Соединенные Штаты России 2 - Полина Ром
А военные все шли и шли, все лили и лили кровь, и когда последний закончил со словами клятвы, макушка пирамиды резко потухла. Зато засветились боги.
Увешанные все теми же побрякушками — светодиодами и фонариками, они начали медленно равномерно спускаться по обе стороны от желоба.
В толпе послышались удивленные и испуганные возгласы, а когда боги доползли до середины лестницы по высоченным и неудобным ступеням, кто-то кинулся ниц, и вся толпа начала опускаться следом.
Дойдя до корыта и возвышаясь над толпой всего на два-три метра, Разумовский включил громкоговоритель и голос всколыхнул людское море.
— Встаньте, люди мешика. Встаньте, я приказываю! Мы пришли на эту землю, чтобы учить вас. Мы дадим новые знания и новые символы. Отныне слово наше — закон! И первое, что я скажу: никогда больше с этих пирамид не будет литься кровь! Нет смысла истреблять друг друга. Нет радости для нас в жертвах, в смерти и боли.
Нельзя сказать, что слова новоявленного божества толпу сильно обрадовали. В общем-то, Рим и раньше понимал и даже сумел донести до своих, что криков: «Ура!», «Браво!» и «Бис!» не будет. И, в целом, мужики восприняли молчание толпы достаточно спокойно, а вот Анжела, немного расстроилась. Ей хотелось более живой реакции. Она протянула руку, и Разумовский, сняв с шеи липучку громкоговорителя, отдал ей.
Над толпой поплыл мягкий, женский голос:
— Люди мешика, вот здесь, в этом сосуде, где собралась последняя кровь, пролитая на пирамиде, будут высажены цветы, как символ жизни, как символ возрождения, как символ любви.
Андрей с трудом удержался от того, чтобы не хрюкнуть от смеха, настолько прекраснодушными и наивными сейчас казались ему эти слова.
Нет, понятное дело, что все это было обсуждено, обговорено и выучено наизусть. Но когда Анжела произносила это в комнате «отдыха», это не выглядело так нелепо. Он глянул на улыбающегося Скрипа, на отвернувшего лицо Быка и задумчиво разглядывающего ногти Цинка и ощутил почти умиление от того, насколько единодушна их общая реакция.
Больше пафосных речей никто не произносил, и жители с миром отправились по домам.
Вечером, когда все смыли с себя запах крови и этого вонючего масла, поужинали и, обессиленные физически и морально, просто сидели молча, отдыхая, Бык сказал:
— Слышь, ребята, мне этот, который светильники устанавливал, довольно подробно про каких-то предшествующих богов втирал.
— Вот-вот, — оживился Скрип. — Мы, между прочим, Махо так и не допросили, что это за хрень у него на посохе светится.
— Ребята, ну не можем мы все и сразу делать, — недовольно ответил Рим. — Нам бы с вояками сперва разобраться: кто кем командует, от кого что зависит, как армию кормить и прочее.
Потом помолчал и добавил:
— Хотя, конечно, этого Махо порасспросить подробнее точно стоит.
— Ну, вот завтра этим с утра и займемся, — бодренько заявила Анжела. — Он все равно к завтраку прибежит.
Ксен, который сам пожелал дать клятву вместе со всеми, и сейчас несколько бледный от потери крови откинулся на подушки, сказал, обращаясь к Разумовскому:
— Друг мой, я же тебе говорил, боги уже спускались к нам на землю. Ты что, счел меня лжецом⁈
Глава 21
Пока в императорском дворце выламывали окна, которые на первое время Фифа собиралась затянуть промасленными тряпками, чтобы насекомые не лезли, решили не бегать с места на место, а пожить в пирамиде. Оно вроде как и неприятно осознавать, что над головой тысяча тонн камня. С другой стороны, здесь все вместе и под приглядом.
Потому утро после принесения присяги началось неспешными водными процедурами, обильным завтраком и беседой со стоящим в дверях Махо.
Толстяк, похоже, был гораздо более умен, чем показалось им вначале. Во всяком случае, пока он не требовал для себя вообще ничего, изображая чистую радость от возможности услужить богам. Он даже не морщил нос на то, что за столом с новоявленными божествами сидит какой-то заштатный жрец, сидит воин ягуара, а его, такого верховного и хорошего, ни разу так и не пригласили.
