Дмитрий Старицкий - Фебус. Ловец человеков
– Ничего особенного: ночи у нас длинные, а керосину нет.
Первой же мыслью, посетившей меня с пробуждением, стала забота о моем телесном здоровье. Пора мне на ФИЗО. Хватит сачковать и отговариваться государственными делами. До завтрака времени много.
Ленка спала на животе, раскинув свои золотистые волосы по подушкам. С ее аппетитной попки слегка сползла простыня. «Вот бы сфоткать, – подумал я. – И обязательно в черно-белом варианте. Получилась бы не просто эротическая фотография, а высокое искусство». В любом случае надо найти хорошего художника, чтобы он запечатлел Ленкину красоту навеки, мне на память, а то юность скоротечна, особенно женская. Из Италии выписать. Там сейчас что ни художник, то гений. Ренессанс, ёпрть!!!
Да и что за двор у меня будет без своего художника? У иных герцогов и то круче.
Еще раз окинул ласковым взглядом Ленкину попку и, улыбнувшись, стал одеваться.
Вчера, после того как я закончил пьянку с Эрасуной (впрочем, активно добивающих остатки анжуйского вина насчитывалось больше, но серьезный разговор был только с сержантом) и увидел Ленку на королевской кровати в позе «барышни легли и просют», полюбопытствовал, что это она с родными на лугу не осталась? Не виделась же с ними долго. В ответ услышал такое, что челюсть у меня упала на пол, только что не с грохотом.
– Оставишь вас, сир, как же… – гордо вскинула она голову. – Если даже когда я здесь, вам внаглую деревенскую козу на случку приводят.
Надо же, как мило она ревнует. И козлом обозвала очень даже интеллигентно. Намеком.
– Какую козу? – сделал я круглые, ничего не понимающие глаза.
– А то я не видела ее в приемной! Вся такая прелестница, вся такая скромница, вся такая благочестивая целочка, что даст только второму мужу.
И отвернулась от меня, фыркнув.
А я расхохотался так, что дверь тут же приоткрылась и продемонстрировала нам заспанную рожу Марка. Не увидев ничего нештатного, черная рожа утянулась обратно, тихо, без стука, прикрыв за собой дверцу.
– Ревнючая ты, Ленка, как я посмотрю, – подошел я к девушке и поцеловал ее в мягкие податливые губы.
– Как мне не ревновать такого красавчика? – мило улыбнулась в ответ камеристка, стрельнув глазками по полной классической методе: в угол – на нос – на предмет.
И добавила с легкой грустью:
– Ну почему вы принц, сир, мне от этого иногда так больно, когда я понимаю, что вы никогда не будете моим. Рожу я ребенка – и вы отошлете меня куда-нибудь на дальний хутор, чтобы я будущей королеве глаза не мозолила. И останется мне только вспоминать, что хоть немного, но была я в этой жизни по-женски счастлива.
Робкая слезинка из уголка зеленого глаза неторопливо покатилась по ее щеке. Она взяла мою ладонь, поцеловала ее и, прижавшись к ней щекой, тихо прошептала:
– Я люблю вас, сир, и от этого на душе у меня ангелы поют. А когда вы во мне, то у меня все тело загорается и мне хочется кричать от наслаждения, чтобы все завидовали, как я счастлива.
Помолчала несколько секунд и тихо добавила:
– И я очень боюсь все это потерять.
Я ее обнял, погладил по волосам и прошептал, горяча ей дыханием ушко:
– Дурочка, я тебя никогда не брошу.
И мочку ей прикусил слегка, для достоверности чувств.
Думаю, что даже упоминать не стоит о том, что эта ночь была для нас чем-то особенным. Я бы даже сказал, экстатичным.
С утра выскочил я на замковый двор в одной рубашке, футурошок с голым торсом устраивать не стал, ибо не знал, как отреагирует на такой вид монарха окружающая меня придворная фауна. Голым быть тут неприлично, это дерзкий вызов общественной нравственности. В соседней Кастилии даже супруги детей делают в постели при помощи специальных дырок в длинных ночных рубашках. Притом что совокупление их тел проходит в абсолютной темноте. Это только монархам требуется публичная консумация брака при свете и многочисленных свидетелях. Но там не секс, и даже не порно, а политика голимая.
Однако нормальной пробежки не получилось, потому как шпоры с сапог я не догадался снять. И вообще кавалерийские ботфорты – весьма неудобная для кросса вещь. Потому я довольно скоро перешел к комплексу зарядки по Мюллеру, который в меня с детства вбили еще в пионерских лагерях.
За ним-то и застал меня сержант. Подошел, держа под мышкой две деревяшки, на каждой из которых висело по небольшому баклеру, хмыкнул пару раз и снисходительно заявил:
– Если хотите как следует размяться, сир, то давайте постучим учебными мечами.
