Дмитрий Дашко - Гвардеец
«Пожарных» хватало и без меня. Гвардии хоть и вменялось оказывать посильную помощь в тушении пожаров, но это был не наш участок, и я мог с легким сердцем идти домой. Но что-то заставило остановиться, а потом подойти к трем погорельцам.
Они подавлено молчали, лишь мужчина иногда шевелил губами, шепча то ли молитву, то ли ругательства. Внезапно девочка оживилась:
— Папочка, там же Митяй, — истошно закричала она, указывая рукой в сторону чадящих окон второго этажа.
«Митяй, Дмитрий», — пронеслась у меня в голове.
Неужели…
— Что ты сказала, девочка, повтори, — закричал я, чувствуя, что волосы на голове становятся дыбом. Не позавидуешь человеку, заживо горящему в охваченном пожаром доме.
Отец девочки по-прежнему обреченно стоял, будто каменный истукан. На лице его не появилось ничего, ни капли сострадания.
Шок, понял я.
Девочка увидела во мне спасителя, ринулась в мою сторону и с мольбой кинулась в ноги:
— Спасите Митяя, добрый человек, век за вас молиться буду. Он же маленький несмышленый, месяц всего исполнилось.
«Так он совсем кроха», — ахнул я.
Но почему родители малыша не могут прийти в себя? Неужто сдались и не хотят бороться за ребенка. Если та женщина — мать, почему не кидается в огонь, разве может она просто стоять и смотреть, ничего не предпринимая? Какая же она мать после этого!
— Где он? — подняв девочку с колен, произнес я.
— В моей комнате, — стуча зубами от страха, заговорила она, — на втором этаже. У него колыбелька маленькая с ручкой. Я там его оставила, забыла, когда все началось.
— Ты его забыла?! — вскричал я, еще сильнее напугав девочку.
Она снова бухнулась на колени, обхватила мои ноги и заголосила:
— Спасите Митяя, дяденька. Христом умоляю!
— Цыц, девка, потом ныть будешь, — приказал я, бросился к ближайшему мужику с ушатом, окатил себя с ног до головы ледяной водой и ринулся в сплошную стену огня.
Стараясь не дышать, добежал до охваченной пламенем лестницы, поднялся по обуглившимся ступенькам, надеясь, что они выдержат и не обломятся под моим весом.
Дым выедал глаза, я с кашлем, будто чахоточный, двинулся вперед и наткнулся на препятствие в виде покосившейся двери. За ней слышалось жалобное попискивание. Митяй, сообразил я. Догадка придала сил. Я разбежался и выбил ногой дверь. Она с грохотом упала, из освободившегося прохода полыхнул столб огня. А чтоб тебя! Пламя едва не обожгло лицо. С потолка посыпались искры как с электрода сварщика. Они немилосердно жглись. И будут у тебя, парень, волдыри размером с пятак. Это в лучшем случае, а в худшем… нет, об этом лучше не думать. Жизнь человеческую надо спасать, тем более, если младенцу всего-то месяц. Чего он видел, кроме мамки-кормилицы?
С неба звездочка упала, прямо милому в штаны… Я ругнулся и осторожно подобрался к тому, что вполне могло быть девичьей спальней. Попискивание раздавалось из миниатюрной колыбельки, больше походившей на корзинку для грибов. Странные здесь обычаи. Где детская кроватка, люлька там какая-нибудь? Неужто ребенка в таком, даже назвать, как не знаю, держат?
Ладно, терпи пацан. Раз не задохнулся, значит, есть еще шанс отметить и последующие дни, и месяцы рождения. Надеюсь, жизнь у Митяя будет долгой и счастливой. Я почитай тебя с того света вытащил. Только потерпи чуток.
Я схватил колыбельку за ручку, нырнул в дым и, кашляя во все легкие, выскочил на улицу. Свежий морозный воздух стал самой лучшей наградой.
Увидев меня с корзинкой, девочка едва не вырвала ее из рук, радостно причитая, вытащила из колыбельки скулящий сверток, развернула его, и я увидел… лопоухого щенка, виляющего хвостиком.
— Спасибо вам, дяденька, — прошептала она. — Вы спасли мою собачку. Я так вам благодарна.
— Это и есть твой Митяй? — как веслом оглоушенный, спросил я. — Выходит, я рисковал из-за собаки?
— Ну да, — удивленно подтвердила девочка. — Папенька мне его подарили на именины. Прелестный щеночек. Я его так люблю.
И она уткнулась носом в короткую шерсть собачки.
— Дела, — протянул я и пошагал прочь.
Не знаю, каким чудом эта история дошла до роты, но с той поры надо мной не раз подшучивали сослуживцы.
