Александр Авраменко - Смело мы в бой пойдем…

— Господа! Сразу в драку лезть не будем. Разведаем. А там посмотрим.

— Правильно, господин капитан! Кого пошлём? Есть у меня пара ребят, рекомендую…

Спрятавшиеся за близлежащими домами бойцы с нетерпением ожидали двух дружинников, бывших пластунов, посланных в разведку. Наконец, когда стало совсем невмоготу, разведчики появились и сразу были препровождены к командирам для доклада. Охваченные нервной лихорадкой ожидания боя юнкера тихо переговаривались вполголоса, когда появился их командир, капитан Тучабский.

— Так, слушать внимательно! Подходим тихо, не стрелять до последнего. В здании захвачены заложники, если начнём пальбу раньше срока — их убьют. Поэтому действовать старайтесь штыками, как я вас учил. Все поняли?

— Так точно!

— Отлично. Сейчас дружинники начнут, а мы следом, ребятушки.

Капитан снял фуражку и смахнул со лба щедро выступивший пот, затем одел головной убор на место, привычным жестом проверил соответствие кокарды Уставу. Вытащил револьвер из кобуры, крутнул барабан. Готово.

— Штыки — примкнуть!

В тишине залязгали длинные трёхгранные штыки, надеваемые на верные трёхлинейки. Через несколько мгновений хищные жала украсили стволы.

— Готовсь.

Рота вновь сомкнула ряды и ощетинилась тусклыми лезвиями, словно гигантский ёж. Капитан вглядывался в сумрак, пытаясь разглядеть, что творится впереди. Внезапно сзади показался дружинник:

— Господин капитан, наши ПОШЛИ…

— Спасибо, милейший… Ну, сынки. Не подкачайте!

Ожидание стало совсем невыносимым, когда впереди тускло блеснула на мгновение синяя вспышка офицерского фонаря. Затем ещё раз.

— Бегом!

И Тучабский бросился первым, следом за ним бежали юнкера. Массивные двери здания городского телеграфа были открыты. Возле них грудами тряпья лежали два трупа красных бандитов. Перегаром спиртного несло даже от мертвецов. Опасливо косясь на тела юнкера вбежали внутрь, где их уже ожидали дружинники, бесшумно снявшие охрану. К капитану подошёл Гумилёв и негромко о чём-то заговорил, тот кивнул, и знаком подозвал Соколова.

— Юнкер, у тебя ноги быстрые, пойдёшь с ребятами господина командира дружинников, будешь для связи. Вперёд не лезь, понял?

— Так точно, господин капитан!

— Не ори. Это ещё только начало.

— Так точно, господин капитан.

— Уже лучше. И береги себя.

Тучабский ласково толкнул портупей-юнкера в плечо и развернулся к остальным, распределяя по выбранным позициям. Долго глазеть Всеволоду не дали, капитан Летчицкий окинул юношу взглядом, но, кажется, остался доволен, молча кивнул и двинулся к своим.

— Семёнов, Белобородько, Иваницын.

— Здесь, господин капитан.

— Что у нас?

— Наверху наши. Но внутрь не входили. За одной дверью совсем тихо, а за другой вроде как есть кто. Мы лезть не стали, так услышали.

— Заложники?

— Барышни, говорят, отдельно заперты, в кабинете начальника. К дверям два ящика гранат Новицкого привязаны. Верёвка от кольца…

Тут троица замялась.

— Чего, верёвка?

— Так это, господин капитан, вот она…

Один из разведчиков вытащил из кармана галифе кусок бечёвки и понуро протянул командиру.

— А если заметят?

— Так некому…

— Почему?!

— А того, что за бечёвкой следить должон мы того, а остальные — пьяные вдрызг. Мы их перевязали всех. Но к барышням не входили, а то визг подымут, а ещё не все комнаты проверены.

— А вы уверены, что у барышень никого из красюков нет?

— Так точно, господин капитан. Все мятежники сейчас водку глушат наверху. Напротив сидят, в зале для собраний. У них там и патефон играет, и визг какой-то. Чай, кого из барышень…

У говорившего сжались кулаки и он замолчал. Летчицкий опять внимательно посмотрел на разведчиков, затем, ничего не сказав, махнул рукой.

— Пошли. Юнкер, вперёд не лезь.

— Так точно, господин капитан…

Быстро, но тихо дружинники проскользили по покрытой ковровой дорожкой лестнице, ведущей на второй этаж. В руках у многих появились ножи, но кое-кто оставил и винтовки. Бесшумно растворились массивные двустворчатые двери, и на глазах у изумлённого Всеволода стоявший у двери с заложниками часовой завалился на спину. Ловкие руки подхватили падающее тело и аккуратно положили на пол, только сейчас юноша заметил посторонний предмет, торчащую из глазницы наборную рукоятку ножа… Разведчики были правы: веселье в комнате напротив шло во всю. Шипела тупая иголка патефона, кто-то наяривал на гармошке, слышался густой мат и женские взвизги. Дружинники переглянулись, и в следующее мгновение двери рухнули на пол, а нападающие ринулись внутрь. Соколов было устремился за всеми. Но чья-то рука ухватив его за плечо, отпихнула назад, и густой бас прогудел над ухом:

— Мал ещё. Успеешь…

Мятежники не успели ничего предпринять — затуманенные алкоголем мозги не работали. Дружинники вырезали из всех прежде, чем кто-либо успел схватится за оружие. Женщины, слава Богу, оказались не захваченными телефонистками, а красными сёстрами милосердия.

