Кингчесс (СИ) - Птица Алексей

Глава 11 Семён Кнут.

Семён Кнут, самый одиозный атаман самых отчаянных казаков, среди которых собственно казаков было не так и много, был найден и вызван в Хартум, во дворец к императору.

Он и две сотни его людей, больше похожих на разбойников, курсировали по всем пустыням, прилегающим к Нилу, совершая набеги на оазисы в Ливийской и Нубийской пустынях, откуда совершались нападения берберов. В оазисе Куфра он и был найден гонцом, предупредившем его о необходимой встрече.

Полностью разграбив оазис и уничтожив множество кочевников, Кнут поскакал обратно к Нилу. В общей сложности, под его началом было около пятисот бойцов, количество и качество которых непрерывно менялось от месяца к месяцу. В пустыне трудно действовать большим отрядом и потому его сотни, вооружённые ручными пулемётами, воюя с кочевниками, постоянно делились на более мелкие подразделения.

То, что его вызывал к себе император, было очень серьёзно. Император никого никогда не вызывал просто так. А значит, следовало поспешить. Через две недели пути впереди показались верхушки новых зданий Омдурмана, среди которых не было ни одной мечети.

Мавзолей Махди был давно разрушен англичанами, да и от самого города, в результате боевых действий, почти ничего не осталось. А новые здания не были построены в мавританском или негритянском стиле, да и собственно мусульман там проживало немного, всё больше чёрные копты, да немного белых христиан.

Переправившись на пароме в Хартум, Семен Кнут уже через несколько часов стоял перед императорским дворцом, торопясь и одновременно опасаясь туда войти.

Ну, а войдя в него, он был сразу препровождён в отдельные палаты, в центре одной из которых восседал император. Он ожидал его, хмуря лицо, перечёркнутое шрамами, и устрашающе вращая яркими белками глаз.

— Долго тебя мне пришлось ожидать, тысячник Семён!

— Долгая дорога была, мой император, — поклонился в ответ тот, — не успевал я быстро. Далеко был, в центре Ливийской пустыни.

— То ведомо мне, — кивнул император, — потому ты ещё стоишь передо мною живым.

— В чём провинился я перед тобой, император? — склонил голову Семён, прижав руку к груди.

— Вина твоя, хоть и небольшая, но есть. Дошли до меня слухи, что насильничаешь и грабишь ты людишек, пускай и берберов и прочих арабов, но ведь не жалеешь их совсем, — в некоем старославянском стиле начал говорить император.

— Но ведь и они, нападая на наших переселенцев, не жалеют никого. Грабят и убивают, а женщин в полон уводят, да больше их никто и не видит там.

— И твоя правда есть, как же без этого, но больно любишь ты это занятие, Семён. Людишек-то мучать. Не хорошо это, неправильно.

— Кто бы говорил, — промелькнуло в голове у Семёна, — но вслух он ничего не сказал. Своя голова была ему ещё нужна, а после этих слов её можно было и лишиться.

— Есть у меня для тебя дело, как раз под твой характер. Дело тайное и сложное, но и награда будет царской. Но не простое это дело, много сил и людей оно требует. Да и не знаю, справишься ли ты с ним, Семён?

— Я-то и не справлюсь? Я в огне не горел, все пустыни прошёл, без воды выжил, славу, деньги, всё имел, и я не смогу! Вы шутите, государь!

— А раз ты прошёл всё, что же тебя держит возле меня? Злата, серебра у тебя много, да, наверное, припрятано в укромных местах по всей земле. Тогда зачем ещё служишь мне, давно бы ушёл на покой, или тебе власти хочется? Власть, она почище денег к себе приманивает. Да и где власть, там и деньги завсегда будут!

— Что верно, то верно, — согласился с императором вполголоса Семён. — Да токмо меня не сама власть притягивает, али деньги. Слава больше всего люба мне. Чтобы знали меня во всём людском мире, помнили обо мне и боялись меня. А где, как ни у тебя, такой славы приобрести? Твоя-то слава пуще тебя впереди бежит! — и он кивнул на прислонённое к трону копьё с мрачным бунчуком из засушенных змей.

