся, да на волю Божью положимся, – убедившись, что все в порядке, преподаватель уселся рядом с Милованом.
– Диво новое? А поможет?
– Поможет, – подтвердил Николай Сергеевич. – В грядущем так только и будут кашель лечить.
– Ох, не надо, может, – застонал Милован. – Ты мне уже дрянь какую-то подсовывал! Думал, с брюхом умаюсь!
– То микстура была, а это – банки[72].
– Чего?
– Банки, говорю. Ох, как помогает от кашля-то!
– Ну-ну, – снова крякнул князь Дмитрий Иванович.
В который уже раз пожалел Николай Сергеевич, что премудрости изготовления часов неведомы ему. Уж сколько раз терялся он во времени; вот и сейчас. Как эти пятнадцать минут засечь??? Чтобы хоть как-то вести учет времени, Николай Сергеевич отсчитывать в уме секунды, стараясь не сбиться со счета.
– Может, хватит, – взмолился Милован, вытерпев, наверное, минут пять.
– Лежи, иначе не поможет, – осадил его пенсионер.
– А теперь?! – взмолился бородач еще несколько минут спустя.
– Да терпи ты!
– Может, теперь? – угомонившийся было дружинник, через несколько минут взмолился снова.
– Черт с тобой, хватит!
Откинув рогожку и шкуру, Булыцкий ловко отодрал со спины товарища присосавшиеся склянки.
– Ох и засосало, – попытался посмотреть на нарисовавшиеся на спине темные пятна бородач.
– Да лежи ты! – прикрикнул пенсионер, и Милован, кряхтя, снова улегся на скамейку.
– Так и что, – князь непонимающе уставился на пришельца. – Что ему теперь, в палатах княжьих валяться?
– Ну, поваляется день, – искренне удивился Николай Сергеевич. – Ты же сам велел показать поперву, а уже потом и на себе.
– А раньше чего молчал? – насупился в ответ тот. – Ишь, удумал; в княжьи палаты дружинника простого! Ты бы еще смерда сюда!
– А ты молчал чего?! – начал кипятиться Булыцкий. – Я-то почем знаю, что у тебя да как, а?! Вон, год в монастыре просидел да с людьми кроткими общался, а тут – на тебе, и в палаты сразу! И виноват тут же! Да что ты, князь?!
– Полежал и будет! – Милован, скинув рогожку, ловко спустил ноги на пол.
– Пусть в людской хоть полежит! – взвился пенсионер. – Толку-то чего делать все было, если на ноги сразу его?! Ему бы полежать теперь, да чтобы потом пробило хорошенько.
– Да не в палатах же!
– Не пойму тебя! – развел руками Булыцкий. – Мне веры у тебя нет. Поперву показать просишь, да тут же гонишь прочь. Случилось что с Милованом?! Вон, ходит, да еще как, – кивнул он на стоящего у двери бородача. – Полежать бы ему, да повторить дня через два, так и забыл бы про кашель свой. Чего душу опять терзаешь-то?! Как лучше хочу, а тут!
– Как лучше? – переводя взгляд с Милована на Булыцкого, закашлявшись, выдохнул Дмитрий Иванович. – Ну и пес на тебя! Устройте его в людской; накормите да уложите, – кивнул князь на Милована. – А ты – колдуй с невидатью твоей! – Чуть поколебавшись, князь резво лег на живот, задрав на спине исподнюю рубаху, открывая взору пришельца широкие шелковые семейники – трусы. – Ох, ежели худого чего учинишь?!
– Хотел бы чего учинить, так и к тебе прошлым летом не рвался бы, – проворчал в ответ пожилой человек. – Само собой бы все пошло, да так, что мало не показалось бы.
– Ох и лют же ты до памяти! Сделал добро и забыл, а ты – нет! Все на мозоль давишь, да на одну и ту же.
– Так и ты давишь, – ловко прилаживая банку за банкой, отвечал тот. – Ты, если в монастырь людей отправлять будешь, свитки забери да ящик с инструментом. Там еще банки есть. Оно, может, пригодится где-нибудь.
– А что, и вправду поможет? – через плечо посмотрел на гостя Дмитрий.
– Правда, ежели пару хоть дней полежишь да слушаться будешь.
– И все из-за этих твоих… как их там?
– Банки, – подсказал пенсионер.
– Банок?
– Из-за них.
– Чудотворные, поди?
– Ну, и так молвить можно.
– Сделай мне таких! – помолчав, прогудел князь. – Чую, лучше мне.
