Александр Мазин - Княжья русь
Владимир представил, как дядька Добрыня, принося жертву Перуну, наговаривает Перуну на племянника своего: мол, неправильно тот губы Перуновы кровью мажет…
Владимир ухмыльнулся — и монашек осекся. Зыркнул глазом недобрым… За такой взгляд можно и голову потерять…
Однако монашек (внимательный!) чутко уловил перемену, потупился и голос понизил. О другом заговорил.
Начал жаловаться, что побили его людишек в Полоцком княжестве. Тут уж посланник лехитского князя перестал юлить, а объявил, хоть и смиренно, но прямо: обидели ни за что. Ограбили. Причем княжьим именем. И надругался над посольством не кто иной, как Владимиров сотник Богуслав, сын боярина Серегея.
Владимир вновь задумался.
Вновь Богуслав… Этот гридень каждый раз ухитрялся оказаться там, где не следовало. Начать с того, что много лет назад именно он отбил стрелу древлянина, посланную в спину Ярополку. А ведь удайся тот выстрел — и не было бы кровавой усобицы. И не было бы крови брата на руках Владимира. Пришел бы мирно (брат Олег — не в счет) и сел на киевский стол. Или — нет? Ведь в то время и Свенельд был в настоящей силе. И сын его Лют был жив. Пустили бы они Владимира в Киев? Ох, сомнительно… Так что не стоит обвинять в братоубийстве ловкого Богуслава. Но подумать о нем — стоит. А что, если не собственная обида подвигла верховного сварга назвать Богуслава угодной жертвой? Что, если сам Сварог выбрал младшего Серегеевича жертвой?
Но если была в том не человечья воля, а божеская, то кто тогда подтолкнул Богуслава бросить дерзкие слова, обидевшие верховного сварга? Ромейский Христос? Или молниерукий Перун? А может — Один? Вот на кого это действительно похоже…
Задумался Владимир надолго. Монашек Фредрик забеспокоился. И заговорил сам. О вещах более приятных, чем хула и жалобы.
По знаку его двое лехитов внесли сундучок, откинули крышку…
В сундучке оказались драгоценная посуда, шитое златом корзно и шкатулка с серебряными и золотыми монетами, вычеканенными князем Мешко.
Монет было не много. Гривны на полторы серебром, если пересчитать. Так себе дары, честно сказать. Не княжьи совсем. Какие-то… женские. Утварь, плащ… Князьям оружие дарят. Коней, ловчих птиц. Вот подарки доблести… А эти… Обидные какие-то.
Хотя если подумать: на такие хилые дары и отдариваться легче. Казна-то пуста. А по традиции отдарки должны быть богаче подарков. Иначе — обида.
Но можно ведь отдариться и действием. Вот просил монах покарать Богуслава… Вот и покарать. Как бы в ответ на дары.
Ну уж нет! Чтобы князь наказал собственного сотника с жалобы чужого человека, пусть даже и подкрепленной сундуком с дарами? Не будет такого! Это у латинян, как слыхал Владимир, за злато можно честь и верность купить. В здешних землях князь и дружина его священной клятвой связаны. Кто отступит, предаст, того не только люди — боги покарают. Удачи лишат. И если вой без удачи еще может выкрутиться, к примеру, встать под знамено удачливого князя, то князю без удачи — никак.
Эх, Богуслав, Богуслав… Пора бы ему и вернуться.
Может, зря Владимир поручил ему привезти Рогнеду с княжичем?
Нет, всё правильно. Рогнеда Богуслава знает. Поедет с ним охотно, без принуждения… А принуждать — не хочется. Ну как Полоцк всколыхнется? Лунд писал: неспокойно там. А город важный. Да и с Рогнедой лучше — по- доброму. Такая и нож в сердце воткнуть может спящему. А спать с ней Владимир будет. Еще как будет! Норовистая кобылица слаще, чем смирная кляча. И сыновья от такой добрые…
Мысли о желанной полочанке наполнили жаром Владимировы чресла.
Небрежно махнув рукой, великий князь выпроводил удивленных (ни благодарности, ни даже добрых слов) посланцев лехнтского князя и поспешил в дальние покои, где ждала его еще одна жена. Красавица ромейка.
В скором времени все беспокойные мысли вылетели из княжьей головы.
Глава семнадцатая
ПОСКРЁБЫШ
На Гору они въехали вдвоем: князь-воевода и Гошка. Гошка восседал на красивом коне, и одежка на нем была такая, какой у него сроду не было. Княжья одежка.
Люди киевские на пути их кланялись и здоровались первыми, с почтением. И у врат Горы воины-стражи тоже поклонились, а почтенный купец в красной шапке, увидав князь-воеводу, тут же велел приказчику убрать воз от ворот, чтоб было удобнее проехать, и воскликнул медовым голосом:
— Здрав буди, достославный Артём Серегеич!
Шапки, правда, не снял.
— И тебе здравствовать, Куколь, — небрежно бросил Артём. — Батюшка мой дома ли, отроче?
