Оперативный простор (СИ) - Дашко Дмитрий Николаевич

— Кому он сдался — этот бабник. Не там копаешь, сыщик… А теперь — прощай! И пусть будут прокляты ваши Советы во веки веков… — Птахин выгнулся дугой, словно по нему пропустили электрический заряд, а потом вдруг осел.

Я потрогал жилку на шее. Она не пульсировала.

Даже будь у меня шапка, я бы не стал её снимать. У меня не было ни малейшего уважения к этому человеку. На нём жизнь, как минимум Тараса, да и за состояние товарища Маркуса уверенности не было.

А ещё я был рад смерти Птахина — окажись он сейчас раненым в руках чекистов — наверняка раскололся бы и дал показания, и таким образом стал бы ниточкой, что привела бы к Александру.

И вот, она — пресловутая политическая статья.

Да, Катин муж не захотел стать заговорщиком — это, конечно, плюс ему со стороны властей, но он не стал сообщать о заговоре — и тут жирный минус разом перечёркивает его заслуги.

Посмертное признание Птахина помогло мне укрепиться в мысли, что Александр невиновен. Более того, убийство Хвылина никак не связано с контрреволюцией, тут что-то иное, более прозаичное.

Пресловутая бытовуха, та же самая ревность — которую приплели как мотив обвинения для Александра. Короче, ищите женщину и не ошибётесь.

Что ещё? Да самое важное: получается, что свидетельница — эта самая Зина Ангина — лжёт.

То ли мстит Катиному мужу, то ли кого-то покрывает. А может и то, и другое в одном флаконе.

Крутить тебя нужно, дамочка. Вертеть со всех сторон, просвечивать как рентгеном. Тогда, глядишь, отыщется и настоящий убийца.

Вот только пальба, смерть Тараса и Птахина, ранение Маркуса… Все эти события, спрессованные в один короткий миг, не позволят мне вплотную заняться долбанной Ангиной в ближайшие час или два.

Как раз наоборот — это мной сейчас будет заниматься ГПУ, станут выворачивать наизнанку, потрошить, ну а потом — при самом благополучном раскладе — отпустят и принесут извинения. Или не принесут, ну да лишь бы до выяснения всех деталей не законопатили.

Можно, конечно, удрать, пока не закрутился маховик расследования, но тогда контора точно не поймёт меня правильно. А это уж, извините, чревато…

В общем, ждёт меня утомительная и полная веселья поездка на Гороховую 2.

— Товарищ, с вами всё в порядке? — участливо спросил подбежавший красноармеец.

— Да. Я сотрудник угрозыска, — поспешил представиться я. — Преследовал человека, устроившего перестрелку неподалёку отсюда.

— Можете показать документики? — вынырнул откуда-то милиционер.

Где же ты раньше был, товарищ? Хотя, понимаю — парк большой, оркестр играет, пока разберёшься, что к чему.

Я достал удостоверение.

— Вот!

— Можете убрать, всё в порядке, — разрешил милиционер. — Как этот? — Он показал на тело Птахина.

— Уже труп. Пришлось застрелить его, после того, как он открыл огонь в мою сторону, — пояснил я.

— Лихо вы его! — покачал головой красноармеец. — Хорошая у вас в угрозыске стрелковая подготовка. Нам бы так стрелять научиться, — добавил он с завистью.

— Дело нехитрое, научитесь, — обнадёжил я.

— А он точно мёртв? — с опаской спросил милиционер.

— Ну, я не медик, но, кажется, тут всё яснее ясного. Попрошу поставить возле тела охрану. А мне надо вернуться на место преступления — там был… есть раненый, — поправился я.

— Есть! — козырнул милиционер.

В спину кольнуло… ох ты ж, ёшкин кот… Никак поясницу «прострелило».

В прошлом эта болячка доставляла мне массу хлопот. Принято считать, что опер весь день носится с высунутым язык. Отчасти это правда, побегать приходится, но и кабинетную работу никто не отменял. Ну, а вместе с ней приходят и неизбежные спутники — остеохондроз ещё никто не отменял и не вылечивал.

Потом молодой организм взял своё, спина отошла.

С раненным латышом уже возились двое — представительный мужчина с основательным брюшком и профессорской бородкой и примерно его же возраста женщина. Говорят, что со временем супруги становятся внешне похожи друг на друга. Глядя на эту пару сразу становилось ясно: они — муж и жена.

