Сергей Шхиян - Царская пленница
В таком роде господин Селиванов передал мне всю мудрость предшествующего поколения, переведя общение в форму монолога. Говорил до того момента, пока метрдотель не попросил «дорогих гостей» убираться восвояси, чтобы не подводить заведение под гнев государя.
Против порядка Дмитрий Федорович бунтовать не решился, кивнул мне, чтобы расплатился, и, одернув вицмундир, потопал к выходу. Вот тогда-то и началось самое интересное.
У входа в ресторан посетителей уже ожидали экипажи, вызванные голосистыми швейцарами. Они один за другим подъезжали к парадному входу. Посетители этого дорогого заведения сплошь были люди значительные или чиновные, потому швейцары с особой лихостью кричали:
«Карету действительного статского советника такого-то» или, скажем, «карету обер-прокурора», а когда вышел Дмитрий Федорович, то выкликнули всего-навсего «коллежского асессора». Немедленно к подъезду ресторана подъехала ободранная коляска, запряженная какой-то водовозной клячей. Селиванов, даже не взглянув на подъехавшее убожество, высматривал свой чудесный экипаж, как вдруг из коляски его окликнул знакомый голос:
— Ваше благородие, прошу садиться!
Дмитрий Федорович сначала даже не понял, что обращаются к нему, но, присмотревшись, узнал своего кучера и встал, как громом пораженный.
— Ты это чего, Василий? — воскликнул он. — Где моя карета?
— Так это она и есть, — откликнулся кучер, отворачиваясь от барина, — али не признали?
— То есть как это так, моя? Ты куда мою карету дел?
— Не пойму о чем это вы, ваше благородие, — ответил на это Василий. — Это и есть ваш экипаж, другого у нас отродясь не было.
Вышедшие вслед за нами посетители с интересом слушали пререкание подвыпившего господина, не узнавшего собственную коляску. Однако Дмитрию Федоровичу было не до случайных зрителей.
— Да я тебя подлеца запорю, ты куда мою карету и лошадей дел?! — закричал он так громко, что тут же прибежали два околоточных.
— Что за шум? — строго спросил один из них толстоватого господина в помятом от долгого сидения вицмундире.
— Ограбили, — завопил Дмитрий Федорович, указывая на кучера, — вяжи его, подлеца!
— Что случилось, о чем шум? — строго спросил Преображенского полка поручик, подходя к начавшей собираться толпе.
— Да вот, господин коллежский асессор какую-то особую карету требовают, — объяснил ему некий доброхот.
— Что за карету? — спросил поручик.
— Говорят эта не ихняя, у них, мол, не коляска, а натуральная карета, — пояснил тот же человек из публики.
— Как так не их, да я сам видел, как этот господин именно на этой коляске приехал, — громко сказал поручик. — Да не только я видел, вот и князь свидетель.
— Выпимши, господин, так незачем шуметь, — примирительно сказал околоточный, — время позднее, как бы чего не вышло.
— Но это не моя карета! Не моя! — обращаясь уже ко всем, плачущим голосом закричал Селиванов. — Вот, вот они подтвердят! — вспомнив про нас с Михайло Михалычем, обрадовался он. — Они видели, на чем я приехал!
Однако домовладелец, похоже, ничего подтверждать не хотел, как и ввязываться в странное дело.
— Моя сторона с краю, — негромко пробурчал он, отступая за чужие спины.
Я, по своему же сценарию, должен был уверить всех, что Дмитрий Федорович приехал на коляске, которую раздобудет Афанасьев, но в последний момент передумал и начал импровизировать.
— Как можно такое говорить! — возмущенным голосом обратился я к околоточным и публике. — Нетто такой господин на этаком безобразии может ездить? Да он первый человек в Петербурге! Он кого хочешь, хоть министра, раз — и к ногтю!
Народ, заинтересовавшись характеристикой скандалиста, начал подступать ближе.
— Господин коллежский асессор, если захочет, то…
Договорить мне не дали, услышав о чине Дмитрия Федоровича, толпа разразилась смехом и шутками.
— Они недостойны на такой облезлой колымаге ездить, — попытался я перекричать всех. — Они могут любого мужика сенатором или князем сделать, только деньги плати!
— Замолчи, дурак! — вдруг завопил чиновник и, оттолкнув меня, вскочил в коляску. — Васька, гони!
Кучер щелкнул кнутом, и неспешная коняга, напрягшись всем телом, дернула извозчичью пролетку и затрусила прочь от ресторана.
Толпа радостно заулюлюкала вслед. Я огляделся в поисках Михайло Михалыча, но того и след простыл. Развлечение окончилось, и народ начал расходиться и разъезжаться. Мы с Афанасьевым пошли по проспекту в сторону Невы.
