Константин Калбазов - Бульдог. Экзамен на зрелость
Хотя… Что там этот поручик говорил о новых боеприпасах? И потом причина, по которой его досрочно произвели в следующий чин… Может, он и впрямь несправедлив к пушкарям? Ладно. Сейчас и проверит…
– Где командир батареи?!
– Поручик Пригожин, – тут же отозвался на призыв прапорщика-порученца Сергей.
– Приказано начать обстрел.
– И по каким целям приказано стрелять?
– Поручик, ты что, не видишь турок?
Нет, он конечно же понимает, что прапорщик лет на шесть старше и служит наверняка не первый год. Да что там, конечно, не первый. Вот только как он смеет разговаривать в подобном тоне со старшим по званию, да еще при его подчиненных? Они в армии или где?
– Господин поручик, – резким тоном поправил порученца Пригожин. – И не «ты», а «вы».
– Да что ты себе…
– Потрудитесь держать себя в рамках, господин прапорщик, – вперив в наглеца злой взгляд, оборвал его Сергей. Но потом Пригожин решил, что место и время для выяснения отношений все же неподходящее и предпочел вернуться к злободневной теме. – Так по каким целям мне вести стрельбу, господин прапорщик?
– Его превосходительство приказал открыть огонь, но цели не уточнялись.
– Благодарю. Батарея-а! Слу-ушай мою-у команду! – Все, ему больше нет никакого дела до этого штабного. Его ждет работа. – Грана-атой! Прице-эл шестна-адцать! Тру-убка пять секу-унд! За-аряжа-ай! Фити-иль! Пали-и! Наводчикам целиться в группу всадников на холме! Старшим бомбардирам следить внимательно! Шевелись, братцы!
Залп вышел на загляденье. Нет, в отличие от остальных батарей Пригожин стрелял не по наступающей пехоте. И тем не менее результатом остался доволен. Облачка разрывов вспухли неподалеку от группы всадников, которую он избрал своей целью.
Правда, удовлетворение скорее можно было отнести на счет пушечных расчетов. Занятия во время зимних учений и с началом похода не пропали даром. Над артиллеристами все время подтрунивали, когда они после дневного перехода вместо отдыха тащились на очередные занятия. Да что там, учения проводились даже во время марша, для чего Пригожин истребовал отдельное разрешение у командира полка.
И вот теперь он пожинал плоды своей неустанной деятельности. Расчеты сработали на отлично, точно послав снаряды в заданную точку. А вот взрыватели, к сожалению, подвели. Один из снарядов упал где-то за возвышенностью, так и не разорвавшись. Два взорвались слишком рано, не долетев до цели не менее полутора сотен шагов. И только один снаряд сработал так, как и надо.
Среди свиты Яж-паши были жертвы, Пригожин это явственно видел в довольно мощную подзорную трубу (подарок сотника Подопригоры, нашедшего ее в вещах одного из казаков после того самого боя с освобождением полона). Но также он видел и то, что сам паша не пострадал. Узнать его не так уж и сложно, даже если бы перед ним не держали бунчук. В этом случае достаточно было найти воина в самых ярких одеждах.
Что ж, не получилось с запальной трубкой, значит, нужно попробовать с ударным запалом. Пригожин приказал заменить запал, все еще надеясь достать пашу.
– Сережа, попробовали разок, и хватит, – раздался голос подъехавшего командира полка.
– Я хотел…
– Я понял, чего вы хотели. Лишить противника руководства в самом начале боя весьма соблазнительно. Но не стоит забывать того, что моим солдатам придется сойтись с вот этой наступающей пехотой. Так уж случилось, что янычар поболе, чем нас. Попробуйте что-нибудь сделать с этим.
– Слушаюсь, господин майор.
Теперь ему конкретно определили цель, и тут уж лучше без самодеятельности. Нет, инициативу в русской армии никто не душит, не то что при Петре Первом, когда без команды лишнего шагу ступить было нельзя. Правда, лучше бы трижды подумать, прежде чем проявлять самостоятельность, потому как спросят строго и не по принципу «победителей не судят». Но одно дело – разумная инициатива, и совсем иное – невыполнение прямого приказа. Разница весьма ощутимая, и с этим лучше не шутить.
Янычары, регулярная турецкая пехота, наступают плотной массой. Тут бы по ним ударить картечной гранатой (именно так называлась граната с запалом, подрывающим ее в воздухе), но орудия уже заряжены осколочно-фугасными, поэтому остается только уточнить прицел и указать новую цель.
