Дмитрий Шидловский - Враги
— Откуда это в вас? — вдруг спросил Санин.
— Что? — не понял Алексей.
— Да это презрение к чужим жизням, — проговорил Санин. — Я же помню вас… э-э-э… в четырнадцатом и раньше. Вы не были жестоки. Только не возражайте мне. Уплотнили меня, конечно, незаконно. Но ведь это были семьи рабочих и солдат, а не злобные чекисты и ненавистные вам большевики. Но я даже не об этом. Не знаю и не хочу знать степень вашего личного участия во всех событиях. Хотя я так понимаю, что она весьма существенна. Почему вы решили, что можете повелевать чужими жизнями? Почему считаете себя вправе стрелять в лоб, спасибо еще не в затылок, когда сочтете нужным?
При упоминании о выстреле в лоб Алексей вздрогнул. Помолчав, он произнес:
— Время такое. Идет война, уже гражданская. Если не убьешь, убьют тебя. Никто не хочет отступать, и тут уже не до красивых разговоров.
— А вы абсолютно уверены, что правы? — поднял брови Санин. — Впрочем, что я говорю. Раз уже лично вы спокойно угробили несколько десятков своих и чужих и собираетесь гробить еще сотнями и тысячами, значит, уверены. Ну, да бог вам судья. Меня интересует, когда это произошло. Когда тот романтичный юноша, что записывался на флот с надеждой изменить историю и спасти человеческие жизни, превратился в бравого офицера, посылающего людей в штыки и без тени сомнения выбрасывающего на февральский мороз семьи с детьми? Я, кстати, нашел им жилье. Но почему я, а не вы?
— Но по-иному нельзя, — сжал кулак Алексей, — Иначе сомнут нас. И тогда мера зла превысит ту, которую установим сейчас мы.
— Я боюсь, что кое в чем вы правы, — вздохнул Санин. — И как историк, и как человек, я понимаю вас. Хотя жесткость в борьбе с противником и жестокость к населению — это далеко не одно и то же. Более того, я вовсе не против вашего переворота. На второй день после него в продаже появился коньяк. Ужасного качества и очень дорогой, конечно, и не идущий ни в какое сравнение с довоенным. Но все же! Вновь стали открываться независимые газеты. Люди потихоньку начинают без опаски ходить по улицам и перестают вздрагивать от стука в дверь. О терроре я пока молчу. Вашему режиму восемь дней, и мы еще посмотрим, как он поведет себя дальше. Но то, что вы никого не расстреляли из захваченных в плен, отпустили, разоружив, рядовых бойцов рабочих отрядов и объявили о подготовке открытого судебного процесса над главарями, мне очень нравится. Однако я о другом. Хоть режьте меня, не верю, что тот Леша Татищев из четырнадцатого года мог спокойно отдать приказ о расстреле или выселить многодетные семьи. А сейчас я вижу перед собой подполковника, который, если надо, огнем и мечом пройдет по любой земле, защищая свои идеи. Леша, не прошло еще и четырех лет. Скажите мне, когда?
Помолчав, Алексей произнес:
— Не знаю. Это происходило постепенно. Может быть, когда первый немецкий снаряд ухнул в палубу «Пересвета» и я понял, что, если мои артиллеристы не будут стрелять метко, мы все погибнем. Может, когда пьяные матросы с красными бантами в петлицах избивали меня на улицах Хельсинки и не убили лишь потому, что сами едва стояли на ногах. Не знаю… Время такое — убивай, чтобы не быть убитым. Хотя, вы правы, мы не только защищаемся. Но здесь и сейчас по-другому нельзя. Либо стоять в стороне, либо драться. И если уж драться, то до конца.
— А я вот не дерусь, — произнес Санин, снова разливая коньяк по рюмочкам. — И знаете почему? Не потому, что мне плевать на все. Просто, прожив на свете без малого пятьдесят семь лет, я научился кое-что видеть и понимать. Я знаю: если народ хочет воевать, он будет жить в вечно воюющей и в конце концов разоренной войнами стране. И никакие миротворцы на самых высоких государственных постах не предотвратят этого. Если народ хочет воровать и грабить, он будет жить в разворованной и разграбленной стране, ставьте хоть кристально честных политиков, хоть лучших в мире полицейских во главе государства. А вот если народ хочет жить и созидать и при этом имеет силы, чтобы защитить свои права, он будет жить в богатой, свободной и процветающей стране, сколько бы большевиков и фашистов ни рвалось к власти в ней. Так вот: то, что я увидел здесь, в Северороссии, вселило в меня оптимизм. Здесь действительно живет народ-трудяга, свободолюбие из него так и не смогли выбить. Здесь нет ни национализма, ни веронетерпимости. В Северороссии это невозможно. Так складывалась история, что, не умея договариваться и уважать друг друга, они бы погибли. Большую часть населения здесь составляют русские, немцы и выходцы из других европейских стран, которые хотят жить тихой бюргерской жизнью. А значит, эта страна будет жить именно такой жизнью, сколько бы политических волн на нее ни накатывало. Какая армия кого разобьет, какая идеология победит, не важно. Смутные времена возможны, но если народ хочет покоя и порядка, он их получит. Давайте за это и выпьем. Они снова чокнулись.
— Ваши слова да богу бы в уши, — вздохнул Алексей. — Но я считаю необходимым бороться за тот мир, в который верю.
— Что же, надеюсь на ваш разум, — вздохнул Санин. — Только не давайте себя обмануть.
Жена Санина, неся поднос с тремя чашками чая, вошла в комнату.
— Ах, Аннушка! — воскликнул Санин, вскакивая и помогая жене поставить поднос на стол. — Ты бы меня позвала помочь. Ну, садись, свет мой, выпей с нами.
