Андрей Саргаев - Е.И.В. штрафные баталлионы. Часть 1.

– Всё, теперь не отвяжется, – тяжело вздохнул Беляков.

А юродивый продолжал бормотать:

– А Уксус злой! Уксус подати не платит, золото возами возит, а Юшке грошик не даёт. Дяденька, дай копеечку, а то помоями оболью.

– Погоди! – я остановил замахнувшегося палкой Фёдорыча, выгреб из кармана горсть медной мелочи, и показал дурачку. – Хочешь, подарю?

– Дяденька добрый, а Санька – жадина. И Сеганя жадина.

– Так что ты там про золото говорил?

– Говорил, – с готовностью подтвердил Гадюшка. – Уксус злой, он золотым песком осетров солит, а Юшке грошик пожалел.

– Каких ещё осетров?

– Агроменных… Давеча два воза пришли – полны рыбы, а в кишках золото. А мне грошика не дали… Дяденька, пожалуй денежкой, а?

– Забирай.

Медяки звякнули в грязной ладони, и юродивый тут же пропал из виду, будто и не бывало никогда.

– Рот закрой, Фёдорыч, а то мухи налетят, – посоветовал я остолбеневшему Белякову. – Ты хоть понял, о чём он говорил?

– Да ведь это же…

– Ага, незаконная добыча и контрабанда драгоценных металлов в особо крупных размерах. Карается высшей мерой социальной защиты.

– Чего банда?

– Контрики, говорю… Всё, заканчиваем чаепитие, царская работа подоспела.

– Егерей собирать? – купец справился с временной растерянностью и стал на удивление спокоен и деловит.

– И сам пистолеты заряди.

– Топором-то оно сподручнее, – откликнулся Беляков и подозвал полового для расчёта. – Сколько с нас, любимовская твоя харя?

Хуже нет – ждать и догонять. Время тянется неимоверно долго, каждая минута кажется густым киселём, а я в том киселе барахтаюсь упавшей мышью. Высокие напольные часы издевательски шипят, прежде чем отбить очередную четверть… Ну где же они все? Лучше бы сам пошёл.

Пошёл бы… только не пустили. Командир егерей прямо так и заявил – не царское, мол, дело, за воровской шайкой с топором бегать. А кто с топором? Я же со шпагой и пистолетами собирался. Не помогло. И угроза Сибирью не помогла – не убоялся недавно возвращённый из ссылки в собственное имение капитан Ермолов возможного гнева, и даже связать пообещал для моей же собственной безопасности. И это называется самодержавием? Как же… жизнь императора так жёстко регламентирована, что никакие Уставы в сравнение не идут. Вот не положено – и не пустили. Нет, самодурствую, конечно, потихоньку… но не в этом случае. Человеку поручено охранять высочайшую особу, и он в своём праве, пусть даже против желания охраняемого.

– Чаю ещё, Павел Петрович? – сидящий напротив за столом родственник Белякова Никита Сомов старательно изображает неведение относительно моей персоны. Сообразительный малый, даже висевшую гравюру с портретом лицом к стене перевернул. Но золотой империал нет-нет, да и вытащит из кармана. Вытащит, многозначительно перебросит из руки в руку, да обратно спрячет. А пусть поиграется, там моего изображения всё равно нет. – Али чего покрепче изволите?

Нет, вот этого не хочу. Нервы на пределе, и неизвестно чем обернётся их дополнительное подбадривание. Или усну прямо тут, уткнувшись носом в столешницу, или побегу искать своих егерей. Где, кстати, их черти носят?

– Не нужно покрепче.

– Значит, чайку, – Сомов наливает кипяток в большую фарфоровую чашку, и придвигает заварочный чайник, расписанный золотыми китайскими драконами. – Да вы не извольте беспокоиться, Павел Петрович, раз шум не поднялся, то скоро вернутся.

Никита молод, вряд ли больше тридцати лет, но с густой бородой и хитрыми не по возрасту взглядом. Семью он ещё с вечера предусмотрительно отправил к родне в Лысково, и сейчас изо всех сил изображает готовность помочь в деле, о подробностях которого знает весьма смутно. Или Беляков успел что-то рассказать? Ой, как нехорошо… придётся прибегнуть к репрессиям. Да, точно! Назначу купчину на должность Спасителя Отечества.

Я-то поначалу хотел Кулибина сей тяжкой ношей загрузить, даже конспект речи написал, которую он произнесёт с паперти церкви Иоанна Предтечи в Нижнем Новгороде. Всё как почти двести лет назад – воодушевить народ, собрать деньги, организовать ополчение. Без последнего, кстати, лучше обойтись, доверив дело специалистам. Но Иван Петрович остался в Петербурге, весь погружённый в заботы по переоборудованию Сестрорецкого завода, и показалось жестоким отрывать механика от любимого дела. Так что Белякову придётся отдуваться за двоих. Вполне подходящая кандидатура, между прочим. И его всего лишь третья гильдия только плюсом – неужели толстосумы-миллионщики допустят, чтобы какой-то захудалый купчишка превзошёл их в достойном деле получения высочайших милостей? Платного получения, разумеется.

