Олег Таругин - Если вчера война...
«Протокол допроса полковника германской армии Ганса Отто Штайна, 1950 года рождения, уроженца г. Берлина (со слов гр. Штайна, т. н. «Западного Берлина»), 18 июля 1940 года». Этот документ с самого начала заинтересовал Сталина больше всего — с первых строк создавалось впечатление, что немец не врет, что он уже просчитал все возможные варианты развития ситуации и на самом деле хочет добровольно сотрудничать. Не совсем бескорыстно, конечно, но это-то как раз очень хорошо — было б иначе, он ни за что на свете ему бы не поверил. Кстати, кто там проводил первичное дознание, некий майор госбезопасности Неман? Это, надо полагать, из одесского управления НКВД. Хочется надеяться, что Лаврентий не оставит его без своего внимания... во всех смыслах. Что ж, ладно, почитаем еще раз, что он там показал. Выборочно, разумеется, почитаем, только особо понравившиеся отрывки...
— Итак, вы утверждаете, что в двадцатых числах июня будущего года, ориентировочно двадцать или двадцать второго, Адольф Гитлер нападет на Советский Союз? И эта война продлится четыре года, завершись полным поражением Германии и ее союзников?
— Именно так, господин следователь. Насколько я помню план «Барбаросса», предусматривающий вторжение и ведение войны против СССР, разрабатывался с конца июля этого года и был окончательно утвержден Гитлером в декабре. Войну планировалось завершить в три-четыре месяца, до наступления осенней распутицы и холодов.
— Прошу вас обращаться ко мне «гражданин следователь». Давайте продолжим. То есть вы хотите сказать, что сейчас Гитлер еще не собирается на нас нападать? И примет решение в ближайшие дни?
— Простите, гражданин следователь. Нет, этого я не говорю, поскольку не знаю. Скорее всего, нет.
— Хорошо, давайте пока оставим этот вопрос. Расскажите вкратце об окончании войны.
— Акт о капитуляции германских вооруженных сил был... то есть, простите, будет подписан в Берлине генерал-фельдмаршалом Кейтелем в присутствии представителей Люфтваффе и Кригсмаринен в ночь с восьмого на девятое мая 1945 года.
— В ночь?
— Да, я имею в виду разницу между центральноевропейским и московским временем. У вас уже было 9 мая. Поэтому вы и празднуете День Победы именно девятого. Ну, то есть будете праздновать.
— Понятно. У вас имеются какие-то доказательства сказанного?
—О чем вы? Какие могут быть доказательства? С вашей позиции, все это произойдет только через пять лет, с моей - все это уже произошло шесть с лишним десятилетий назад. О каких доказательствах может идти речь? С другой стороны, вы ведь наверняка все эти технические, гм, образцы? Неужели этого не достаточно?
— Я не уполномочен обсуждать с вами подобных вопросов. Продолжаем.
Следующие несколько абзацев Сталин пропустил:
— Вы упоминали о семье, вернее, о вашем отце, которого якобы спасли советские хирурги. Расскажите подробнее, что именно вы имели в виду?
— Мой отец был призван в Вермахт летом тридцать девятого, накануне польской кампании. Прошел всю войну. Имел несколько ранений и наград. В апреле сорок пятого года участвовал в обороне Берлина, если я не ошибаюсь, где-то на юго-восточном направлении Будучи тяжело ранен, отдал своим подчиненным приказ прекратить сопротивление и сдаться в плен. Видимо, в благодарность за это русские... ну, то есть ваши, отправили его в полевой госпиталь, где ему отняли левую руку. После капитуляции его, как инвалида, отпустили домой. Все. Думаю, вы сумеете без труда разыскать его по своим каналам — это и будет своего рода доказательством правоты моих слов.
— То есть жизнь вашему отцу спасли советские врачи, я правильно понял?
— Да, абсолютно верно. Так и было.
— И поэтому?
— И поэтому я готов в вашем лице обратиться к руководству Советского Союза и предложить свои услуги. Я не думаю, что есть реальная возможность полностью предотвратить войну, но хотел бы сделать все от меня зависящее, чтобы история пошла по менее кровавому пути. Я не занимался историей специально, но могу примерно обрисовать основные эпизоды грядущей войны. Стратегические просчеты вашей армии, ошибки верховного командования Вермахта и самого фюрера... примерно так. Кроме того, я неплохо разбираюсь в технике.
— Хотите добровольно сотрудничать? А почему? Вы рассказывали об огромных жертвах и с нашей , и вашей стороны, о концлагерях и фанатиках из СС — в чем же ваш интерес? Уж наверняка не в сочувствии моей стране и советскому строю?
