Василий Звягинцев - Большие батальоны. Том 1. Спор славян между собою
— Слушай, Людк, — сказала Герта, переодеваясь перед зеркалом от пола до потолка, — а на кой мы здесь по магазинам бегаем, время и деньги тратим? Приходи сюда, заказывай и бери. Натуральный индпошив, ты глянь, сидит, как влитая, — она повертела бёдрами, поворачиваясь к венецианскому (наверняка!) стеклу то боком, то задним фасадом. Людмиле вдруг показалось, что отражение в своих движениях чуть запаздывает по сравнению с оригиналом и даже вообще повторяет их не совсем точно.
Нет, это уж полная ерунда. Она скорчила сама себе издевательскую гримасу и — опять та же иллюзия! Чисто шизофрения какая-то.
— Да, наверное, — ответила она, стараясь забыть о случившемся наваждении, — гардероб всё-таки для служебных целей предназначен, вот и реагирует на действительную потребность, а не на бабские капризы. То же, что и с деньгами в кабинете, появляются только те, что сейчас нужны. Какой-то домовой за этим делом присматривает, не иначе.
— Ладно, выйдешь за Фёста замуж, станешь здесь хозяйкой, тогда во всём разберешься, а сейчас побыстрее давай, начальник ждёт…
От слов Герты о возможном замужестве сердце у Людмилы слегка ёкнуло. Понимала, что к этому дело, в общем, и идёт, но всё равно не верилось, что ли. Она до сих пор не представляла, как вообще случится в первый раз «это самое». У Вельяминовой, по её словам, вышло очень легко, просто и естественно, но примерить такую ситуацию на себя не получалось. То, чему учила Дайяна, вообще всё, что она знала об этой стороне жизни, как будто совсем другого касалось, а что вдруг самой придётся каким-то образом дать понять Вадиму, что она, наконец, согласна, представлялось неотчётливо. Вот он вдруг скажет: «Так выйдешь за меня?», или, несколько возвышеннее: «Я прошу тебя стать моей женой», и что дальше? Покраснеть, смущённо кивнуть и полностью отдаться естественному течению дальнейших событий, или всё должно быть как-то по-другому? А если выйдет совсем не так и «любимый мужчина» вообще не сделает ей этого самого «предложения»? Предпочтёт не связываться, точнее — не связывать себя…
Вон у Герты с Мятлевым всё просто и заранее понятно: дела отдельно, эмоции отдельно, и никаких душевных терзаний подруга не испытывает. А она — не может, ей сначала обязательно, чтобы любовь…
Она бросила ещё взгляд на отражения в зеркале, своё и Герты, состроила гримасу, показала себе язык, резко развернулась на каблуках и отправилась за пленником.
Продолжая мысленно накручивать себя, она вошла в ванную, где на коротком поводке сидел бывший генерал. Наручники местного образца гуманнее, чем в мире Фёста, цепочка у них длиннее, они сохраняют больше «свободы личности». И воды из крана попить можно, и по нужде сходить, и поспать на дне ванны, если сидеть надоест.
Видимо, Вадим был прав — форма, начищенные, не по-здешнему поскрипывающие сапоги (секрет сапожника), крахмальный халат в сочетании с чуть взъерошенными платиновыми волосами, ангельским личиком, на котором сверкали раздражением глаза, предназначенные для совсем другого выражения, нервно вздрагивали губы, от которых ждёшь только располагающей улыбки — произвели на задержанного запланированное впечатление. Не зря он после пережитого азарта и куража уже видимой, рукой подать (как Кремлёвские башни или Ленинградские окраины в немецкий полевой бинокль), победы, внезапного, катастрофического проигрыша, плена, восемь часов просидел на цепи, подобно шелудивому псу, да ещё и в темноте, и со всеми физиологическими унижениями. Было время подумать, перебрать все варианты, сто раз вспомнить слова суки Мятлева, опять удержавшегося в стане победителей, насчёт людей, для которых любые УПК, правила и конвенции — не осязаемый чувствами звук.
Судя по тому, как они разделались с отборными бойцами генеральской команды, ехавшими всего лишь, чтобы доходчиво объяснить Президенту нынешний политический расклад — так оно и есть. Погибшие сотрудники для собственного удовольствия убивать никого не собирались, они лишь исполняли приказ: «возможное сопротивление решительно пресечь». А вот их именно убили, быстро, чётко и хладнокровно, не оставив взамен ни одного своего трупа.
