Станислав Смакотин - Цусимский синдром
Наверное, мне до́лжно представиться? Преодолеваю внутреннюю неуверенность:
– Смирнов! Вячеслав Викторович… – протягиваю руку ближайшему сидящему.
– Белый, Николай Александрович!.. – Тот поднимается.
Обойдя всех по очереди, жму протянутые руки. Последним нехотя встает бывший конвоир, рукопожатие весьма вялое:
– Данчич… Борис Арсеньевич… – без особого энтузиазма представляется он.
Встречаемся глазами. А у тебя, Слава, похоже, завелся первый враг в прошлом… Ну враг не враг, но недруг – точно! Видывал я подобные взгляды, и не раз…
Гляжу будто в воду.
– Не прошло и трех дней с момента счастливого спасения господина поручика, как команда броненосца начинает бунтовать… – Голос звучит насмешливо. – Его превосходительство назначает внезапные учения со стрельбами, адмирал Небогатов со штабом меняет корабль… – Делает паузу. – А в наших, господа, каютах… – Данчич обводит глазами присутствующих, – зачем-то сдирается вся обшивка. Господин Смирнов, поделитесь с нами… – прищурившись, внимательно смотрит на меня. – А как вы очутились в воде близ Камранга? Все мы слышали утром ваше выступление… Расскажите же нам: как, а главное, почему затонул тот катер, на котором вы плыли?.. – Борис Арсеньевич лениво затягивается папироской, выпуская облако дыма в мою сторону. – Как вы говорили: к нам? – Лейтенант с расстановкой поднимает пепельницу, бычкуя окурок двумя пальцами.
Вокруг тихо, лишь кто-то барабанит марш пальцами по столу: «Трам-парарам-пам… Пам-пам!..» Внутренне браню себя последними словами за опрометчивость. Лучшими из названных эпитетов являются «раззява» и «олень»… Вот на фига ты сюда поперся? Один, без Матавкина? Думал, раз погоны надел – все теперь? Равный среди равных?.. Но надо что-то отвечать. И крайне быстро, здесь не по одежке встречают… Давай же, Славка, соображай!
– Господин Данчич… – Я пристально смотрю ему в глаза. Взгляда не отводит, держит, не моргая. – Всю необходимую информацию я изложил Зиновию Петровичу вчерашним вечером… И сегодня, во время обеда у него… – добавляю я, стараясь говорить отстраненно, будто с неохотой. – К сожалению, имею строжайший приказ от его превосходительства не распространяться о деталях! – осеняет меня внезапное, спасительное решение.
По каюте проносится разочарованный вздох:
– Ну-у-у-у…
– А мы-то… Надеялись послушать о ваших приключениях!..
– Жаль…
– Скажите, господин Смирнов!.. – не отстает Данчич, заглушая возгласы. – А известный приказ избавиться от деревянной обшивки кают и мебели – тоже ваших рук дело? Завтра и у нас… – разводит руками, – все разворотят. Имеете к этому отношение?
– Имею! Я передал эти советы адмиралу… – почти механически сознаюсь я. И делаю это совершенно напрасно, ибо в следующую секунду за столом разражается настоящая буря:
– Зачем?!..
– Что за дурацкие выдумки?!..
– Что вы, сухопутный, вообще можете в этом понимать?..
– Пожаров я не испугаюсь! – вставляет безусый юный мичман. На вид парню едва за двадцать. От наплыва чувств он даже привстал со своего места.
Во мне и без того давно закипает злость… Однако последнее заявление окончательно выводит из равновесия. Пожаров они не боятся!!! Кто здесь морские офицеры – я или вы?! Мать вашу, это ведь военный корабль, а не прогулочная яхта! Знали бы вы, «господа», как через неделю будете полыхать вместе с броненосцем, заткнулись бы как миленькие!
Лишь один рассудительный голос встает на защиту:
– Абсолютно правильное решение командующего, господа! Полностью и целиком поддерживаю! – Реплика принадлежит молодому лейтенанту, что представился Вырубовым.
– Петр Александрович, и вы туда же?..
– Какой в этом смысл, ведь опыт боев в Желтом море показал успешность действий пожарных расчетов? – Молоденький мичман разгневанно машет рукой.
– Смысл – лишить огонь любой доступной для него пищи! – Вырубов спокоен и сдержан. – В боях в Желтом море я пусть и не участвовал, но теорию помню хорошо! А вы, как вижу, позабыли, Георгий Иванович!
Юнец отчаянно краснеет, ничего не отвечая и откидываясь назад.
Да уж… Что-то больно уж вы избалованы, господа офицеры Российской империи… С трудом представляю подобную дискуссию в своем, будущем времени! Элементарные ведь меры безопасности.
– Садитесь уже, господин поручик! – указывает Вырубов на свободный стул. – Мадера? – вопросительно поднимает бутылку.
