Евгений Токтаев - Орлы над пропастью
— Спешат, — проговорил царь, ни к кому конкретно не обращаясь.
Фрасибул, кашлянув, осторожно сказал:
— Большую часть запасов хлеба в округе мы сумели свезти в город. Римляне, должно быть, уже разведали это и понимают, что скоро им будет не прокормиться.
— Да, прокормить такое войско тяжело...
Царь повернулся к человеку в неприметной одежде, персидского кроя, стоявшему среди приближенных, поголовно облаченных в доспехи, один другого ладнее и богаче.
— Тяжело прокормить, если только подлые вифинцы не распахнули свои ворота римлянину. Поди шлют теперь ему один обоз за другим. А? Что скажешь, Киаксар? — Митридат протянул руку, указывая на человеческие фигурки, копошащиеся у осадных машин и приспособлений, — шлемы-то не римские!
— Я вижу, государь, это вифинцы, — сказал Киаксар, — Потеря Кизика печальна, но Лампсак и Дардан остались за тобой, а значит, флот Неоптолема всегда найдет приют у Пропонтиды.
Для многих присутствующих сказанное оказалось новостью. Они не могли даже предположить, каким образом Киаксару в осажденном городе стало известно об этих событиях, и смотрели на всезнающего царского советника со священным трепетом. Киаксар между тем продолжал:
— Фимбрия знает, что сил у него всего на один мощный рывок. Но он торопится, не спеша, весьма успешно совмещая несовместимое. Все повторяется, как с твоим сыном, государь: быстрая неудача, продуманный ответ. Он горяч, но не глуп, этот Фимбрия.
Митридат уже знал, как зовут полководца, противостоящего ему. Киаксар сообщил ему имя вскоре после того, как побитый сын прибежал под отцовскую защиту. А следом и сам Фимбрия, желая соблюсти формальности, хоть и не надеясь на успех, представился и предложил вступить в переговоры. Митридат ответил отказом.
На этот раз, сидящие на стенах понтийцы более преуспели в подсчете численности вражеского войска. Результаты встревожили. Даже самый грубый подсчет говорил, что римлян и их союзников не менее тридцати тысяч. В Пергаме собралось всего девять тысяч воинов, из которых около пяти — бойцы Диофанта. Они сохранили организацию и порядок, но были весьма деморализованы поражением и грандиозностью потерь. Остальные бойцы — царские телохранители. Отборные воины, они в любом случае будут биться до последней капли крови. Такое незначительное количество войск в Пергаме объяснялось тем, что царь и его стратеги не предполагали столь быстрого появление в Азии крупных сил противника. Лучшие стратеги Митридата с многотысячными армиями находились в Греции.
Митридат видел, что нанести противнику существенный урон не получается и поэтому соотношения один к трем для обороны недостаточно. Было собрано ополчение из горожан, но им не очень-то доверяли. В конце концов, еще два года назад все они в течение весьма продолжительного времени, практически двух поколений, являлись подданными Рима. Хотя, собственно, римляне и италики в городе отсутствовали, их перебили.
Отбыв в акрополь, Митридат созвал совет, далеко не первый за последние дни, для обсуждения сложившегося положения.
Царь начал речь первым:
— Все вы видели, насколько тяжело наше положение. Римляне начнут штурм в ближайшее время, и нет надежды, что мы его отразим. Пока еще есть время, нужно решить, как нам поступить. Оставить ли город, пройдя через северные ворота, где римляне явно создают лишь видимость заслона? Или сражаться на улицах, цепляясь за каждый камень?
Поднялся Таксил:
— Государь, нужно прорываться в Питану.
— Питана не выстоит, если уж падет Пергам, — возразил Митридат-младший.
— Но Питана — порт. У римлян флота нет и государь, легко доберется в безопасное место.
— У римлян есть флот, — подал голос Киаксар.
Таксил изумленно поднял брови:
— Откуда он у них взялся?
— Это не важно, — отрезал Митридат.
Таксил потупился и сел.
— В Питане нет сейчас нашего флота, — сообщил Киаксар, — быть может, только пара кораблей.
— Так надо послать сообщение Неоптолему, — вставил Фрасибул, — пусть он прибудет.
— Ты сообщишь, почтеннейший? — спросил Киаксар, — пройдешь через заслоны римлян?
— Это не мое дело, — с достоинством пригладил бороду Фрасибул.
Тиссаферн насмешливо дернул щекой, но ничего не сказал. Киаксар ответил:
— Я отправил вестников пятнадцать дней назад. И к Неоптолему, и в другие места, откуда можно ждать помощь. Царский флот стоял в Митилене, рукой подать. Но Неоптолем не прибыл, флот вышел в море раньше. Наварх не знает о нашем положении.
— Но как он мог уйти?! — возмутился Фрасибул.
