Евгений Токтаев - Тени надежд
Не только у царицы острый глаз – протяжно затрубил рог. В комнате заплакал проснувшийся Неоптолем и Клеопатра поспешила к его колыбели. Не ее дело печься о приближающемся войске, то мужчин забота, а у нее поважнее занятия есть.
Предание гласило, что именно в Эпире обосновались, спасшиеся во время Великого потопа, Девкалион и Пирра, от которых пошло новое поколение людей. Много веков спустя, Неоптолем, сын Ахилла, величайшего героя, явился сюда во главе своего племени, захватил страну и положил начало царской династии Пирридов. Род его именовался так потому, что рыжий Неоптолем звался в детстве Пирром[16]. К тому же одного из своих сыновей, рожденных от Ланассы, правнучки Геракла, он назвал этим именем.
Следующие поколения Пирридов впали в варварство и утратили единовластие над Эпиром. В стране соперничали несколько племен: молоссы, феспроты, афаманы, хаоны, долопы и тимфеи. Долгое время сильнейшими считались хаоны. Они жили на северной границе Эпира, соприкасаясь с иллирийцами, и вели с ними постоянную войну.
Так продолжалось до греко-персидских войн, после которых племя молоссов и род Пирридов вновь принялись, шаг за шагом, возвращать себе утраченное влияние. Царь молоссов Таррип, еще юношей, задолго до наследования своему отцу, некоторое время жил в Афинах. Взойдя на престол, он объединил страну, дал племенам эллинские законы, а многие обычаи горцев, вроде кровной мести, запретил.
Потомком Таррипа был царь Алкета, сыновей которого звали Арибба и Неоптолем. Ариббе, ставшему царем, боги послали двух сыновей – Алкету и Эакида.
Из них царь Арибба более всего выделял младшего. Старшего сына, имевшего отвратительный, вспыльчивый нрав, он считал недостойным царствования и отправил в изгнание. Наследником царь назначил Эакида, но отцовское царство тому не досталось. После смерти Ариббы в эпирские дела вмешался Филипп. Он возвел на трон сына Неоптолема, Александра, на сестре которого был женат.
Эакид против двоюродного брата бороться не стал и вообще ни полсловом, ни мимолетным жестом не выказывал недовольства. В государственных делах он принимал живейшее участие, и Александр считал его надежной опорой трону и своему наследнику. Разумеется, с приглядкой, ибо беспечный монарх рискует стать последним в династии. Но Эакид не давал поводов усомниться в своей верности. Будучи правой рукой Александра, он замкнул на себе столько дел, что царь иногда просто диву давался, как брат все успевает. Вот и сейчас стражи границ первым делом прибежали к Эакиду, а тот, выслушав донесение, поспешил к царю.
Братья встретили пришельцев у городских ворот. Несколько сот человек, уставшие, замерзшие, едва волочили ноги. Впереди колонны, завернувшись в теплый плащ и натянув на уши македонский берет-каусию, шел Полисперхонт. Братья переглянулись.
– Это конец, – прошептал Александр.
Эакид кивнул.
Старик приблизился и остановился, медленно переводя взгляд с Александра на Эакида и обратно. Выпростав из-под плаща правую руку, приложил ее к груди и поклонился.
– Царь... – голос полководца дрогнул, – ты видишь перед собой Македонию. Все, что от нее осталось... Нашей родины нет более.
Александр молчал, обозревая строй, нет, не строй, толпу воинов за спиной стратега. Они глядели отстраненно, равнодушно. Часть еще сохраняли подобие военного отряда, опираясь на копья и снятые с плеч щиты. Другие не имели оружия и доспехов. Воинов в них можно было признать лишь благодаря кожаным ранцам для вещей, введенным Филиппом в качестве замены неповоротливых войсковых обозов. Заорал осел, его огрели палкой. Македоняне без интереса, пустыми, холодными глазами смотрели на эпирского царя, который видел перед собой лишь бесплотные тени тех, кто еще вчера наводил ужас на всю Элладу.
– Сколько вас? – нарушил молчание Александр.
– Тысяча восемьсот сорок шесть, – без запинки отчитался Полисперхонт, – на время утренней переклички. Здесь все – гипасписты, педзетайры, гетайры, аконтисты. Все вперемешку. Все, кто не захотел лечь под Линкестийца, да подохнет этот сучий выблядок гнусной смертью!
– Вы идете от самой Пеллы? – спросил Эакид, – где состоялось сражение и как он смог одолеть вас?
– А никак. Не было сражения. Огулял кобель суку, а та и визжала от радости, – мрачно бросил Полисперхонт.
Александр покачал головой и поджал губы. Никогда прежде князь Тимфеи не произносил подобных слов. Не по его достоинству.
