Мэрион Брэдли - Туманы Авалона
Нет, нельзя было сказать, что теперь, когда Артур принадлежал одной лишь ей, его общество перестало доставлять Гвенвифар удовольствие. Просто теперь она начала понимать, сколь значительную часть собственной души вложил Артур в свои легионы и в строительство Камелота. Он обращался с Гвенвифар с неиссякаемой любезностью и добротой, и теперь они проводили вместе куда больше времени, чем за все предшествующие годы войны и даже последовавшие за ними годы мира. Но некая часть Артура и сейчас находилась рядом с соратниками, где бы они ни были, – а с ней осталась лишь малая его толика. Гвенвифар любила Артура-мужчину ничуть не меньше, чем Артура-короля, но теперь она понимала, насколько умалялся этот мужчина, удалившись от дел королевства, которому он отдал большую часть своей жизни. И она стыдилась того, что оказалась способна обращать на это внимание.
Они с Артуром никогда не говорили об отсутствующих. В год поисков Грааля они жили тихо и мирно и разговаривали лишь о вещах обыденных: о хлебе и мясе, о плодах в саду или о вине в погребах, о новом плаще или о пряжке на башмак. А однажды, обведя взглядом Круглый Стол, Артур сказал:
– Может, убрать его до их возвращения? Что скажешь, любимая? Хоть зал и велик, из-за этого стола в нем не повернуться. А теперь, когда за ним некому сидеть…
– Нет-нет, – поспешно возразила Гвенвифар, – не надо, милый, пусть он остается на месте. Этот зал строился специально для Круглого Стола, и без него он будет походить на пустой амбар. Пусть стол стоит. А мы с тобой и с челядью можем обедать в зале поменьше.
Артур улыбнулся королеве, и Гвенвифар поняла: он рад, что она ответила именно так.
– А потом, когда наши рыцари вернутся из странствий, мы сможем снова устроить здесь грандиозный пир, – сказал Артур – и умолк. Королева догадалась, о чем он думает. А сколько их вернется?
При дворе остался Кэй, да старик Лукан, да еще два-три соратника, которым преклонный возраст и старые раны не позволили отправиться в путь. И еще Гвидион – теперь все звали его Мордредом, – всегда находился при короле и королеве, словно взрослый сын. При взгляде на него Гвенвифар частенько думалось: «Вот он – тот сын, которого я могла бы родить Ланселету». И от этой мысли кровь вскипала в ее жилах. Она вспоминала ту ночь, когда Артур сам толкнул ее в объятия Ланселета. Ее часто сейчас бросало в жар, так что Гвенвифар никогда не понимала, жарко в комнате или холодно, равно как не знала, приходят эти волны тепла снаружи или поднимаются из глубин ее тела. Гвидион всегда обращался с ней нежно и почтительно и называл госпожой, а иногда робко говорил «тетя». И сама эта робость, с которой Гвидион упоминал об их родстве, согревала душу Гвенвифар, и он становился ей еще дороже. К тому же, Гвидион был похож на Ланселета – только Ланселет был общительнее и светлее сердцем. Там, где Ланселет весело шутил, Гвидион отпускал остроту, подобную удару или булавочному уколу. Шутки его всегда были недобрыми – и все же Гвенвифар не могла удержаться от смеха.
Однажды вечером, когда их поредевшая компания собралась за ужином, Артур сказал:
– Племянник, я хочу, чтоб ты занял место Ланселета, пока он отсутствует, и стал моим конюшим.
Гвидион усмехнулся.
– Невелики же будут мои труды, мой дядя и лорд, – ведь в конюшне осталось всего несколько лошадей. Лучшие кони с твоей конюшни разъехались вместе с твоими рыцарями и соратниками; и кто знает, – быть может, вдруг среди всех этих коней найдется один, который таки отыщет Грааль!
– Перестань, – попыталась одернуть его Гвенвифар. – Не нужно потешаться над их поисками.
– Но почему же, тетя? Священники постоянно твердят, что все мы – овцы стада Господня, а раз овца может предаваться духовным исканиям, то уж конь – и подавно. Я всегда считал, что конь – куда более благородное животное, чем овца. Так почему бы более благородному животному не достигнуть цели этих поисков? И какой-нибудь покрытый шрамами старый боевой конь может в конце концов обрести священный покой; ведь говорят же, что настанет такой день, когда лев уляжется рядом с ягненком и даже не вспомнит об обеде.
Артур рассмеялся, но в смехе его прозвучали беспокойство и неловкость.