— Он ведет войну, — спокойно ответил Митридат, — с Родосом. Как приказал ему царь. Кроме того, ему поручено препятствовать возможным попыткам Суллы переправиться через Геллеспонт.
— Неоптолем не придет, — подытожил Киаксар, — он у проливов. Стена продержится пять-шесть дней. Помощь прибыть не успеет.
— Ловушка... — прошептал царевич.
Эвпатор грозно взглянул на сына и произнес:
— Прорываемся в Питану. Нужно, чтобы корабли там были.
Царь посмотрел на Киаксара. Тот кивнул.
Митридат продолжил:
— Прорыв начнем не раньше, чем римляне займут Нижнюю Агору. Пусть там завязнут. Таксил...
— Да, государь.
— ...ты бегал быстро, теперь постоишь. Насмерть. Я дам тебе ополчение. У меня нет желания губить моих лучших воинов в уличных боях.
— Но, государь, пергамцы ненадежны...
— Насмерть, Таксил! — рык царя мог бы соперничать в мощи с львиным, — сорокотысячное войско рассеяно, как пыль по ветру! Спросил бы с Диофанта, не будь он в беспамятстве. А так, спрошу с тебя.
— Да, государь...
— Тиссаферн?
— Да, государь.
— Ты пойдешь на прорыв через Северные ворота с халкаспидами[46]. Я пойду во второй линии. Ты понял меня?
— Понял, государь. Первая линия прорвет заслоны. Или погибнет.
— Не в этот раз, Тиссаферн. Умрешь когда-нибудь потом. Со мной понесут Диофанта. И сыновья будут со мной. Ты понял?
— Да, государь.
— До Питаны сто пятьдесят стадий[47]. Один переход. Никаких обозов не брать. Вообще ничего не брать, кроме оружия. Бросить все здесь. Все, Фрасибул! Пусть забирают, может быть подавятся. Ступайте все.
Участники совета поднялись.
— Киаксар, останься.
— Да, государь.
Когда все прочие удалились, царь сказал:
— Времени мало.
— Я знаю, государь, но далеко не все потеряно.
— Сейчас от тебя требуется больше, чем от Таксила с Тиссаферном. Собирай Псов. Свора разбрелась и волки разыгрались. Мы балансируем на острие меча. В чем-то это даже хорошо. Опасность разгоняет кровь, застоявшуюся в праздности. Меня не страшит смерть. Пленение — возможно. Но думать об этом я не стану, ты знаешь меня, Киаксар. Я буду думать о будущем. А будущее в любом случае туманно. Сулла рассеял войска Архелая. Теперь этот Фимбрия... Мы упустили поводья, Киаксар.
— Мы упустили их еще четыре года назад, отказав в помощи быку. А бык не смог поднять на рога волчицу в одиночку.
— Не напоминай мне! Да, тогда все казалось иным! И как легко все начиналось.
— Мой царь, я все же осмелюсь напомнить тебе, что из любой ситуации есть два выхода. И это количество я, по мере моих скромных сил, всегда стремлюсь умножить.
— Те возможности уже потеряны?
— Не знаю, мой царь.
— Ты? — удивленно поднял бровь Митридат, — не знаешь?
— Да, не знаю, хоть ты и редко слышишь от меня подобные слова. Но скоро буду знать, — уверенно сказал Киаксар.
— За это я всегда ценил тебя, мой друг. Ты заражал меня своей уверенностью.
— Сейчас все сложно, государь. И дело даже не в нашем положении. Я отправил вестников, едва римляне подошли к стенам Пергама. Свора соберется, а мы прорвемся. Я уверен. Но в Италии теперь будет действовать сложнее. Пока не понятно, с кем разговаривать. Муцил мертв, как и большинство его соратников. Нужно искать новых. Нужно искать, кто еще там остался из желающих услышать волчий вой над Капитолием. И тех, у кого достанет разума не вспоминать наш прошлый отказ.
— Мой отказ... Ты, как всегда деликатен, и как всегда, беспощаден, старый друг. Ищи, Киаксар. Из этой западни мы выберемся. Или не выберемся. Но тогда нам будет все равно. А если выберемся, то нужно возобновить связи с Италией.
— Я ищу, государь.
* * *Чадят светильники, сражаются с всепроникающей тьмой, но их успехи ничтожны, чернильная пустота не спешит делиться властью над огромным залом. Здесь нет ни души, лишь один человек, облаченный в дорогие доспехи, восседает на резном, золоченом троне. Он неподвижен, словно статуя, немигающим взором глядит в никуда. Он неподвижен целую вечность, прежде чем что-то меняется. На широком подлокотнике трона стоит золотой кубок. Человек простирает над ним раскрытую ладонь, во второй его руке появляется узкий стилет. Лезвие мягко скользит по ладони, оставляя за собой тонкий ручеек. Темные капли падают в чашу, смешиваясь с красным вином. Легкие всплески, водяные часы отсчитывают мгновения. Кап. Кап. Кап...
