Новый Михаил - Владимир Викторович Бабкин
И самое главное – уцелел я. Просто повезло.
– Я выслушал вас, господа. Похороны погибших послезавтра. Я рассчитываю на то, что мне будет что сказать моим подданным. За дело, господа!
* * *– С вашего дозволения, государь, я бы рекомендовал широко осветить новость о принятом сегодня решении о создании Особого Департамента ИСБ, причем основной упор бы сделал именно на таком наименовании – Особый Департамент имперской безопасности. Это будет звучать хорошо. И, разумеется, обыграть саму специфику данного департамента – найти и покарать всех виновных в сегодняшнем преступлении. Больше патетики и ярких образов. Трагедия всколыхнет массы, и мы не можем не дать этому нужный контекст.
Киваю.
– Хорошо. Дайте конкретные предложения.
Суворин склоняет голову, а затем уточняет:
– Государь, даете дозволение на случайную утечку информации и снимков с вашим ударом Скалона?
– Это зачем еще?
Министр информации игнорирует мой тон и поясняет:
– Государь, простому люду это понравится. Жестко и искренне. Показывает, кто в доме хозяин. Власть нужно продемонстрировать. К тому же кто-то должен за эту катастрофу ответить.
Молчу несколько мгновений.
– Вы циник, господин Суворин.
– Издержки профессии, государь.
Москва.
3 (16) апреля 1917 года
Наступившая ночь не принесла покоя на московские улицы. Лай собак, крики и окрики, лязг металла, звучащие иногда в ночной тиши выстрелы – все это говорило о том, что не только Иван Никитин сегодня ночью не спит.
Их подняли по тревоге, едва он только успел вернуться в свою казарму. Приказ звучал четко – части Корпуса Служения придаются для усиления силам полиции и Отдельного Корпуса жандармов. Причем, если в первые часы они все больше утихомиривали погромщиков, ищущих «вражин» и желающих поквитаться «с проклятыми французишками», коих в Москве нынче днем с огнем уже не сыщешь, то вот ближе к ночи работа пошла куда серьезнее. Вот уже третий час они участвуют в облавах, охватывая дом за домом, квартал за кварталом, улицу за улицей. И улицы эти с кварталами были весьма и весьма неблагополучными. Оттого и слышны были в ночи выстрелы, оттого и лаяли собаки.
Даже старые городовые, не вынимавшие за последние двадцать – тридцать лет свою шашку из ножен, теперь суетились словно молодые, сжимая наганы и готовые стрелять в любого, кто покусится… На что или кого?
Конечно, большая часть городовых, привлеченных к этому делу, мало понимала смысл происходящего. Нет, понятно, что покушались на государя и погибло множество народу, но что можно найти в московских трущобах? Только зеленые глупцы могут попасться во время облавы, это же ясно любому, кто хоть что-то смыслит в этом деле. Прожженные обитатели этих мест вряд ли так просто попадутся, а всякого рода революционерами в этих притонах отродясь не пахло, та публика все больше интеллигенция и ищет места почище. Но разве начальству укажешь? Вот и приходится в ночи изображать активность.
Но Ивану Никитину все эти рассуждения были неизвестны, поскольку никто его в эти рассуждения не удосужился посвятить. Ему сказали коротко и четко:
– Стоять здесь. Всех идущих – останавливать. Всех подозрительных – задерживать. В случае чего стрелять по ногам.
Вот Иван и стоял, сжимая в потной ладони выданный сегодня наган. Стрелять по ногам – это прелестно, но он на стрельбище вчера с десяти шагов в мешок попасть не смог ни разу! Какие уж тут ноги…
Где-то хлопали выстрелы. Где-то брехали собаки. Весенний морозец сковывал мышцы, и ладонь уже не была такой запотевшей. Да, что там запотевшей – пальцы окоченели совсем.
Пытаясь согреться, Иван начал похлопывать себя по бокам. Наган мешал, и он сунул его в карман шинели. Ничего. Его дело маленькое. Сказали тут стоять – тут стоять и будем. А там хоть трава не расти. Наше дело прокукарекать, а там хоть не рассветай…
Согревая себя хлопками и прибаутками, Никитин даже не смотрел по сторонам. А зря.
Удар по голове сбил его с ног. Благо шапка смягчила удар, да и прошел он смазанно. Но и этого было достаточно для падения лицом в грязь канавы.
– Ах, ты ж, сука… – только и смог он вымолвить, отчаянно нажимая на спусковой крючок нагана, целясь куда-то туда.
Пуля сшибла с нападавшего шапку, и тот замер в нерешительности. Не веря своей удаче, Иван лишь сумел крикнуть почти грозно:
– Зашибу!
И с удивлением смотрел, как на замершего человека набросились подоспевшие из проулка жандармы…
* * *Яркий свет бил в глаза. Болело все тело. Били его профессионально, жестко и без малейшего снисхождения. Было ясно, что, если потребуется, его тут на ремни порежут и жрать эти ремни заставят.
О том, что дело плохо, Андрей Попов понял с самого начала, как только стало ясно, что забрали его не какие-то там тыловые вояки из гарнизона, а жандармы. А у тех, по нынешним временам, совсем другая хватка и закон им не писан. А уж с учетом взрыва на Красной площади…
Сначала Андрей не собирался ничего говорить, понимая, что лишь молчанием он может попытаться избежать вопросов относительно дезертирства и побега с расстрельной каторги. Но затем его мнение поменялось, когда