Условный стук в окошко. Кто-то, невидимый в темноте, отбивал по стеклу "Марш Будённого". Ага, это за мной.

– Разрешите сопроводить, Павел Петрович? – Никита уже на ногах, с заткнутым за пояс топором. – По важным купеческим делам?

И ухмыляется в бороду, паразит. Взять с собой, что ли?

– Да пошли, мне не жалко.

На улице ждут четверо. Старший, едва скрипнула дверь, бросается с рапортом:

– Ваше… – спохватывается и поправляется. – Ваше степенство, их благородие капитан Ермолов сообщает о выполнении задания.

Вот так… и никого не удивляет право какого-то свояка купца третьей гильдии отдавать приказы командиру роты егерей, пусть даже изображающего статского человека. Только Сомов с понимающей улыбкой перебрасывает из руки в руку монетку.

Егеря ведут уверенно, будто отбор в их полк производится исключительно по способности к кошачьему зрению. А может так оно и есть, плюс орлиное – из гладкоствольного ружья за триста шагов умудряются попасть в любую часть набитого соломой чучела по выбору. А со своими нарезными штуцерами вообще творят чудеса. И это притом, что в солдаты обычно отправляют в наказание не самых лучших… Какой мобилизационный резерв, а?

Долго кружим по торговым рядам притихшей на ночь ярмарки. Впрочем, относительно притихшей – иногда в темноте мелькают какие-то подозрительные личности, сторожа купеческих лавок с трещотками и дубинами, пару раз спотыкались о лежащих поперёк дороги пьяниц, единожды встретились с полицейской командой, страдающей излишним любопытством. Лекарством от сего похвального недостатка стала полтина серебром – стражам порядка вдруг стало абсолютно безразлично, куда это направляются шесть вооружённых до зубов человек. Хочется кому-то гулять с взведённым пистолетом в руке? Его право… зачем мешать?

Короткий свист справа – свои. Вряд ли кто ещё сможет просвистеть неведомый доселе марш.

– Сюда, – по голосу узнаю Ермолова. Он проводит в узенькую калитку рядом с огромными воротами. – Осторожно, здесь…

Предупреждение слегка запоздало, я уже наступил на лохматую тушу цепного кобеля и упал на четвереньки, едва с размаху не поцеловав оскаленную морду с высунутым языком. Почему собачья голова отдельно от тела? Ах да, лес рубят – щепки летят. И бьют по безвинным грибам. Не повезло тебе, барбоска…

– Не ушиблись, государь? – Ермолов отбросил ненужное более инкогнито. – Позвольте помочь?

– Я сам, – вытираю липкие ладони о траву. Под рукой что-то звякает. – Капитан?

Командир егерей смущённо кашлянул, и поднял с земли знакомую шапку с тускло блеснувшими в лунном свете бубенцами.

– Извините, государь, так получилось.

– Я просил без лишних жертв.

– Случайно. Он спал в конуре вместе с собакой, вот и…

– Ладно, забыли. Хотя так оно и милосерднее. И чем же порадуешь, истребитель юродивых?

– Извольте, – капитан делает приглашающий жест. – Всё в доме. И все там же.

Окошки снаружи закрыты ставнями, а изнутри плотно занавешены какой-то мешковиной, чтобы ни единый лучик не пробился наружу. По-моему, излишняя предосторожность – высокий забор из заострённых брёвен превращал дом тайного торговца золотом (моим золотом!) в подобие крепости. Тут хоть костёр посреди комнаты разводи, всё равно никто не увидит.

Первое, что бросается в глаза, так это отсутствие икон в красном углу. Не понял…

– Фёдорыч. Ты же говорил, будто хозяин здешний из староверов?

Беляков отвлёкся от растопленной, несмотря на летнее время печки, в которой грелась здоровенная кочерга:

– Так оне же прячут образа каждый раз.

– Зачем?

– А чтоб никакой поганый им не помолился.

– Поганый? Язычники, что ли?

– Не-а… сам-то Сеганя воздыханского толку будет, а приказчики у него кто из обливанцев, кто из молокан, которые федосеева согласия. Говорят, даже хлысты есть.

– Содом с Гоморрой, бля…

– Надо поспрашивать, может и такие найдутся.

Слышится невнятное мычание, в котором мало чего человеческого – привязанный к стулу тощий мужик с редкими усиками и скуластым лицом монгольского вида, даже сквозь кляп умудряется изрыгать проклятия. Ну вылитый половецкий хан из оперы "Князь Игорь".