— Хватит, ради бога, совсем чуть-чуть, — зарделась Анна.
Налив коньяку жене, Санин снова наполнил рюмки гостю и себе. Все трое чокнулись и выпили.
— Мне решительно хватит, — положил руку на рюмку Алексей, уловив новое поползновение Санина к бутылке. — Сегодня еще работать.
— Как знаете, — пожал плечами Санин. — Ну что же, расскажите нам, господин подполковник, как крепятся рубежи государства новопровозглашенного?
— Это самый сложный вопрос, профессор, — начал Алексей, старательно изображая нерадивого студента из анекдота. — Формально независимость Северороссии восстановлена в границах тысяча семьсот сорок первого года. Это значит, что в нее входят земли Новгородской, Псковской и Архангельской губерний, включая Карелию, Эстонию и Финляндию. Но в Финляндии идет своя гражданская война, а командующий финской белой армией генерал Маннергейм заявил, что требует независимости Финляндии и только на этих условиях готов вести переговоры. Мы туда и не совались, поставив лишь кордоны на дорогах Карельского перешейка. О Карелии вообще речи нет. Туда даже у Советов руки не дошли, и в некоторых волостях правят еще царские чиновники. В Архангельске Северный флот тоже восстал, взял власть. Но что там творится на самом деле, сам черт не разберет. Вице-адмирал Макторг гнет свою линию на реставрацию североросской монархии, и с ним еще надо наладить отношения. И здесь уж точно не до демаркации границы по оленеводческим пастбищам. Эстония оккупирована немцами, которые вообще ничего не ответили на нашу ноту с просьбой о признании. О признании Северороссии пока объявили только Британия и Королевство Таиланд. На правом берегу Наровы стоят остатки армии генерала Юденича, который вообще пока никого не признал. Он принадлежит к великоросскому дворянскому дому, а семьдесят процентов его солдат и офицеров — из губерний центральной России. Как они поведут себя в данной ситуации, предвидеть невозможно. Высылать пограничную стражу на Нарову адмирал запретил, поскольку это-де может послужить предлогом для самоотделения Эстонии. Да какая, к черту, граница, если Кингисеппская волостная управа заявила о создании Кингисеппской автономии и вроде даже начала выпускать свои деньги. В Пскове сейчас идут уличные бои между рабочими дружинами и присягнувшими нам ингрийскими стрелками, так что о выставлении кордонов в Псковской губернии еще и думать рано. Под Новгородом стоял корпус генерала Раевского. Узнав о перевороте в Петербурге, Раевский ввел свои войска в город и арестовал всех большевиков, эсеров и анархистов. Но правит он по законам Российской империи, Северороссии не присягал, хотя вроде согласился на переговоры с Оладьиным как с представителем иностранного государства. Адмирал сейчас там, и полтора часа назад я получил от него телеграмму с требованием выехать в Новгород и приступить к демаркации границы, при поддержке корпуса Раевского, по территории Новгородской губернии. Вот, собственно, что у нас нынче деется.
— Ну что же, Алексей, — хмыкнул Санин, — из всего вышеуслышанного я могу сделать вывод, что вас вывели в тираж.
— Как?! – У Алексея от удивления отпала челюсть.
— Насколько я понимаю, — улыбнулся Санин, — у господина адмирала проблем сейчас больше чем достаточно. Установление границы — вопрос, конечно, важный, но, простите, далеко не в первом десятке по списку. Вы человек молодой, энергичный, смелый, кроме того, обладаете информацией, которая крайне нужна адмиралу. Собственно, эта осведомленность — единственное, что делает вас по-настоящему сильным в политическом раскладе. Как должен был поступить адмирал, имея такого партнера? С одной стороны, вас терять нельзя ни в коем случае. А значит, надо дать достаточно серьезный пост и показать блестящую перспективу на будущее. С другой стороны, вам нельзя давать реальных полномочий. Ведь тогда, со своими знаниями, вы можете сыграть свою игру в обход его персоны. Простите меня, Алексей, вы хоть и боевой офицер, и подполковничьи погоны носите, но вы еще юнец зеленый. Вам, кажется, двадцать два только что исполнилось. Извините, забыл поздравить. Ну так вот, если бы не война, вы бы еще только готовились к защите диплома в университете. Конечно, сейчас ваш опыт значительно шире, чем у обычного выпускника университета, даже начала двадцать первого века. Но в действительности, еще раз простите, все ваши особые таланты пока ограничиваются умением метко стрелять от бедра. Вы даже не в состоянии самостоятельно провести судно средних размеров через пролив, а уже планируете управлять государством. И в политике, и в экономике, и в управлении массами людей вы еще салага, милый мой. Это только большевики полагают, что сопливый шкет, руководствуясь революционным сознанием, способен управлять и банком, и полком, и заводом, а старый подпольщик равно годится и в командармы, и в министры финансов. Ваш адмирал — человек очень разумный и грамотный, да ко всему искушенный в различных интригах, судя по его указам и воззваниям, которые я уже восьмой день читаю. Ему такая блажь в голову не придет. Хотите, об заклад побьемся, что, как только возникнет необходимость по-настоящему строить границу, вам прикажут сдать дела какому-нибудь профессиональному пограничнику, присягнувшему Северороссии? Конечно, вы получите новый, еще более звучный пост. Возможно, это будет даже повышение. Но как бы высоко вас ни поставили, сохранится одна особенность. Вы никогда не будете ответственны за принятие сколь-либо серьезных решений. По простой причине — чем вы сильнее, тем опаснее для властей предержащих. Извините, не хотел огорчать, но кто-то должен был вам это сказать, чтобы уберечь от ошибок.
