Котёнок выпускает когти - Юрий Артемьев
— Тёть Наташ! Не плачь! В жизни много плохого. Я хоть и маленькая ещё, но тоже с этим уже столкнулась.
Она обняла меня, и мы стояли неподалёку от вечного огня и плакали. На нас смотрели люди проходившие мимо. Но никто к нам не подходил. Может место такое — Могила Неизвестного солдата. А может ещё по какой причине. Но плакать нам никто не мешал. А потом мы пошли на улицу Горького.
* * *
Через некоторое время мы продолжили разговор.
— А что ты говорила про моего отца? Ты его знаешь?
— Понимаешь… Я только сегодня всё поняла. Дело в том, что когда Света приехала ко мне в Иваново, она у нас на территории института познакомилась с немцем.
— Что?
— Не перебивай, пожалуйста. Да, с немцем. Забавный такой. Светленький. Неплохо уже болтал по-русски. Говорил, что даже повоевать-то не успел. В 1945 на войну попал. Из этих, как его… Югендов. Но это с его слов, конечно. Он был старше нас. Но не на много. лет на пять — семь. Его звали Пауль. Пауль Каттер. Он ещё смеялся. Что у нас фамилия Котовы, а у него тоже Котов. Его далёкие предки были видимо шведами, так как Каттер по-шведски значит Кошка.
— Да. Совпадение. Сплошные коты и кошки кругом., - а про себя подумал, что и моя фамилия Котов, да и у Инги — Котти, тоже на кошку похоже. Забавно.
— Это был август 1953 года. А потом, он приехал попрощаться. Это было в конце февраля следующего года. В 1954-м. Их тогда всех отправляли в Германию, домой. Многие уже уехали. Осталось совсем мало. Вот и Пауль…
Тётя грустно замолчала, как бы задумалась. Видимо что-то про себя вспоминала или считала… Есть такая картина. Называется «Устный счёт». Там дети стоят возле доски с математическим примеров с таким же выражением лица.
— Да. Это было в феврале. Числа двадцатого… Зима в том году была долгой. Вот и тогда на улице было под минус двадцать… Несмотря на это Пауль и Света пошли гулять. Не знаю уж, где они гуляли… Вернулась Светка поздно вечером, одна и в слезах. Сказала, что Пауль уехал. А в марте уехала и она. Обратно в Пучеж. Я смогла приехать в родной город лишь в следующем году. Учёба, практика и прочее… Всё некогда… Светланы уже не было в городе. Я пыталась узнавать. Город ведь небольшой. Но получилось так, что те, кто были местные почему-то стали уезжать, а те, кто приехали не знали местных. Короче, я так ничего и не узнала. Поинтересоваться в роддоме тогда я не догадалась… Да…
Пора бы и мне вступить в разговор.
— Выходит, что мой папа… немец?
— Похоже на то. Недаром же Света указала отчество Павловна. Да и теперь я вижу, что ты похожа на того светленького немчика.
— А прочерк — это потому что немец, да?…
— Да. За немца её бы по голове не погладили бы. А так… После войны мужиков стало мало, а безотцовщины много.
— Значит я наполовину немка?
— Только никому про это не рассказывай. И всё будет хорошо.
Да. Действительно. Немцы в родственниках будут хороши лет через двадцать. Особенно если удастся найти этого Пауля Кошкина. И кстати, как интересно всё получается: Папа Инги — цыган. Папа Александры — немец. В этой компании лишь у меня только папа русский.
* * *
Чтобы продолжить беседу, в которой я узнал много подробностей о «своей» родословной, пришлось продолжить рассказ о жизни Александры. Я уже подогнал историю Александры в своей голове под более менее логичную, раскидал по годам, и что, и где, и как… К тому же, события пятнадцатилетней давности в памяти ребёнка могли грешить неточностями. И в конце концов, история получилась вполне складная.
— Я помню, что ходила в детский садик. Это уже было здесь, в Москве. А маму я видела редко, только в выходные. Да и то, не каждое воскресенье. Она много работала. А когда мне было… лет пять с половиной, мне сказали, что мама не придёт. Но целый год я ещё жила в детском саду. «Добрые» нянечки мне уже сообщили, что мама умерла. Как я потом уже поняла, её сбила то ли машина, то ли трамвай, когда она шла с работы…
На глазах у меня появляются крупные слёзы. Почему-то в детстве слёзы такие крупные, как маленькие горошины. Может потому, что дети плачут искренно. Но я-то почему плачу? Вроде бы рассказываю почти выдуманную историю про чужую для меня женщину. А слёзы, как настоящие… Видимо, старею. Становлюсь излишне сентиментальным.
А я продолжаю вещать свою легенду.
— Ну а в 1961 году я уже училась в школе-интернате. В прошлом году окончила восемь классов. И тем же летом, я уже рассказывала, меня видимо изнасиловали и сбросили с крыши девятиэтажного дома. Я тогда потеряла память. Я до сих пор не помню подробностей. Очнулась лишь в больнице. Мне удалили почти все женские органы, залечили сломанные руку и ногу. Голова сама прошла, только память не вернулась.
— И куда ты теперь?
— Не знаю. Хотела на Родину, но… теперь, как мне кажется, там нечего делать. Паспорт только осенью получать. На работу не берут.
— А на что ты живёшь.
— Мне выплатили кое-какие деньги за маму.
— Но тебе же должны дать какую-то жилплощадь.
— Сказали, чтобы я ехала домой, в Пучеж. В Москве не прописывают… Здесь вообще очень сложно с пропиской.
— Да. Я тоже про это слышала., - Она задумалась… — А поехали со мной!
— Куда?
— В Армавир.
— Но…
— И не спорь. Ты моя племянница, моя родная кровь. Ты моя единственная родственница.
— Тёть Наташ! Ну, зачем я тебе? Ты ещё молодая. Найдёшь мужика себе, выйдешь замуж, а я… Я тебе мешать только буду.
— Какой муж, Сашка? Мне уже скоро сорок лет. Сейчас молодых да ранних девок пруд пруди. Куда уж мне-то с ними тягаться.
— Ну…