Всеволод оцепенело смотрел на заваленную трупами комнату, когда раздался стон, одна из милосердных сестёр шевельнулась и окровавленной рукой коснулась юнкерского сапога.

— Помоги…

Соколов собрался уже нагнуться, когда над ухом прогудел знакомый голос Гумилёва:

— Ты что, юнкер?! Добей и не пачкайся.

— Так, женщина же, господин поручик?

— Какая женщина?! Это Манька Криворотая, шлюха из заведения Лейбовича, её все знают.

Сева послушно сорвал с плеча винтовку с примкнутым штыком и зажмурившись, ткнул вниз, почуствовав, как острое трёхгранное лезвие легко прошло сквозь что-то мягкое и упёрлось в заплёванный и залитый кровью паркет.

— Молодец! А теперь, Соколов, бегом к командиру и доложи, что ВСЁ.

— Есть, господин капитан!..

Красногвардеец Алексей Ковалёв. Петроград. 1923 год

Свистнул гудок, и закопчёный паровоз потянул вагоны прочь с вокзала. Отряд Ярославской Красной Гвардии прибыл на помощь питерским товарищам, изнемогающим в тяжёлых боях с эксплуататорами трудового народа. Окинул взглядом своих верных бойцов командир Соколов: все как на подбор, потомственные пролетарии. Не один год в подполье провели. По эмиграциям насиделись, горюшка на каторгах хлебнули. Проверенные товарищи, преданные идеям мировой революции до мозга костей. Гордится ими командир. Ой, как гордится. И оружия у красногвардейцев хватает: когда Ярославль под сень Красного знамени перешёл, да гадов эксплуататоров кончили, на складах армейских много чего нашлось. Пулемёты всякие разные: и ручные, и станковые. Так что не ударят в грязь лицом ярославские товарищи перед столичными, покажут, на что способны! А вон и представитель Питерского ЦК торопится, товарищ Блюмкин. Подбежал, руку протянул. По нашему, по-большевистски. Крепко пожал, как положено. Это те, кто на шее трудового народа сидит, силы не имеют, а настоящий пролетарий всегда трудится, поэтому силён…

— Товарищ Ковалёв?

— Я.

— Вам особая задача. Как говорится, с корабля да сразу в пляску. Сегодня внезапным ударом, исподтишка, под покровом ночи золотопогонники при поддержке предателей-дружинников отбили назад Телеграф. Это ставит под угрозу весь успех Революции в Петрограде. Любой ценой отбейте его назад. Любой ценой, вам ясно, товарищ Ковалёв?

— Ясно, товарищ Блюмкин.

— Учтите, что это высокое доверие, когда такое архиважное дело поручают именно вам и вашему отряду.

— Учту, товарищ Блюмкин. Только не маловато ли нас будет? Всего триста человек.

— Подкрепление уже в пути, товарищ Ковалёв. Подойдут два отряда самообороны и рота солдат из Бадаевских казарм. Проверенные товарищи. Помогут.

— Товарищ Блюмкин, разрешите идти?

— Идите. Товарищи будут ждать вас возле телеграфа.

— Спасибо, товарищ Блюмкин…

Скомандовал Алексей, и пошли красногвардейцы на смертный бой, контру уничтожать, не желающей свободу трудящимся дать. Идут бойцы. Гордо шагают по проспектам Петрограда, построенных на костях крестьян русских, которых царь-палач Пётр I на стройку согнал. Любили эксплуататоры по этим перспективам гулять, по косточкам замученных и казнённых на колясочках лакированных кататься. Ничего, вот победит Мировая Революция, и построим мы государство всеобщей справедливости. Каждому по труду, каждому по способностям! А буржуев эксплуататоров изведём под корень, всех, до единого!

Такие вот мысли мелькают в голове командира Ковалёва, пока отряд к Телеграфу идёт. Чувствует он, что смотрят из-за плотно закрытых штор на него глаза эксплуататорские. С ненавистью смотрят. Но ему, партийному товарищу, от их взглядов бессильных ни холодно, ни жарко. Сейчас вот выполнят задание, а потом возьмёт он своих ребят и пройдётся по Невскому, потрясёт гадов. Добро, неправедно нажитое, среди своих ребят поровну распределит. Кого потребуется — к стенке или в Неву, рыбу кормить. Заблудших — просветит партийной грамотой… Шагает Ковалёв, и становится ему от рассуждений таких хорошо. Ну что там телеграф, — думает он, — окопались души заблудшие, хорошего агитатора туда, и всё. Солдаты сами разбегутся. А дружинников… Сжимаются у него невольно кулаки при мыслях о гадах. Эксплуататоры то ещё пол беды, а вся беда вот в этих дружинах. Там люди тоже идейно подкованные, да только не такой правдой. У них на первом месте любой человек, а не только трудящийся. И государство сильное. А что такое государство как не аппарат угнетения пролетариата?…