— Гм, не ожидал я от тебя такого ответа, всякое думал, но чтобы ради славы ты такое делал, то впервые слышу! Но и слава у тебя специфическая, разбойничья. Не каждому такой славы охота!

— А я и не все! На всех мне с высоты верблюда и на длину его плевка всё равно.

— То так. В каждой избушке свои погремушки. Но мои планы относительно тебя это не изменит, а наоборот, легче тебе будет выполнить задание мое, коли так. А сейчас пойдём за мной. Не всё можно и стенам моего дворца поведать. У всего есть уши, а людские сильнее всего. Пойдём за мной в лабораторию мою, там обо всём и поговорим. И чужих ушей, окромя наших, там нет. Да и стены там… совсем другие, — сказал и усмехнулся своим мыслям император.

Об этой, так сказать, лаборатории, Семён был наслышан. Немало людей туда заходило, а возвращалось в разы меньше, а и те, что возвращались, не всегда и года после того прожили. Не лаборатория то была, а тайное капище мёртвых Богов. Тех, о которых знал только Мамба, а остальные даже слыхом не слыхивали, и видеть не видели.

Что там ожидало, Семен не знал, да и знать не хотел. Не нужна императору была его гибель. Хотел бы, давно уже убил, аль замучил, это за Мамбой бы не заржавело.

Выйдя из палат дворца, они быстро подошли к подвалу, вход в который охраняли двое страхолюдных негроидов, с абсолютно равнодушными лицами, одетые в национальную одежду и вооружённые до зубов.

Внутри ожидаемо оказалось очень мрачно, но чисто. Нигде не скалились человеческие или звериные черепа, не лежали мумии и не свисали со стен скелеты. Освещение поддерживалось факелами, да чашами, в которых горело масло, источая странную смесь благовоний и травяной свежести, пропитавшей всё помещение.

Подвал был очень большим, и часть комнат в нём была закрыта дверями из чёрного дерева, а часть открыта. За одной из дверей Семён увидел лабораторный стол, усеянный множеством колб, реторт, перегонных кубов и прочих предметов самых прихотливых форм, значения которых он также не знал и не собирался ими интересоваться.

Наконец, пройдя через множество помещений, они попали в круглую комнату, в конце которой стоял нефритовый трон в виде змеи с человеческим лицом, стоящей на хвосте. Иоанн Тёмный, усевший на трон, взял в руки весьма интересный посох, с навершия которого скалилась в недоброй усмешке, словно живая, каменная змея, и произнёс.

— Тебе придётся дать мне здесь клятву, Семён Кнут, ибо из того дела, которое я тебе поручу, ты выйдешь либо мёртвым, либо ещё больше преданным мне, чем раньше. Права на ошибку у тебя нет, как нет его и у меня!

Факелы, пропитанные нефтью, коих здесь было немного, тускло чадили, метались по стенам тени, шуршали то ли мыши, то ли гигантские насекомые. Иногда слышался шум тела, торопливо ускользавшей прочь ядовитой змеи или огромного ядовитого паука. Но Семён не боялся ни этого, ни общего антуража комнаты.

В его душе давно образовался лёд, а сам страх был неведом, слишком много грехов уже числилось за ним, так что он не сомневался, в случае смерти его душе будет положено гореть в аду, и, наверное, это будет происходить в самом мрачном уголке ада, если он, конечно, существует.

Но вот, где окажется император, ему было весьма интересно, наверняка, у императора было не меньше грехов, чем у него, а может быть, даже и больше, а то и ужаснее. Такому служить было не грех. Тьфу, прости Господи, за невольный каламбур. Да и интересно.

— Клятву дашь на своей крови!

Император вдруг сделал резкий жест скипетром с головой змеи, который сжимал в руке, и все горящие факелы мгновенно потухли, отчего комната погрузилась в непроницаемую черноту. Впервые в душе Семёна вяло шевельнулся иррациональный страх, но тут же снова затих, задавленный железной волей своего хозяина.

Хлоп, и яркое бело-зелёное пламя загорелось в пасти каменной змеи, скалившейся с императорского скипетра. Медленно обходя помещение, император прикасался клыками змеи, с которых словно стекало пламя, к незаметным вначале факелам, которые тут же загорались ярким и сильным пламенем, не чадя и не плюясь искрами.