А теперь, значит, пришла и его очередь…
— Да вы не нервничайте так, Николай Фёдорович, — удивительно мелодичным голосом, но совершенно циничным тоном сказала красавица в медицинском халате (докторшей она не выглядела совершенно), — если у вас мочевой пузырь полон — опорожнитесь, я даже отвернусь. А то очень неудобно — для вас, конечно, — будет, если за разговором непроизвольно сфинктеры откроются…
Генерал хотел гордо промолчать, но как-то само собой вырвалось жалкое:
— Не надо, обойдусь…
— Смотрите, я предупредила. У меня для вас запасных кальсон нет. Тогда — вперёд и не дёргаться!
Девушка, больше похожая на злую волшебницу из какого-то в детстве виденного мультфильма, отстегнула браслет с запястья. Он ждал, что сделает наоборот — отцепит от трубы и наденет на его или свою руку. Совсем не боится, значит. Наверное, правильно не боится. Боец из него сейчас никакой. Да и бессмысленно всё. Он даже не знает, где находится, а ручка у этой красотки… Генерал лишь на какое-то мгновение ощутил прикосновение тонких девичьих пальцев, совсем чуть-чуть она их сжала, разворачивая лицом к двери, и сразу стало понятно — ничего ей не стоит, усилив нажим, раздавить обе кости, и лучевую, и локтевую.
Но так же не бывает!
«А всё остальное — бывает?» — словно спросил некто со стороны. По-нормальному поехал бы он лучше вчера с утра на свою дачу, не президентскую, вмазал как следует, заставил секретаршу в бассейне и около русалку изображать. Она у него попроще этой девки, конечно, и за тридцатник уже, так зато такое умеет…
И вдруг словно сдвинулось что-то в голове, показалось — ещё одно микроскопическое усилие, и так оно и станет. Будто перед марлевой завесой вместо каменной стены оказался. Шаг один — и всё!
Но тут же каменными глыбами, или даже — могильными плитами навалилось ощущение безальтернативности всего случившегося. Безальтернативности и окончательности. Так иногда случается с попавшими в тюрьму. Вроде до конца готов был человек противостоять року и врагам, умереть даже настроен, но своё доказать, а раз — и нету больше стержня, на котором характер держался. И уже безразлично — понт в камере держать или у параши покорно устроиться. Главное — поскорее бы всё кончилось.
Удивительно, не намёком на предстоящие пытки, а своими дурманящими глазами и коленками, прикрытыми краем синей форменной юбки, проклятая девка чётко обозначила, что для него нормальная жизнь кончилась. «Слезайте, граждане, приехали, конец, Охотный Ряд, Охотный Ряд…»
Когда Вяземская ввела своего подконвойного в комнату рядом с мастерской, раньше наверняка предназначенную для прислуги, потому что окно выходило на задний двор, на крыши флигелей-гаражей, и солнце её никогда не посещало, Мятлев сразу увидел, что с клиентом что-то не то. Он ведь приготовился к поединку характеров и воль с человеком, которого не уважал, но отдавал должное его нахрапистости, бульдожьей цепкости и своеобразному (как покойный генерал Лебедь выражался), но всё же уму.
Сейчас же он видел перед собой жалкого, на глазах впадающего в прострацию очень немолодого человека.
Мятлев с подозрением посмотрел на Вяземскую.
— Ты его никаким зельем не угощала?
Девушка не успела ответить, за неё сказал всё правильно понявший Фёст.
— Она — нет, а я сейчас угощу, — и нагнулся, открывая тумбу старинного письменного стола, ещё в нэповские годы приспособленного Лихаревым под верстак.
Все на мгновение замерли, ожидая, какой страшный пыточный инструмент извлечёт оттуда Вадим. Выражение лица у него было слишком многообещающее. Даже Людмила на секунду поверила во что-то подобное. Однако на свет появилась обычная (ну, не совсем обычная, довольно причудливой формы) бутылка чёрного стекла.
— Смеяться будете, — сказал Фёст с лицом человека, сумевшего хорошо всю компанию разыграть, — а я тут у вашего друга Валентина Валентиновича, — подчеркнул он голосом специально для Герты с Людой, — в похоронках этот сосуд обнаружил. Подумал было, а вдруг там не выпивка, джин какой заточён, Абдурахман ибн Хоттаб к примеру, но — рискнул, откупорил. Знаете, товарищ Лихарев ещё с времён до исторического материализма бутылку заначил.
Не иначе, в Торгсине[55] приобрел, ещё «до угара НЭПа». Изумительный напиток. «Бисквит» называется. Мне кажется, в этом помещении время вообще не движется, ни взад, ни вперёд, вот коньячишко и не выдохся совсем за девяносто лет. Продегустируем?
Мятлев слегка смешался. Что-то не по сценарию повёл себя Вадим Петрович. Коньяк какой-то приплёл. К чему?