— Кто такие? — спросил я у милиционера, которого сам же поставил на охрану.

— Доктор какой-то с супругой. Она тоже медик, — благовейно произнёс постовой.

— Так, раненого необходимо немедленно доставить в операционную, — объявил врач.

Он выцепил меня взглядом и тоже почему-то определил во мне старшего:

— Молодой человек, вы можете организовать нам какое-нибудь средство передвижения? Любой экипаж…

— Сделаем, — сказал я. — Он… выживет?

— Выживет, если вовремя прооперировать. Поспешите, молодой человек.

С помощью милиционеров удалось на время реквизировать вместе с шофёром один из легковых автомобилей, припаркованных на дороге у решётки Летнего сада.

Маркус очнулся, когда его начали грузить в машину, открыл глаза и, увидев меня, сразу спросил:

— Ты взял его?

— Застрелил, — признался я.

— Ничего страшного, — спокойно ответил латыш. — Я всё равно узнал всё, что хотел. И ещё…

Ему было трудно говорить, и он поманил меня пальцем, чтобы я ближе нагнулся к нему:

— У меня на тебя виды, Быстров.

Не успела машина отъехать, как меня сразу взяли в плотное кольцо трое мужчин в кожанках. Они словно сошли с кадров старых советских фильмов про ЧК.

— Ваши документы, товарищ… Спасибо… К сожалению, вам придётся проехать с нами. Надеюсь, не возражаете?

Даже если я и возражал бы, это всё равно не изменило бы ровным счётом ничего.

— Разумеется, — вздохнул я.

Так и знал, что визит к поэтессе откладывается на неопределённое время.

Хрен с этой Зиной Ангиной! Никуда не сбежит!

Эх, знал бы я заранее, как оно получится — плюнул бы на всё и мчался к поэтессе со всех ног!

Глава 22

Спасибо чекистам — претензий к ним после посещения Гороховой 2 (через несколько лет они переедут на Литейный) у меня не возникло. «Кровавая гэбня» не бросила в застенки и не стала загонять иголки под ногти. Даже не побили для «профилактики».

Меня вежливо пригласили пройти в кабинет, предложили выпить чаю с ароматными, пропахшими ванилью, баранками.

Заправлял разговором кряжистый мужчина лет сорока пяти с мозолистыми руками потомственного пролетария, красным, обветренным лицом и усами под Будённого.

— Шмаков Спиридон, — представился он.

— Быстров Георгий.

— Ну что, поговорим товарищ Быстров? — спросил он, после того, как мы покончили с чаем.

— Конечно, товарищ Шмаков.

Он достал синюю картонную коробку папирос «Жемчужина Крыма»:

— Угощайтесь!

— Спасибо — не курю. Бросил.

— А я с вашего позволения, закурю.

Он поджёг кончик папиросы и с наслаждением затянулся.

Эх, прав был Марк Твен, когда писал: «бросить курить легко, сам сто раз бросал». Видать настоящий Быстров был конкретным курильщиком. Меня при виде папиросы и запахе табачного дыма чуть не затрясло от возбуждения.

Моё возбуждение не укрылось от Шмакова.

— Может, передумаете? Берите папироску.

— Лучше — не надо. Сорвусь, — признался я.

Чекист выпустил густое кольцо дыма и тут же разогнал его рукой.

— Дело хозяйское. У меня от махорки горло дерёт, приходится покупать папироски у нэпманов. Цены, как понимаете, кусаются.

— Понимаю.

— Что вы делаете в Петрограде? — начал расспросы Шмаков.

— Взял отпуск по ранению, приехал, чтобы помочь сестре. Её мужа — преподавателя военшколы Александра Быстрова арестовали по обвинению в убийстве. Сестра попросила, чтобы я разобрался во всём.

— То есть веры органам советского следствия у вас нет? — прищурился Шмаков.

— В следствии работают люди, людям свойственно ошибаться, — обошёл этот немного провокационный вопрос я.

Мой ответ Шмакову понравился. Он одобрительно кивнул.

— И как успехи?

— Да пока никак, — пожал плечами я. — Я в Петрограде всего ничего, вхожу в курс дела.

— Неужели вы, как работник уголовного розыска, не понимаете, что ваша игра в пинкертонов может помешать следствию? — насупился Шмаков.