С удивлением обнаруживаю себя на ногах. Галдеж постепенно утихает, с дивана вновь доносится аккорд:
Не для меня придет весна,Не для меня песнь разольется…
Не могу я больше пить! Каждый день у вас: то мадера, то ром… То водка с краской… Протрезвеешь – снова ром! Матросы на броненосце вечно пьяны опять же… Что за отношение к службе?
И сердце радостно забьетсяВ восторге чувств… Не для меня…
Все же усаживаюсь, отказавшись от выпивки. Предварительно нахлобучив фуражку на вешалку к «коллегам». Возмущение постепенно стихает. Шахматисты вновь углубляются в партию, разговор переходит к завтрашним учениям:
– Четвертые стрельбы за весь поход!.. И что я, не более двух выстрелов сделаю из орудия!
– Снаряды экономим, настреляетесь еще по японцам! Дадим хоть малым калибрам вдоволь порадоваться, Николай Ильич!
– Если бы так… На прошлых стрельбах – лишь по десять залпов каждой батареей… Прислуга пороху не понюхала!..
Шахматисты в другом углу, потеряв ко мне интерес, опять склонились над партией:
– А как вам слон на Е – пять?..
– Бесподобно! Тогда держите: шах!..
Пользуясь затишьем, оглядываюсь вокруг. В углу блестит лаком черное фортепиано, рядом карточный столик наподобие журнального. В отражении большого настенного зеркала в резной оправе наблюдаю себя в окружении собеседников. Расстегиваю верхнюю пуговицу кителя – жара! На стенах полки с какими-то сувенирами, под потолком множество портретов. Присматриваюсь: вездесущий Николай с бородой, что естественно. С соседнего смотрит именинник корабля, сам Александр Васильевич. Известная репродукция, точно такая популярна и в наше время… Следом несколько незнакомых лиц, Ушаков рядом с Нахимовым… Четыре больших окна в дальнем конце. Если смотреть снаружи, те находятся прямо над винтами, видел их на братских броненосцах. Даже какая-то дверь, как на балкон… Из размышлений выводит горячая реплика:
– …Проще простого! Того никогда не сунется в открытое сражение, а коль хватит ума – сурово поплатится за безрассудство! Войну на море мы уже выиграли, доведя эскадру до Владивостока… – Фомин, что командовал погрузкой на «Корее», горячо жестикулирует в подтверждение сказанного.
Э-э-э, брат, как тут у вас все запущено… Выиграли, говоришь? Во Владике себя видите?..
Словно в ответ моим мыслям, кто-то вставляет реплику:
– Господа, никто не знает, как во Владивостоке с… дамами?..
Дружный хохот заставляет отвлечься даже шахматистов:
– Могу посодействовать с адресом известного заведения!..
– А вы откуда имеете?.. Бывали?
Вновь взрыв беспечного смеха.
И вальсы Шуберта, и хруст французской булки… Как отвратительно… в России… по утрам!.. Ощущение, что провалился не в прошлое, а в вылизанное кино одного известного режиссера… Тьфу!..
Еще раз обвожу взглядом присутствующих: веселые, расслабленные, без тени серьезности лица. Самой большой проблемой которых является снятие обшивки в каютах и вынос мебели… Похмелье, как я понимаю, должно случиться совсем скоро, не пройдет и недели. Страшное, смертное похмелье…
Покидая кают-компанию через час, я нахожусь в совершенно растрепанных чувствах: какое, к черту, сражение, если даже в офицерской среде царит такая расхлябанность? Граничащая с безалаберностью? Быть может, здесь всегда так и это я чего-то недопонимаю?
Выхожу на палубу и останавливаюсь, с наслаждением подставляя лицо соленому ветру: После прокуренной каюты – неземное блаженство! Нагнувшись, опираюсь руками на леера… Море напоминает диковинный город с причудливо освещенными зданиями: цветные огни кораблей со вспышками семафоров, яркие полосы прожекторов, беспорядочно шарящие по воде… Откуда-то издали доносится заунывный пароходный гудок. Одинокий и жалобный, как рев доисторического, всеми покинутого ящера…
В моем понимании корабль в преддверии боя должен жить единым, слаженным, надежно тикающим механизмом! Чтобы в нужную минуту распрямиться всей силой пружин, выдав всю энергию, на которую способен. Здесь же… Мордобой, повсеместная физическая усталость, моральная измотанность от долгого похода… Беспечные строевые офицеры, думающие о портовых девочках. Пьянство матросов, нарушения дисциплины. Никакой подготовки к возможному сражению! И, главное, слепая, ни на чем не основанная уверенность в своих силах. Складывается ощущение, что война для экипажа уже выиграна, дело лишь за малым: торжественно подписать капитуляцию. В Токио, во дворце императора… Если до моего появления именно так считал Рожественский, то… Браво, Зиновий Петрович. Вам отлично удалось передать настроения эскадре. Похоже, что всей, без исключения.