В марте нового 1736 года я благополучно прошел баллотировку и стал капралом. Жалование мое увеличилось до восемнадцати рублей в год, но реально, после всех вычетов выходило меньше тринадцати. Ипатов перешел в подпрапорщики и командовал теперь фузелерами, однако по старой дружбе навещал нас и наблюдал за тем, как проходит учеба моих молодцов.
Повышение по службе я отпраздновал вместе с Карлом. Мы нашли трактирчик, похожий на кафе из моего прошлого: с чистыми столами, покрытыми клетчатой скатертью, посеребренными приборами, барной стойкой, с официантками с кружевными передниками и обольстительной улыбкой, и посидели за легким ужином, побаловав себя десертом из мороженного. Это была дань охватывавшей меня время от времени ностальгии.
Я вспоминал друзей: Мишку Каплина, Лёху; конторку в которой прозябал; случайных подруг, так и не ставших ближе и дороже. Думал о том, что не успел наездить на купленной в кредит «Ладе» даже сотню тысяч, а ведь были планы махнуть на ней в Крым, там поваляться на пляже, поглазеть на горы, пожить в палаточном городке и посмотреть Черноморский флот в Севастополе вместе с приваренной к пирсу украинской подводной лодкой. Сожалел о книжках, которые так и не суждено прочитать. И, конечно, грустил о маме, не знавшей где я, и что со мной происходит на самом деле.
Вечер выдался грустным, и Карл, поняв, что на душе у меня тяжело, больше молчал. Мы вернулись в избушку и легли спать.
Такие приступы случались не часто, обычно на скуку и хандру не хватало времени. А жизнь не стояла на месте.
Тренировки с гренадерами продолжались. Снег еще не растаял, поэтому утро каждого дня начиналось с лыжной пробежки. Я шел впереди, Карл, ставший моим заместителем, замыкал цепочку, следя, чтобы никто не выбился из сил и не отстал. Если удавалось выбить боеприпасы — учились стрелять на ходу и метать гранаты. После изнурительного кросса следовали занятия на плацу. Моя строевая подготовка отличалась от прописанной в миниховской «Экзерциции», я подогнал ее к требованиям устава двадцать первого века. Получилось неплохо. Гренадеры маршировали ничуть не хуже кремлевского полка, горланя во всю глотку слегка переделанные, ставшие спустя не одну сотню лет армейской классикой песни, но об этом чуть позже. Стреляли неплохо, доведя движения до автоматизма. С казаками, нам было не тягаться, но будущей прусской пехоте уже могли дать фору.
Отработав строевые приемы, шли в тренажерный зал и обучались некоему симбиозу из разных видов рукопашного боя. Лучше всего получалось у Чижикова: высокий и жилистый, он укладывал соперников на лопатки за считанные секунды. Неплохо выходило и у кузена: Карл если и отставал от «дядьки», то ненамного. Немало времени уделялось силовым тренировкам: солдаты часами тягали «железо». По себе знаю, стоит только втянуться и остановиться уже невозможно.
Поскольку каждому гренадеру полагалась шпага, без фехтования гвардейцу не обойтись. Здесь пригодилось мои каэмэсовские умения, но кое-что пришлось перенять от учеников. Боевые схватки отличаются от спортивных поединков, без грязных приемчиков нельзя, иначе противник быстро проверит какого цвета твоя кровь. А за плечами моих подопечных была не одна настоящая схватка: многие раньше служили на границе с крымской степью и не раз рубились с татарами. Это мне, если честно, стоило учиться у гренадер.
Помня армейскую практику, я старался развить в них дух соревнования: пробежать быстрее всех, ловко кинуть гранату, метко выстрелить… Солдатам пришлось много работать, не все давалось сразу. Иногда возникали конфликты. Не привыкшие к бешенному для жителей восемнадцатого века темпу, гренадеры отказывались выполнять распоряжения, кое-кто жаловался на меня Дерюгину, но поручик быстро привел их в чувство.
Карл помогал мне, как мог, стал правой рукой. Еще одним гренадером, но кого я всегда мог опереться, стал Чижиков. Опытный солдат пресекал все досужие разговоры, если надо пускал в ход кулак. Меня, разумеется, в известность не ставили, и я мог только догадываться, откуда синяк под глазом у кого-то из строптивых подчиненных.
На ближайшем полковом смотре мое капральство отличилось. Нас свели в одну гренадерскую роту во главе с капитаном Мухановым, построили в три шеренги, разделив на четыре взвода-плутонга. Каждая полурота стреляла и метала учебные гранаты — маршлаги по очереди. Получилось, что мы продемонстрировали самые лучшие результаты. Удивленный Муханов вызвал меня к себе и стал расспрашивать:
— Вижу, капрал, твои молодцы как на подбор — крепкие и здоровые. Вымунстровал их на отлично. Действуете слаженно, палите искусно и быстро, гранаты далече метаете. Третья рота раньше ничем не отличалась от остальных, а тут… Я впечатлен! Слышал, вы обучаетесь по какой-то методе.
