Александр Афанасьев - Мятеж
Оперативный штаб сводной армейской группы «Висла» находился у самой границы, в крепости Брест, и не намеревался двигаться дальше, чтобы не подвергать себя излишнему риску и не тратить время на перемещение аппаратуры. Большинство служб группы оперативного управления войсками и посадочные площадки для вертолетов находились на окраине, в Каменицах, а ставка Верховного главнокомандующего расположилась в старой пограничной крепости Брест, там держал свой штандарт военный министр фельдмаршал граф Раевский, родственник Государя. Он лично решил возглавить операцию по усмирению Висленского края, и неспроста – до предельной выслуги лет ему оставался год, после чего он должен был выйти в отставку. Ну а... Андрей Первозванный лишним точно не будет. К чести сказать, фельдмаршал не очень-то вмешивался в управление войсками, в развернутом мобильном зале боевого управления был лишь с утра, а потом снова изволил отбыть в крепость с сопровождающими лицами, оставив заботу управления восемью бригадами и приданными подразделениями профессионалам Генерального штаба. Вечером господин фельдмаршал изволили благосклонно выслушать доклад о том, что передовые части уже достигли Варшавы и начали маневр по ее окружению, взяты Люблин и Белосток, силы жандармерии, идущие следом за тяжелыми бригадами, начали зачистку местности и проверку паспортного режима, во взятых населенных пунктах спешно организуются временные военные комендатуры. Четвертая бригада под огнем форсировала с ходу Вислу и подошла вплотную к Радому, где наткнулась на серьезное сопротивление. Оно и понятно, учитывая, что там крупная оружейная фабрика. На Варшавском направлении без боя капитулировала целая бригада и некоторые более мелкие части, сопротивление встречено только у самых стен Варшавы[50]. Вообще, пленные сильно затрудняют продвижение бронебригад вперед, поэтому принято решение сдавшихся в плен сортировать, и нижних чинов, жилища которых находятся на территории, контролируемой Русской армией, отпускать по домам. Дело выглядело куда проще, чем в восемьдесят первом году, когда полыхнуло – так полыхнуло. На допросах многие пленные говорили, что сами не понимали, что заставило их взять в руки оружие, как бес вселился, – впрочем, никаких других объяснений ждать и не приходилось. По словам тех же пленных, наиболее боеспособные формирования и оголтелые фанатики отступают к австро-венгерской границе, намереваясь дать там последний бой. Намерение это встревожило аналитиков, потому что явно просматривалось желание устроить какую-либо провокацию, чтобы втянуть так или иначе в войну Австро-Венгрию, а то, не дай Бог, и Священную Римскую империю. Про царя Бориса Первого никто ничего особо не знал, возможно, он уже бежал.
Небольшой связной «Воробей» заходил на посадку на ярко освещенной и выровненной армейскими грейдерами площадке, где рядами стояли вертолеты, в основном транспортные, и такие же «Воробьи». Передовые аэродромы штурмовой авиации уже ушли вперед, и тут остались только связные и транспортные вертолеты. В темноте, левее, у самого поселка, были видны ровные ряды соединенных переходами контейнеров, где находился зал боевого управления группировкой и автомобили – КУНГи с целым лесом антенн.
У вертолета графа Комаровского ждал открытый автомобиль с нижним чином за рулем, его он знал по имени – значит, прислали конкретно за ним. Про разведку нижний чин ничего не знал, просто сказал, что есть приказ доставить поручика Комаровского в крепость.
И хорошо, что не в Петропавловскую.
Поехали – сначала по проселочной дороге, потом выбрались на Ковельскую трассу, ведущую прямиком в пограничную зону. На трассе, несмотря на ночное время, было море машин, из пяти четыре – военные, в колоннах, грузовики снабжения и подтягиваемая за бронечастями пехота, в основном из мобилизованных казаков. Машины стояли – видимо, впереди были проблемы. Пехота выглядела весело, с одной из машин, несмотря на ночь, жарила гитара, на другой играл магнитофон. Сильно пахло тяжелыми, солярными выхлопными газами.
До Брестской крепости прямого хода не было – оказалось, что следует выехать на мост, через реку Мухавец, а там ждет катер, один из тех, что были мобилизованы для нужд военного ведомства. Катер ходил до самой крепости, внутри крепостного вала был причал. И по этой дороге – до моста – тоже были машины, только на сей раз они медленно, но двигались.