— Утешил, друг, — хлопая меня по плечу, радовался Шурка. — Давно так не веселился!
— Как вам удалось кучера уговорить участвовать в шутке? — спросил я.
— Это оказалось самое простое. Твой протеже ему полгода жалованье не платит, вот мы ему и предложили отдать нам карету, а ему взамен купили извозчичью пролетку.
Глава одиннадцатая
Михайло Михалыч только что не стучал ногами:
— Мальчишка, ты знаешь, что наделал?!
— О чем это вы так волнуетесь? — не понял я.
— Ты чего это про Дмитрия Федоровича наговорил?! Ты в своем уме?
— Чего это я такого обидного про них сказал? — натурально вытаращив глаза, изумился я. — Знамо, господин самый что ни на есть приятный, и по обхождению, и вообще.
— Ты что, правда, такой дурак, или прикидываешься? — чуть не плача, спросил домохозяин. — Угораздило меня с тобой связаться!
— Это мне, Михайло Михалыч, очень от вас зазорно такое слышать! За что вы меня погаными словами срамите?
— Да иди ты, — только и нашелся сказать он, безнадежно махнув рукой.
— Нет, вы погодите! — взвился я. — Да как так можно оскорблять курского дворянина! Да я вас в участок повлеку!
У домохозяина скривилось лицо, как от зубной боли, и он, ничего не сказав, вышел из моей каморки.
— Чего это он? — удивленно спросил Иван.
Я рассказал о вчерашнем розыгрыше.
— Была тебе нужда связываться, — недовольно сказал он. — Мало нам неприятностей, не хватает наживать лишних врагов!
— Не мог удержаться, — виновато ответил я. — Такая харя наглая! Они вполне уверены, что полные хозяева жизни.
— Ну и что, со всеми теперь будешь бороться? Жизни не хватит…
Он был прав, но иногда так и тянет совершить что-нибудь иррациональное, особенно когда встречаешь такую одиозную личность…
— Бог с ними, — примирительно сказал я, — все равно нам отсюда нужно съезжать. Мне всю ночь клопы заснуть не дали.
— Куда ехать-то, везде паспорт спросят.
— А если к твоей вдове на Сампсониевский проспект?
— Думаешь, у нее княжеские покои?! Да и далеко оттуда тебе будет по кабакам ходить.
Намек был прозрачный, но я не возразил — потому как ходил по злачным местам не по своей прихоти, а по нужде. Не успели мы кончить разговор, как вновь пришел хозяин. Он взял себя в руки и больше не смотрел волком.
— Ты на меня, Иван Иванович, не обижайся. Не я тебя собачил, нужда моя. Селиванов, он, думаешь, что? Так и спустит? Шалишь, он за копейку удавится, а тут, шутишь, венская карета за шесть тысяч, а кони все двадцать стоят! Это не фунт изюма!
— Я-то тут при чем? — опять закосил я под полного идиота. — Мне самому Дмитрий Федорович понравился. Очень солидный господин, а уж какой добряк, отродясь таких не видывал.
— Это точно, что добряк, — усмехнулся хозяин, — только те, кто от него добра ждут, по ночам спать боятся.
— Почему? — наивно вытаращил я глаза.
— Так, шучу я, — испугался своей откровенности Михайло Михалыч, — Дмитрий Федорович прекрасный и достойный человек. Вот и нужно помочь ему обидчиков отыскать.
— Тех, что карету подменили? — наконец догадался я.
— Вот именно. Ты, случаем, не знаешь, кто это сделал?
— Я в Санкт-Петербурге кроме вас, почитай, никого не знаю. А вы все время с нами в ресторации сидели, так что я на вас и не думаю.
От такого идиотизма хозяин только повел шеей, как будто ее жал тугой воротник.
— А к какому это офицеру ты в ресторации подходил? Он потом, кажется, нам еще на улице повстречался.
К такому вопросу я не был готов, — не думал, что Михайло Михалыч отличается такой наблюдательностью.
— Это наш сосед по Курскому имению, — спустя мгновение, почти не запнувшись, ответил я.
Домохозяин пристально посмотрел на меня — не поверил.
— А какая его фамилия?
— Воронцов, он из графского рода, — теперь уже без запинки ответил я.
— Слышал про таких, — пробурчал он, остывая. — О чем говорили?
— Так, ни о чем, я ему просто как сосед представился. Он-то меня не вспомнил, — стыдливо сказал я.
Кажется, последнее замечание убедило собеседника, что я не вру, и объяснило мою заминку — не хотел сознаваться, что аристократ меня не признал.
— Вот видишь, лезешь к неровне, а потом плакать будешь!
