Михаил Ахманов - Странник по прозвищу Скиф
Он все-таки добрался туда и резким взмахом клинка успел срубить толстую прямую ветвь, почти без листьев, со светло-кремовой корой, походившей на нежную девичью кожу. Потом в ушах у него раздался мерный усыпляющий гул, крохотные иголочки кольнули губы и ноздри, глаза застлало дрожащим золотистым маревом — оно колыхалось, словно туман на ветру, и жгло гортань. С хриплым вскриком Кирилл опустился на землю, прополз метр-другой, извиваясь подобно зверю с перешибленным хребтом, потом ткнулся лицом в траву и замер.
Гул смолк, золотистый туман сменила тьма.
Глава 10
ЗЕМЛЯ, ПЕТЕРБУРГ И ДРУГИЕ МЕСТА, 26 ИЮЛЯ 2905 ГОДА
Закончив редактировать статью, он заложил в принтер лист бумаги, украшенный в левом верхнем углу причудливым " вензелем — статуэтка догу на фоне колец Сатурна. Рисунок был заключен в правильный пятиугольник, а под ним на русском и английском значилось: "Агентство «Пентаграмма».
Принтер затарахтел. Отбросив со лба темные волнистые волосы, он уставился на ровные строчки, не вчитываясь, не пытаясь понять их смысл. В последние дни, после звонка Синельникова, он выполнял свою работу чисто механически и сейчас не смог бы сказать, о чем говорилось в этой статье — то ли об африканских заклинателях дождя, то ли об очередных эзотерических тайнах Востока, то ли о встречах с йети в канадских лесах или среди снегов Памира. Мысли его вращались совсем в иных сферах.
Он сменил лист и сморщился — хотя дверь в кабинет была прикрыта, сквозь щели тянуло отвратительным запахом табака. В «Пентаграмме» курили все, начиная от молоденькой секретарши и вплоть до маститых литобработчиков, способных выдать двадцать страниц текста за день — разумеется, расправившись при этом с пачкой сигарет. Он понимал, что бороться с этой привычкой бесполезно и что его внезапная аллергия к табачному дыму способна лишь вызвать нежелательные пересуды среди сотрудников. Оставалось только пошире распахивать окно да не слишком часто появляться в общей комнате, где сидели редакторы и литературные «негры».
Принтер с мягким шорохом втянул новый лист.
Ему не хотелось докладывать о том ночном разговоре Рваному — слишком уж это походило на предательство. Намеренное предательство! Все же зла Синельникову он не желал, никак не желал. Впрочем Рваный, наверное, уже в курсе. Рваный или тот, кто подослал к Синельникову атарактов.
Об этой личности, таинственной, как граф Калиостро, ему было известно не многое — скорее домыслы, чем твердо установленные факты. Рваный, поставщик зелья, уважительно звал графа Хозяином и не скупился на леденящие душу подробности; из путаных его речей выходило, что сей Хозяин, обитающий где-то в пригородах, способен вывернуть человека наизнанку, поменяв местами голову и ноги. Это было правдой; он сам видел таких «вывернутых». Жуткое зрелище! Судьба атарактов казалась страшнее смерти.
Но Рваный поминал и других — тех, кто подобно ему попался в капкан дурманного зелья и не имел силы превозмочь искушение. Были среди них Двенадцать Апостолов — Иуда, Петр, Симеон и прочие дружки Рваного, цепные псы, хранившие хозяйский покой; были некие Ксюша, Ася, Михаил, Сергей и Колька-стрелок; были еще десятки, а может, сотни служивших Хозяину верой и правдой за глянцевитые коробочки с золотым листком, за сладкие запахи, таившиеся в невинных баллончиках с дезодорантами и духами. Они не являлись атарактами — пока еще не являлись. Они еще могли думать, могли чувствовать, могли испытывать страх, наслаждение или боль, могли предвидеть неизбежное — то, что ожидало их в конце пути. Но они уже были пленниками, и вряд ли кому-нибудь из них удалось бы вырваться на свободу…
Атаракты! Все они станут атарактами! Как и он сам! Станут покорными воле Хозяина или других Хозяев, пришедших издалека, из тумана, как говорит Синельников…
Он вспомнил о Синельникове и недовольно сморщился.
Впрочем, Петр Ильич — молодец, промелькнуло в голове. На первый раз отбился! Отбился от такой команды! Хоть атаракты, по словам Рваного, обладали замедленной реакцией, силы у каждого было что у быка плюс практическая нечувствительность к боли… А дел-то у них всего ничего: ткнуть в щеку или в ямку под черепом и уложить потерпевшего на асфальт…
Но Синельникова они не взяли! Редкий случай… уникальный, можно сказать. Кто б подумал, что журналист в годах совладает с троицей атарактов! Ну, на первый случай ему повезло, но будет и второй, и третий… Словом, история с продолжением!