На причале графа Комаровского ожидал не кто иной, как то ли помощник, то ли адъютант самого Раевского аж в генеральской форме, причем парадной, а не полевой. На фоне не слишком-то презентабельной обстановки крепости выглядело это дико.
– Поручик лейб-гвардии Польского Гусарского полка Комаровский? – спросил генерал, глядя на него так, как будто он был в чем-то виноват.
– Так точно.
– Извольте следовать за мной.
Пройдя коридором одного из крепостных зданий, они вошли в комнату, где была сложена... военная форма! Самая разная!
– Извольте привести себя в порядок, поручик, и подготовиться к аудиенции. Гражданское можете оставить здесь, заберут.
Форма и в самом деле была самая разная – как специально.
– Э... господин генерал, я не вижу тут формы моего полка.
– Господин поручик, не до этикета! – раздраженно произнес генерал. – Это для офицеров, прибывающих с передовой в ненадлежащем виде. Извольте выбрать себе форму любого гвардейского полка, соответствующую вашему чину и росту. Времени нет совсем.
Поручик молча стоял и смотрел на генерала. Форму чужого полка надевать не следовало, и оба они это знали.
– Всесвятой Господь! Если желаете предстать перед господином министром в таком виде – извольте! Приведите себя хоть в какой-то порядок, вон там есть щетка и кельнская вода!
Кельнская вода, eau de cologne, – но ни одной нормальной марки, приличествующей лейб-гвардейскому офицеру и потомственному дворянину, представлено в числе имеющихся не было. Все как на подбор – с резким и навязчивым запахом, долженствующим заглушить окопную вонь и амбре от спиртного. Потому граф Комаровский решил воспользоваться самым слабым из всех, и то в минимальной степени. Увы, на косметические процедуры за последнее время времени у него не оставалось.
Генерал-фельмаршал граф Константин Раевский оказался иным, нежели его изображали на портретах, – намного старше, с совершенно седыми бакенбардами, с неухоженными, длинными седыми волосами, находящимися в совершеннейшем беспорядке. Он сидел в большой, с голыми каменными стенами комнате, небрежно, по-кавалерийски накинув на плечи мундир, и пил горячий чай из вместительной керамической кружки. Перед ним на бильярдном столе размещалась карта, с одной стороны придавленная, как и положено, свинцовыми грузиками в форме гробов, а с другой – небрежно положенным на край карты длинноствольным «маузером». Чуть в стороне был еще один стол, с бутылками шампанского «Кристалл-Роедер», очень дорогой маркой, которую подавали к столу в Зимнем и которую предпочитали офицеры большинства гвардейских полков, бутылок было ни много ни мало целых семь. У стола сидел усатый чернявый мужчина средних лет, в штатском, там же был выключенный ноутбук.
Будь это в другое время и при других обстоятельствах, граф Ежи чувствовал бы смущенность, растерянность от того, что его изволил вызвать к себе сам военный министр. Кто он, поручик пусть и лейб-гвардии, с далеко не лучшей репутацией, и кто его пригласил – министр и родственник Государя. Но за прошедшее время он такого навидался... что ему уже было все равно.
– Ваше Высокопревосходительство, господин министр, поручик лейб-гвардии Польского Гусарского полка, граф Ежи Комаровский по вашему приказанию явился! – по полной форме представился он, потому что не знал, как себя вести в присутствии высокой особы, тем более будучи одетым столь неподобающим образом.
Фельдмаршал с шумом втянул из кружки последние остатки чая, потом тяжело поднялся, протопал куда-то в глубь комнаты, в темноту – и вернулся с бутылкой «Шустовской», поставил ее прямо поверх карты. Штатский подсуетился, поставил два стакана, потом, повинуясь взгляду министра, достал еще один. Министр разбулькал драгоценную влагу – себе прямо в кружку, потом по стаканам. Подозвал графа Ежи, третий стакан отставил далеко в сторону, за пределы карты.
Мертвым... Старая традиция, возникла она в период Второй Отечественной: собираясь после боя, офицеры и нижние чины всегда наливали на один стакан больше, чем присутствовало людей. Такова война.
Хватили – шустовская всегда пилась довольно тяжело, забористо, не то что смирновка. Хватило по голове мягко, но сильно, слезы навернулись на глаза – министр пил армейскую, шестидесятиградусную. Осушив кружку до дна, министр со стуком поставил ее туда, где кроваво краснела на карте Варшава.
– Бес бы разорвал... – с ненавистью произнес старый министр, глядя то ли на карту, то ли на кружку, – ну, не живется людям спокойно.