И понеслось.
Что сказать? Такое занятие кровь разгоняет намного лучше всякой физкультуры.
Поначалу у меня выходило не очень. Я постоянно тормозил и запаздывал, а сержант, несмотря на возраст, носился вокруг меня серебристой молнией и, казалось, был одновременно везде. И я еле-еле уворачивался от его учебного меча, реже отбивая его таким же в своей руке. Но слишком часто его деревяшка оставляла на моем теле синяки.
– Танцами, танцами мало занимались, сир, – сделал свой вывод старый вояка.
Я уже хотел сдаться, как сержант, в очередной раз обойдя мой баклер, попал мне учебным мечом по левому плечу. По самой косточке, которую мы в детстве называли «бульонкой». Очень больно. Почти как по кости голени.
И тут что-то внутри меня взорвалось в тридцать три струи, не считая брызгов. Меня посетило то самое состояние, какое я уже испытал на барке в драке со скоттским бароном. Сознание само по себе, тело само по себе. Рисунок боя существенно изменился. Теперь уже я теснил сержанта по замковой брусчатке, прижимая к королевской башне. Ударить старого воина мне так и не удалось: мой меч постоянно сталкивался если не с его мечом, так с кулачным щитом в его руке. Зато я заставил его отступать. Сначала всего лишь чуть-чуть, потом уже большими шагами. Еще немного – и прижму к стене…
Из-под хауберга на лицо сержанта тек обильный пот. В дыхании прибавились хриплые нотки. А я все наращивал и наращивал темп ударов, походя отбивая выпады сержанта баклером.
Не знаю, сколько бы это продолжалось, но мой учебный меч переломился, вяло повиснув на длинной щепке.
Я остановился, недоуменно глядя на этот дубовый огрызок в руке. Пожал плечами и сказал:
– Признаю свое поражение, Эрасуна. Судьба.
Тут же все мое тело пробила обильная испарина и потек между лопатками горячий пот. И я понял, что рубка на мечах – дело очень даже утомительное. Но тело мне досталось достаточно тренированное, чтобы через пятиминутку передыха все повторить снова.
– Спасибо, сир, что почтили меня учебным поединком, – отдуваясь, сказал сержант, – только мне уже не по годам тягаться с молодыми в скорости.
– Не прибедняйтесь, сержант, вы меня просто вымотали. Так: с завтрашнего дня по четверть часа мы с вами все это повторяем.
– Как прикажете, сир, – отозвался он.
Я подошел как можно ближе к старому воину и тихо сказал:
– А то у меня с координацией что-то не то стало после удара по голове. Только об этом никому…
– Сир… – укоризненно откликнулся сержант.
– Извини. Ляпнул, не подумав, – слегка склонил я голову.
Сержант в свою очередь отвесил мне почти церемониальный поклон. Показывая тем самым, что мои извинения по поводу подозрений в его болтливости им приняты.
– Сир, дозволено ли мне будет разобрать наш поединок и выдать вам мои замечания по нему?
– В обязательном порядке, – ответил я. – Только пошли сначала умоемся.
Эрасуна понимающе кивнул, поворачиваясь к входу в башню, в котором толпились любопытные валлийцы.
– Так что ты там говорил про танцы? – спросил я практически уже в его спину.
– Сир, не знаю я, как вас учили ранее, но рубятся на мечах не руками, а ногами. И движения мечника почти те же самые, что и движения танцора в некоторых танцах. К тому же танцы приучают тело чувствовать ритм… Завтра мы с этого и начнем – как правильно ставить ноги.
Верфь мурманов не произвела на меня особого впечатления. Сказать по правде, я ожидал увидеть если не что-то сравнимое с Адмиралтейством Петра Великого в Петербурге, то хотя бы стационарный стапель. Здесь же все было устроено так, что после той лодки, которая пока только хвалилась ребрами шпангоута, больше ничего и никогда создано не будет.
Простецкий навес, под которым сохли бревна. Примитивная ручная пилорама, зажатое в упорах бревно, которое раскалывали на доски клиньями, а потом уже выравнивали их, затесывая топорами. Штабель таких досок рос под другим навесом. Лодка хоть и не больше восьми метров длиной, но на ее обшивку много дерева уходит.
Видя мое разочарование, алькайд произнес:
– Сир, я же говорил, что тут мы строим только китобойные вельботы. Большие корабли тут строить можно, но зачем создавать себе лишние сложности, когда это проще и быстрее сделать в соседнем Сен-Жан де Люзе.
– Насколько больши́е?
– Ну кокку больше пятнадцати туазов длиной мы еще делать не пробовали, – сознался он.