Принтер призывно пискнул, и он заложил в каретку чистый лист.
Да, история с продолжением… А Синельников-то, простая душа, сказал: как бы продолжение по тебе не въехало! Уже въехало, Петр Ильич, да еще как!.. Правда, не разрядником по шее, что сразу превращает человека в атаракта, а тоньше, хитрее, изощреннее… Но разве в том суть? «Голд» тоже делает свое дело, и сам он уже на четверть атаракт… или на треть… Как тут измеришь, сколько в тебе еще осталось от того, прежнего…
Его вдруг потянуло к столу, где в нижнем ящике ждала своего часа ярко-красная коробочка с золотым листком, окруженным крохотными блестками звезд. В последний месяц такие приступы случались все чаще и чаще, напоминая, что срок отмерен, жизнь исчислена и время ее истекает. Скоро все придется делать по приказу — по приказу есть и спать, мочиться, натягивать штаны, застегивать ширинку… На что он тогда станет годен? Подстерегать в темном углу кого велено и тыкать разрядником в шею?
Мысль эта была горькой, но воспоминания о красной коробочке и паре часов ночного блаженства загнали ее на самое дно сознания. Только бы дотерпеть, думал он, глядя на стрекочущий принтер, только бы дотерпеть до вечера…
* * *Прислонившись спиной к шершавому стволу платана, Дха Чандра рассматривал блюдо с рисом, умостившееся на его голых коленях. Взгляд его, бессмысленный и тусклый, словно пересчитывал белые рисовые крупинки, взвешивал их одну за другой. Он походил на скупца, впавшего в транс при зрелище невиданного богатства.
Но есть ему не хотелось. За два с лишним месяца, проведенных в приюте Братства Обездоленных, лицо Чандры округлилось, кожа посвежела, и ребра уже не грозили проткнуть ее насквозь. Рис, овощи, лепешки и молоко с приютской кухни пошли ему на пользу. Теперь он не мог уже справиться с изобилием, что извергалось ежедневно на его тарелку, в его чашку и в желудок. Святые братья и их "Звездный Творец были щедры, безмерно щедры и добры и просили за все свои благодеяния столь немного!
Собственно, почти ничего. Всего лишь раз Дха Чандра соединил душу свою и тело с божеством, приобщился к небесному блаженству, и память об этом была, пожалуй, единственным, чем он владел сейчас, — кроме подносов с едой, регулярно опускавшихся в его дрожащие руки.
Ему смутно помнилось, что обряд был очень торжественным. Святые братья проводили его в подземную камеру, просторную, тихую и богато убранную кашмирскими коврами, хрустальными сосудами и курильницами из чистого серебра. Едва они появились на пороге, в сосудах вспыхнул неяркий свет, и Дха Чандра увидел статую Звездного Творца, что была выточена из дерева с запахом сандала. Создатель простирал к нему руки и ласково улыбался; на шее у него сверкала цепь, сплетенная из золотых листьев, чело увенчивала тиара, похожая на виноградную гроздь. Этот Бог выглядел добрым и щедрым, совсем не похожим на Иисуса, в муке застывшего на кресте, на каменноликого Будду или на грозного трехглазого Шиву-Разрушителя с серьгами из змей и ожерельем из человеческих черепов.
Братья тихо запели, подыгрывая себе на флейтах, и сияющие огни в хрустальных сосудах начали мерцать в такт мелодии. Дха Чандра не видел и не слышал ничего более величественного; песнопение и волшебная музыка чаровали и усыпляли его, открывая врата в мир сладких снов и исполненных желаний. Братья помогли ему улечься на мягком ковре, у самых ног Звездного Творца, который с нежностью глядел на Чандру. Потом они ушли, ибо в момент слияния с Богом человек должен пребывать в одиночестве; ни шорохи, ни звуки, ни лица людские не должны отвлекать того, кто смотрит в милосердные очи Создателя.
Сами собой зажглись курильницы, золотистый дымок окутал Дха Чандру — сначала зыбкий и прозрачный, потом загустевший до цвета меда. Хоть братья удалились и унесли с собой флейты, мелодия в подземной камере не смолкала: она струилась, текла, покачивала Чандру, словно воды священного Ганга. Прозрачный поток нес его к вратам рая.
Внезапно они распахнулись, и Дха Чандра ощутил, как Бог входит в него, проникает в сознание, растворяет в себе ничтожную и жалкую человеческую сущность, оценивает его разум, его жизнь, его деяния. Чандра не страшился слиться с Творцом, ибо чувствовал, что Он милостив и будет не карать, но прощать. И в доказательство сего Он послал слуге Своему знамение, чудное знамение! Бездонное небо, усеянное звездами, плыло перед Чандрой, и на фоне этого бархатного занавеса танцевали апсары, изгибая стройные станы, колебля прозрачные шелка. Воистину божественное зрелище? И воистину божественная мощь переполняла Дха Чандру в тот святой миг!