Первый вопрос задал Задрот.
* * *
Жизнь Макса Серова имела одну странную особенность: раз в несколько лет она закладывала очень крутой вираж, который менял ее от начала и до конца.
Первый раз это случилось, когда ему было около пяти с половиной лет. За это время он повидал столько «отчимов», что был не в состоянии их запомнить. И вот, нашлась добрая душа, которая стукнула в опеку, и ревущего Макса тетка в погонах вынесла из засранной квартиры, где люди в белых халатах безуспешно пытались привести в чувство его мать.
В чувства ее так и не привели, а просто констатировали смерть. Впрочем, узнал Макс об этом еще нескоро.
Его поместили в детдом номер четыре Саратовской области, и там, потихоньку привыкая к сытной еде, чистой одежде и спокойным, добродушным нянечкам, он мирно прожил два года до самой школы. А дальше в системе образования случился очередной скачок реорганизаций. И поскольку количество сирот было не таким уж и большим, то детдома начали объединять. Аккурат перед первым классом, в самом конце августа, бедолажного пацана швырнуло во второй детдом.
Напуганный переездом, прощанием с полюбившейся ему теть-Аней, новым помещением и всем прочим новым, он позорно разревелся прямо на пороге спальни, куда его привели знакомиться. За это он немедленно получил кличку Сопля и нажил себе врага в лице Тефтеля.
Тефтель, как и явствует из клички, морду имел круглую и сытую. Был на полгода старше Макса, на полголовы выше и килограммов на десять тяжелее.
За годы учебы и вовсе не мирного сосуществования, Тефтель успел изрядно попить из него кровушки. Были и тихие драки, и пакостные подставы, и много других неприятных вещей. Конечно, за ними следили, их поведение корректировали довольно толковые психологи, не позволяющие сбиваться в стаи и банды. Но в целом это были довольно трудные десять лет обучения.
Пожалуй, Макса можно было счесть неудачей психологов. Лет в двенадцать, после особенно обидно проигранной драки со здоровяком Тефтелем, он намертво замкнулся в себе. К шестнадцати годам, когда выпускники получали квартиру от государства и направление на учебу, психолог Зарницкий жаловался директору детдома номер два:
—… и я, Ольга Сергеевна, совершенно не понимаю, куда вот этих направлять, — он положил на стол небольшой списочек и добавил: — Серова спросил, чего он хочет сам, он только плечами пожимает и говорит: — «Мне все равно.». Представляете⁈
Дядькой Зарницкий был неплохим, за воспитанников болел искренне, и директриса, желая ободрить его при таких, в общем-то, статистически не страшных профессиональных провалах, сказала:
— Вы, Виктор Анатольевич, сильно-то не переживайте. Я смотрю, тут большая часть мальчики. Ну и сходят в армию на два года, ничего страшного. Подрастут, поумнеют, и уже без нас разберутся, как дальше жить.
И вот тут судьба заложила второй вираж. В общем-то, все так и было, как планировала директриса. В семнадцать лет и девять месяцев, сдав выпускные экзамены, Макс получил от государства однушку, проработал оператором роботизированных курьеров доставки три месяца, аккурат до совершеннолетия, и в восемнадцать со спокойной душой явился в военкомат.
Первым, кого он увидел в учебке, был Тефтель.
Драка случилась тут же: бурная и беспощадная. Обоих наглецов отправили пред светлые очи начальника учебки.
Разумеется, у него были записи с камер, но даже сам он затруднялся определить, кто из салаг виноват. В любом варианте трындюлей должны были получить оба, но, взглянув на массивного Тефтеля и его мелкого соперника, начальник сделал выбор не в пользу Макса.
Безусловно, оба получили по шапке, были на ближайшие три месяца лишены увольнительных, но после учебки Тефтель остался в части, а Макса тихонечко перевели в другую часть.
Это был как раз тот момент, когда ученые выбили наконец-то разрешение на проведение операций на добровольцах. Из, скажем так, этических соображений, понимая, что смертность все-таки велика, а скандалы ни к чему, отбирали только сирот. Разумеется, про риски было написано даже в контракте. Разумеется, были обещаны очень крутые бонусы, но сам набор шел не слишком активно.
Тем более, что как-то излишне рекламировать свою работу и привлекать к ней