На это Пригожину достаточно всего лишь минуты. Солдаты неоднократно отрабатывали все эти приемы на учениях. Разумеется, сейчас они не на тренировочном поле, но и молодняка среди резервистов нет, каждый имеет тот или иной боевой опыт. Поэтому нет и намека на растерянность или неуверенность.
Очередной залп. Гранаты разорвались, выпустив облака дыма и вздыбив фонтаны черной земли. Ничего так получилось. Удачно. Два снаряда ударили точно в скопление янычар, нанеся значительный урон. Два упали с легким недолетом. Впрочем, это не помешало им проредить первые ряды. Один залп – и в наступающей стене турок едва не образовалась брешь.
Там конечно же еще оставались на ногах воины, вот только было их не так чтобы и много. Однако рана быстро затягивалась смещающимися и заполняющими пустоту янычарами. Очень может быть, что они уступают европейцам в выучке и не так красиво держат ряды, но высокого боевого духа им не занимать, а потому они продолжают неумолимо идти вперед.
Батарея успела сделать шесть залпов картечной гранатой, когда стрелять из-за строя своей пехоты уже не было никакой возможности. Противник вошел в мертвую зону, вот-вот приблизится вплотную и станет досягаем для ружейного огня.
Все батареи сосредоточили огонь на турецких пушках. Русские полковые командиры все время пытались маневрировать, то отводя людей назад, то немного подавая вперед. Это в некоторой степени позволяло сбивать прицел туркам и избегать серьезных потерь от артиллерийского обстрела. Но все же потери имели место, с этим ничего не поделаешь.
Поэтому командование решило несколько убавить пыл турецких пушкарей. И надо заметить, при наличии нового боеприпаса и усовершенствованных прицелов у них были для этого весьма хорошие шансы. Даже при отсутствии прямых попаданий в орудия гранаты рвались довольно близко от их позиций. Остальное доделывали разлетающиеся во все стороны осколки и картечины.
Очень скоро огонь турецких пушек начал ослабевать. Что неудивительно, если учесть, что позиции не были подготовлены, а личный состав не имел абсолютно никакой защиты. Обычно место предстоящего боя готовили, батареи прикрывали хотя бы корзинами с насыпанной в них землей или двойными плетнями, между которыми также засыпалась земля. В этот раз ни о какой подготовке не было и речи.
Турки тоже попытались обстреливать русскую артиллерию, но у них это плохо получалось. Мало того что они уступали в точности огня, так еще и сами русские не желали оставаться на одном месте, скакали как блоха на сковородке.
– Передки на батарею-у! Приготовить орудие по-походному! Шевелись, братцы!
Турки пристрелялись, а потому лучше убраться в сторонку. Пригожин, нервно сглотнув, поискал взглядом Пруткова. Как тот отнесется к подобному маневру, когда противник вот-вот выйдет на дистанцию ружейной стрельбы? Вот майор бросил взгляд на суетящихся артиллеристов, нашел Пригожина и, убедившись, что тот смотрит в его сторону, подал знак, чтобы тот поворачивался побыстрее.
Ага. Это он мигом. Парни столько слили пота на многочисленных тренировках, что за ними не заржавеет. Вот сейчас подцепят лафеты к передкам и… А куда двинуть-то? Оно конечно, можно и просто сменить позицию, но янычары уже на подходе.
Конница сейчас рубится, и не понять, с каким результатом. Там только пыль стоит столбом, раздаются крики, пистолетная пальба. Вроде у русских двойное превосходство в численности, но что-то оно не больно-то сказывается. И где в таком случае запропастились казачки? На кого там рассчитывал его превосходительство, когда погнал молодого поручика с его предложением?
Нет, уже поздно, и с конницей ничего сделать не получится. Теперь решающее слово должна сказать пехота. Если, к примеру, суметь прорвать ряды атакующих, то русским откроются довольно хорошие перспективы…
– Евсей, ты глянь, чего этот блаженный вытворяет, – прошептал сосед справа.
Громко говорить запрещено, перед боем или когда уже вовсю режешься с ворогом – не важно. Дерись молча. Хочешь костерить по матери – пожалуйста, только делай это сквозь зубы и шепотом, чтобы не мешать иным услышать команды командиров. Да и самому будет совсем не лишним прислушиваться к приказам.
Помнится, Александр Данилович, при ком Евсей и начинал службу, за лишние разговоры в бою мог и живота лишить. Да что мог, и лишал без жалости. Потому как войско, даже сошедшись с врагом грудь в грудь, должно быть управляемым. А тут все орут, галдят, себя не слышат, куда уж расслышать командира. Вот Петр Первый и издал указ, запрещающий всяческие разговоры даже в бою. Меншиков же его в этом сразу поддержал.