– Ты думаешь, нам еще потребуются боевые кони? Хвала Господу – со времен битвы при горе Бадон в этой стране царит мир…
– Ты забыл о Луции, – заметил Гвидион. – Если я что и понял в своей жизни, так это то, что мир не может длиться вечно. Бешеные норманны высаживаются со своих драккаров на наш берег, а когда люди взывают к твоим легионам о помощи, то в ответ слышат лишь, что все соратники Артура разъехались невесть куда в поисках душевного покоя. И потому люди идут за помощью на юг, к королям саксов. Но, несомненно, когда поиски Грааля завершатся, их взоры снова обратятся к Камелоту – и мне кажется, что в тот день нам будет сильно не хватать боевых коней. Грааль и прочие дела отнимают у Ланселета столь много времени, что он уже не успевает следить за королевскими конюшнями.
– Я же уже сказал, что желаю видеть в должности конюшего тебя, – ответил Артур, и его голос отозвался в душе Гвенвифар болью. Он звучал по-старчески брюзгливо, и в нем не слышалось более прежней силы. – Королевский конюший имеет право закупать лошадей от моего имени. Ланселет обычно брал их у торговцев, приезжавших откуда-то с юга, из земель, лежащих за Бретанью…
– Значит, и я буду действовать точно так же, – сказал Гвидион. – Никакие лошади не сравнятся с испанскими, хотя теперь, мой дядя и король, лучших лошадей везут из еще более отдаленных краев. Испанцы сами покупают коней из африканских пустынь. Но нынче сарацины начали теснить испанцев – я слышал это от того сарацинского рыцаря, Паломида, что гостил здесь некоторое время, а потом отправился в земли саксов на поиски приключений. Паломид – не христианин, и ему показалось странным, что все эти рыцари умчались за Граалем, в то самое время, когда на их земли пришла война.
– Я беседовал с Паломидом, – сказал Артур. – Он показывал мне меч, скованный в тех самых землях, что лежат южнее Испании. Я охотно обзавелся бы таким мечом, хоть я и не думаю, что он лучше Эскалибура. Ни один меч из наших краев не способен так держать заточку. Я рад, что у моих врагов никогда не было такого оружия. Норманны дерутся огромными топорами и палицами, но их оружие уступает даже оружию саксов.
– И все же они яростны и неистовы в бою, – сказал Гвидион. – Они впадают в боевое безумие, как это иногда бывает с людьми Племен в Лотиане, и сражаются, отбросив щит… Нет, мой король, – мы долго наслаждались миром, но как сарацины начали теснить испанцев, так и наши берега начали терзать дикие норманны и ирландцы. И, несомненно, в конце концов сарацины окажутся благом для Испании, как саксы оказались благом для этой страны…
– Саксы оказались благом для этой страны? – Артур изумленно взглянул на молодого рыцаря. – Что я слышу от тебя, племянник?
– Когда римляне покинули эту землю, лорд мой Артур, мы оказались заперты здесь, на краю света, и не общались ни с кем, кроме полудиких Племен. Война с саксами вынудила нас выйти из этого заточения, – пояснил Гвидион. – Мы принялись торговать с Малой Британией, с Испанией, с южными странами, выменивать на наши товары лошадей и оружие, строить новые города – да взять хоть твой Камелот, сэр. Я уж не говорю о священниках, что отправились к саксам и превратили их из косматых дикарей, поклоняющихся варварским богам, в цивилизованных людей; они теперь и сами ведут торговлю, строят города и даже обзавелись королями, подвластными твоей руке. Чего же лучшего могла желать эта земля? Теперь у них есть даже монастыри, и ученые люди, что пишут книги, и многое другое… Без войны с саксами, мой лорд Артур, королевство Утера ждало бы лишь забвение, как это прежде случилось с королевством Максима.
Похоже, слова Гвидиона слегка позабавили Артура.
– Тогда ты, несомненно, считаешь, что двадцать с лишним лет мира сделались угрозой для Камелота, и мы нуждаемся в новых войнах и сражениях, чтоб встряхнуться? Сразу видно, что ты не воин, юноша. Я давно уж не питаю никаких иллюзий относительно войны!
Гвидион улыбнулся в ответ.
– С чего ты решил, что я не воин, мой лорд? Я вместе с твоими людьми сражался против Луция, провозгласившего себя императором, и у меня было предостаточно времени, чтоб составить собственное представление о войне и ее значении. Без войны тебя позабыли бы точно так же, как и самых незначительных королей Уэльса и Эйре. Ну кто ныне помнит имена королей Тары?
– И ты полагаешь, мальчик мой, что однажды это может произойти и с Камелотом?
– Король мой и дядя, что ты предпочтешь услышать: мудрость друида или любезность придворного?
– Я предпочту услышать хитроумный совет Мордреда! – рассмеялся Артур.
– Придворный сказал бы, мой лорд, что царство Артура будет существовать вечно и память о нем переживет века. А друид сказал бы, что все люди смертны и всем им суждено в свой срок кануть в вечность вместе со всей их мудростью и славой, как ушла под воду Атлантида. Бессмертны одни лишь боги.