— Да, дело не в этом. — Дочитав до этого места, Сталин самодовольно ухмыльнулся, окутавшись дымом: смелый немец, ай, смелый! Ну-ка, что он там дальше говорит.
— С одной стороны, я искренне ненавижу Гитлера и созданную им партию, ввергнувшую Германию в чудовищную мясорубку, и хочу спасти миллионы своих сограждан, с другой... в сложившейся ситуации, так уж получается, только вы можете помочь мне спасти родителей.
— Спасти? От чего именно спасти? Поясните. Вы ведь сами показали, что ваша мать уцелела после бомбардировок и отец тоже остался жив.
— От изменений истории. Неужели вы не понимаете, что с того самого момента, когда все это произошло, история уже изменилась? И теперь все может пойти совсем не так.
— Нет, не понимаю. Это лишь ничем не обоснованные домыслы, достойные разве что сочинителей фантастов. Но я не Уэллс и не Жюль Берн, меня в данный момент интересуют исключительно факты и события, пусть даже еще и не случившиеся.
— В таком случае я отказываюсь продолжать разговор. Я и так сообщил вам достаточно.
— Это не самое разумное решение, не находите?
— Нахожу. И тем не менее.
— Хорошо, продолжим чуть позже...
Иосиф Виссарионович откинулся в кресле, задумчиво глядя вдаль. Ароматный дым тонкой нитью подымался в неподвижном воздухе кабинета к высокому потолку. Да, он не ошибся — немецкий полковник не врет. Вряд ли он знает что-то особенное, но если сложить его сведения со сведениями того бериевского подполковника — как бишь его там, Крамарчук, кажется? Да, точно, Крамарчук, — то можно будет получить некое среднее арифметическое, максимально так сказать, близкое к истине. Хотя немец, в общем-то, тоже прав — история раз и навсегда изменилась в тот самый миг, когда к ним пожаловали все эти гости из будущего. И, значит, нужно суметь — эх, знать бы еще как! — опередить эти изменения. А то, о чем просит подполковник? Почему бы и нет? Вытащить из Германии — войны-то между ними пока нет — его мать, организовать доставку в страну отца. На самом деле этот Штайн достаточно глуп — неужели он не понимает что его родители приедут сюда вовсе не на курортный отдых? И станут всего лишь еще одним, возможно главным, инструментом давления на строптивого сыночка? На еще не рожденного сыночка, между прочим!
Сталин сделал затяжку, неторопливо выпустил дым. Гм, а вот интересно, как такое может быть с сугубо научной точки зрения? Надо бы посоветоваться с компетентными товарищами, вот только знать бы еще, с кем именно! Разве может нерожденный ребенок встретиться со своими будущими родителями? Ох и подкинул ему Лаврентий задачку, ох и подкинул. Хотя обратного хода уже по-любому нет, теперь только вперед, по-большевистски, так сказать! Впрочем, и это не главное, совсем не главное. Главное — та самая оброненная немцем фраза, из которой явствует, что план нападения на Советский Союз еще не разработан. Это произойдет в ближайшие дни — кажется, Крамарчук даже называл конкретное число.
Сталин пошелестел листами из отдельно лежащей пухлой папки, быстро найдя им же самим подчеркнутытые строки: «план «Барбаросса» поступил на разработку в ОКВ двадцать первого июля 1940 года, окончательно утвержден Гитлером во второй половине декабря...». Вот так, ага, «двадцать первого». Ну и что это может означать? Совпадение? Или Адольф уже узнал о «гостях», и именно это подтолкнуло его к окончательному решению? Бред... а что, если нет?! Что, если войны?
Вождь раздраженно побарабанил по столешнице — больше всего на свете он не выносил ситуаций, в которых не мог разобраться. Ощущение собственной слабости и бессилия раздражало просто неимоверно. Надо будет переговорить с Лаврентием и Голиковым, может быть хоть наша доблестная разведка чего умного присоветует...
Ладно, кто там у нас еще на очереди из отложенных на сегодня папок? Американский флотский лейтенант и журналистка какого-то киевского журнала. Успокоившись, Сталин аккуратно положил трубку на край пепельницы и придвинул к себе папку. Быстро пробежав глазами шапку — допрос проводил уже знакомый майор Неман, — Иосиф Виссарионович углубился в чтение, останавливаясь лишь на строчках, накануне отчеркнутых красным карандашом, ныне мирно стоящим в настольном приборе...
— Еще раз повторяю: назовите свое имя, год рождения, место рождения и проживания, воинское звание и специальность. Вы меня хорошо понимаете или вам не подходит переводчик?