— Не выезжал, воевода, — ответил один из стражей, с любопытством глянув на Гошку.
Непривычно Гошке в большом городе. Людей много, все — разные, все — шумят. Иные — на языках незнакомых и на рожу — чужинские. Страшновато. Однако выказать страх — нельзя. Стыдно. Да и чего бояться? Разве ж князь- воевода даст в обиду?
Ехали молча Улочка узкая, толстыми досками выстеленная. Вокруг заборы высокие, сплошные, будто крепости. За заборами — псы. И не лают, как в селах, а рычат низко, по-медвежьи.
Народу мало. Лишь дважды навстречу попадались люди: один раз — золотари с бочкой вонючей, другой раз — большой боярин с холопями. Ва-ажный!
Князь-воевода коня придержал, Гошку вперед пропустил. Гошка перехватил его взгляд… Брезгливый такой… На золотарей воевода так же смотрел.
А боярин важничал. Нос кверху задрал, раздулся от жира и гордости.
Однако князь-воеводу все же углядел… И сдулся, как проколотый рыбий пузырь. Даже конь холеный с шага сбился…
— Здравия тебе, Артём Серегеич!
Воевода не сразу ответил, поравнялся с боярином и только тогда кивнул небрежно, пустил зайца солнечного шлемом золоченым. И бросил Гошке негромко:
— Чего встал?
Гошка от неожиданности поддал коня пятками, забыв, что пятки уж не голые, а в сапожках с каблуками, и конь под ним — не пахотный: прыгнул вперед, едва не сбив с ног дюжего боярского холопа. Тот еле успел прижаться к стене…
И стерпел, не вякнул. Даже ругнуться не посмел.
А потом улица кончилась, и Гошка аж рот открыл от восхищения: прямо перед ними поднималась стена в три сажени высотой. А над стеной — терем красоты необычайной: крыша красная, башни стрельчатые…
— Рот закрой, птичка нагадит, — сказал князь-воевода. — Это Детинец, а в нем — терем княжий. Хочешь здесь жить, Годун?
— Хочу! — выдохнул Гошка.
— Хочешь, значит, будешь. Но сейчас нам не туда. Сначала — домой.
Ворота растворялись слишком медленно, потому Артём въехал во двор, как только створки разошлись достаточно широко. Гошка направил коня следом. Он тоже держал голову высоко и гордо и…
Медвежий рык был внезапен и для коня, и для всадника. Конь всхрапнул и шарахнулся, а Гошка… Стремена по-прежнему были коротки ему. Артём предлагал подрезать ремни, но Гошка гордо отказался. Что ж он за наездник, если не может удержаться в седле хоть без стремян, хоть и вовсе охлюпкой.
Вот и поплатился.
Конь прянул в сторону, тут Гошка и вылетел из седла.
Упал он хорошо, ловко, но… Прямо в лапы бурому!
«Ну всё, конец!» — толкнулась заполошная мысль. Гошка схватился за нож, понимая, что не успеет ударить… Да и бесполезно. Что можно сделать ножом в пядь длиной против лесного хозяина?
Смрадно пахнуло из раззявленной пасти. Влажная глотка за частоколом зубищ… Медведь промедлил, и Гошка все-таки вытащил нож… И ударил бы прямо в пасть… Но могучая лапа поддела его легонько… Легонько для медведя. Гошка подлетел, как подброшенная лаптем сухая коровья лепешка. Медведь на лету поймал его второй лапой и придавил. Гошка захрипел, задергался… Да что толку? У медведя одна лапа тяжелее, чем весь Гошка. И ножом недостать. Попробуй достань, когда тебя впечатали животом в землю!
— Жор! Ты что это?! А ну не балуй! Пошел, пошел!
Лапа убралась. Гошка судорожно вздохнул… И тут его, взяв за шкирку, словно кутенка, подняли и поставили на ноги.
Гошка обмер. Сверху на него глядел… Ох и стра-ашный! Рожа в морщинах и шрамах, как поле перепаханное. Одного глаза нет, а второй холодный, холодный. Глядит — как железо в мясо втыкает.
— Пусти его, дедко Рёрех! — раздался сверху голос воеводы Артёма. — Он тебя пуще мишки напугался.
— И хорошо. Значит, верно всё понимает.
Страшный дедко выпустил Гошкину рубаху, и тот поспешно отодвинулся, покосился: где медведь? Медведь сидел на заднице, по-собачьи, и умильно тянул лапу. Тут Гошка наконец разглядел, что зверь-то не матерый. Так, медвежонок годовалый. Это он Гошке с испугу огромным показался.
— Напугался-то, напугался, а ножик не бросил! — проскрипел страшный дед, и Гошка обнаружил, что судорожно сжимает в руке нож. И еще — что у деда не хватает одной ноги. Вместо нее деревяха. И еще Гошка вспомнил, на кого дед этот похож. На Сварога, что стоит на капище за родным селом. Такой же черный, в трещинах. Только у Сварога власы и борода темные — из конского волоса, а у этого борода и власы сизые.