– Пусть твои люди разбивают лагерь у стен Додоны, – сказал царь, – мы поможем вам всем, в чем нуждаетесь. Дадим шатры, если ваши износились, накормим, доставим дрова. Тебя же прошу проследовать с нами во дворец. Думаю, нам многое нужно обсудить.
– Надо дождаться Кратера, – устало сказал старик, – он плетется в хвосте.
Александр не стал собирать большой царский совет и созывать князей, вождей всех четырнадцати эпирских племен. Сначала ему хотелось узнать все новости и осмыслить их в ближнем кругу.
Македоняне молчали. Кратер мрачно глядел прямо на царя, но того не покидало чувство, что таксиарх смотрит сквозь него. Полисперхонт покачивал чашу с вином, рассматривая, как серебряные стенки омываются кроваво-красным. Эвмен сидел неестественно прямо, словно копье проглотил. Он, как и Кратер смотрел на Александра и периодически косился на Олимпиаду.
Царица, которой брат и не думал отказать в обсуждении государственных дел, ибо эпирские обычаи вовсе не запрещали править женщинам, неспешно скользила бесстрастным взглядом по сидящим напротив македонянам. Она первая нарушила молчание:
– Говорите. Вы заставляете царя ждать.
– Не торопи их, Миртала, – мягко сказал Александр, назвав сестру ее девичьим именем, данным при рождении. Вне македонского двора он никогда не прекращал именовать ее так.
Полисперхонт кашлянул в кулак.
– Откуда прикажешь начать, царь?
– Ты болен, Полисперхонт? – спросил Эакид.
Тимфеец покачал головой, но царь останавливающе простер перед ним руку.
– Не спорь, я ведь вижу. Мой врач осмотрит тебя.
– Благодарю за заботу, царь.
– Не стоит. Начни с самого начала, дабы мы могли представить все события в полной мере.
– Сначала? Тогда начать следует Кратеру. Он был при Фермопилах, я – нет.
Все взгляды обратились на таксиарха. Тот поскреб щетину, неопрятными клочьями выделявшуюся на красных от холода щеках.
– Что я могу сказать нового? Полагаю, царю все известно. Я видел лишь кусочек драки, причем не худший для нас. Когда Эвмен, – Кратер не глядя мотнул головой в сторону кардийца, – прибежал и начал кричать, что все потеряно, я сначала не поверил, но он был так возбужден...
– Трусость одного человека вполне способна погубить войско, – холодно произнесла Олимпиада.
Кардиец взглянул на нее, но та даже не повернулась в его сторону, пожирая глазами таксиарха.
– Трусость? – Кратер несколько опешил, – Эвмен был при мече, меч в крови...
– Я не хочу устраивать здесь суд, – вмешался царь, – Миртала, прошу тебя, не делай поспешных выводов.
– Прости государь, – встрял Эакид, – мы сильно отклоняемся в сторону. Что произошло у Врат, нам известно, равно как и доблесть Кратера, спасшего изрядную часть войска. Однако последние три месяца вести, что доходят до нас, изрядно противоречивы. Например, были и такие, будто молодой Кассандр, отбив атаки фракийцев на Амфиполь, выдвинулся к Пелле, дабы противостоять Линкестийцу.
– Не более чем слухи, – печально вздохнул Полисперхонт, – сын Антипатра действительно все еще удерживает Амфиполь, но не более того. Мы собрали новое войско, но никаких сражений в Македонии не было. Линкестида поддержала сына Аэропа с таким жаром, что никто не рискнул встать против нее. Македоняне устали от невзгод и не горят желанием воевать. Люди принялись разбегаться по домам. Повсюду разговоры, что Линкестиец – царь вполне законный. А то, что его поддерживают афиняне, войска которых вошли в Пеллу, Эги, Пидну... Что же, они не насилуют и не грабят. А люди Линкестийца без устали напоминают, как милосердно обошлись с Македонией, учитывая то, как Македония поступила с Фивами...
– Ложь! – выдохнула царица.
Полисперхонт сделал вид, что не заметил.
– Линкестиец очень красноречив и убедителен.
– Это Демосфен в его тени убедителен, – вставил Эакид.
– Возможно, – не стал спорить старый стратег, – так или иначе, но очень скоро оказалось, что опереться не на кого. Государство Филиппа превращалось в труху, как источенный жуком-древоядцем старый корабль.
– Вы забыли присягу вашему царю?
Эвмен в очередной раз подивился голосу Олимпиады и ее поведению. Если бы статуя могла ожить, то непременно держалась бы подобно царице. Впрочем, про Галатею рассказывают иное...
– Я не забыл, – ответил Полисперхонт, – но прочие задают вопрос: "Какому царю?"
– Никто никогда не видел царя Неоптолема в Македонии, – добавил Эвмен.
