Ревизор: возвращение в СССР 31 - Серж Винтеркей
Предчувствие его не обмануло.
Сычёва медленно и дотошно читала все документы, что представили обе стороны, перекладывая их один за другим.
— О! Какая печать слепая, — воскликнула она, посмотрев на очередной документ. — Так не пойдёт.
— И что? — удивлённо уставился на неё Рябов, — нам из-за этого в Брянск и обратно ехать? Чтобы нам ещё одну печать рядом поставили?
— Да, — ответила она ему, не задумываясь, и отодвинула от себя их документы. — Все же речь идет о квартире, а не о банке с огурцами. Сами должны понимать, как важно все правильно сделать.
Всем стало ясно, что уговаривать её бесполезно. Потрясённые Рябовы собрали свою часть бумаг и вышли из кабинета. Левичев тоже собирал свои, но медленнее, чтобы иметь повод остаться один на один с Сычевой.
— Но почему? — спросил он, не выдержав.
— Потому что вы меня обманули в прошлый раз, — ответила она ему, уверенно глядя ему в глаза. — И мне влепили выговор из-за вас.
— Честное слово, очень жаль, что так получилось, — попытался он исправить ситуацию. — Но, вы же сами прекрасно понимаете, что этот обман, больше, Якубовым был нужен, а не мне.
— Нет, не понимаю, — ответила она. — О чём вы?
Он молча подхватил свои документы и вышел из кабинета.
Всё с ней понятно, — думал Левичев. — Будет теперь из себя тут главную строить… Видно, что и подарок если презентовать, она мне его в лицо швырнет… Ну, ничего! На каждую пешку ферзь найдётся!
Левичев показал Рябовым успокаивающий жест рукой и отправился к начальнику Бюро обмена.
К его огромному сожалению, к Бобрецову тоже оказалась полно народу. Он занял очередь, предупредил, что отойдёт ненадолго, и пошёл к Рябовым сказать, что придётся ещё немного подождать.
Левичев успокаивал себя тем, как сейчас расскажет начальнику про произвол его сотрудницы! И как ей влепят очередной выговор!
Так ей и надо, дуре! — злорадно думал он.
* * *
Москва. Гагаринский райком КПСС.
Услышав от помощницы, что его спрашивает племянница, Володин недовольно скривился, но попросил соединить.
— Здравствуйте, Герман Владленович, — проворковала Регина. — У меня есть для вас кое-что очень и очень интересное. Вам обязательно надо это увидеть.
— Что ещё?
— Очень важная информация, — с придыханием ответила она.
— Как в прошлый раз с таксопарками?
— Нет, — тут же осеклась Регина.
— Ладно, приходи. Посмотрим, что у тебя там за важная информация такая…
* * *
Москва. Камвольно-отделочная фабрика.
Сколько капитан Орехов ни наблюдал за Анной, заметить что-либо конкретное он не смог. Прошла уже неделя со дня той злосчастной поломки, а линия так и не заработала. Более того, не ясна была и причина этого.
Заметив, как Сашка Озеров в чём-то настойчиво убеждает Анну, а она с растерянным видом стоит перед ним, опустив глаза, Орехов решил, что Озеров поймал её с поличным и убеждает признаться.
Когда Анна с опаской взглянула на него, капитан сделал вид, что смотрит в другую сторону, а сам продолжил наблюдение.
Вдруг, Анна, тяжело вздохнув, кивнула согласно Озерову, и направилась прямиком к нему. Капитан от неожиданности перестал шифроваться и уставился на приближающуюся к нему Юрченко.
— Михаил Николаевич, можно с вами поговорить? — испуганно спросила она.
— Конечно. Слушаю тебя, — постарался он ответить как можно спокойнее, чтобы не спугнуть её в желании признаться.
Неосознанная это ошибка или злонамеренная диверсия, вот что интересно? Капитан мысленно ставил на второе. Ну и, авось, удастся понять, что с линией и починить её как можно скорее. Это ему тоже в плюс пойдет. А что делать потом с Юрченко, решат компетентные органы. Но Анна сумела его ошарашить, заведя речь совсем о другом.
— Михаил Николаевич… Я не хочу возвращаться в США, — проговорила она.
— Что? — не поверил он собственным ушам.
Тут же рядом оказался Озеров.
— Михаил Николаевич, Аня хочет остаться в СССР, — заявил он. — Она же может попросить у нас убежище?
Капитан оказался не готов к такому повороту событий, он даже не думал в этом направлении. Хотя, оглядываясь назад, он на многие моменты взглянул сейчас иначе…
* * *
Концерт во Дворце культуры ЗИЛа начался с торжественной части, куда же без неё? Потом была физкультурно-поэтическая композиция на стихи Юлии Друниной…
Ребята очень старались, стихи читали девчонки по очереди. Сопровождалось действие акробатическими этюдами, символизирующими войну, борьбу и долгожданную победу…
Но я смотрел на всё это как в тумане. Помню, как рыдала моя мать, когда Юлия Друнина покончила с собой в девяносто первом. Поэтесса не смогла пережить развала страны, ради свободы которой она прошла почти до конца всю войну. Сколько раз ранена была, сколько наград было у этой потрясающей женщины… А сколько она, как депутат Верховного Совета, боролось за права армии, ветеранов Великой Отечественной Войны и воинов-интернационалистов…
Вот о ком надо песню написать! — думал я, вслушиваясь в слова стихотворений. — Молодцы наши, что выбрали именно её стихи.
Тут поэтическое представление закончилось и Белый пригласил автора стихов на сцену!..
Блин! Она же ещё жива! Еще вполне цветущая женщина поднялась с первого ряда и прошла мимо меня на сцену. Белый ей руку ещё подал, когда она по ступенькам поднималась… Не помню, какого она года рождения, но ей же сейчас ещё лет пятьдесят, не больше. До той трагедии ещё полно времени… Надо мне будет обязательно что-то предпринять! Всех я не спасу, вместе с СССР погибли под его обломками миллионы… Но хоть кого-то да обязан…
Она выступила с коротким приветствием и прочла замечательные стихи:
'Я принесла домой с фронтов России
Веселое презрение к тряпью —
Как норковую шубку, я носила
Шинельку обгоревшую свою.
Пусть на локтях топорщились заплаты,
Пусть сапоги протерлись — не беда!
Такой нарядной и такой богатой
Я позже не бывала никогда…'
— Будьте счастливы ради тех, кто оставил свою жизнь, свою молодость, свои мечты и надежды там, на войне, — говорила она с тёплой улыбкой. — Нам, оставшимся в живых, видевших смерть в лицо не раз, очень важно, чтобы молодые ценили жизнь свою, а в ней каждый день и каждый час.
Её провожали со сцены бурными
