Андрей Бондаренко - Северная война
— Ну, чего случилось, маркиз?
— У герцога голуби улетели! — емко и дисциплинированно сообщил Алешка. — Все четыре штуки… Я на улицу выходил ненадолго — выкурить трубочку-другую. Посидел на лавочке, покурил, горячего сбитня купил у уличного торговца, выхлебал. Возвращаюсь, а этот фон Круи — чуть не плачет от расстройства. Мол, когда кормил птичек, то случайно забыл дверцу закрыть, потом стало жарко — очень уж натоплено у нас в комнате (это правда, очень жарко!) — он окошко и приоткрыл… А сам вышел ненадолго в коридор. Потом, мол, возвращается, а сизарей-то и нет, улетели уже. Все улетели — в окошко… Что это значит, командир, а?
Егор сонно и неопределенно передернул плечами:
— Может, и совсем ничего не значит, а может — и очень многое. Так сразу и не понять… Но рисковать нельзя — при любом раскладе! Ладно, к мызе Эрестфер мы будем выдвигаться только послезавтра утром, так что времени у нас с тобой — с немалым избытком… Так, завтра после обеда, когда Петр Алексеевич наверняка захочет немного отдохнуть — уж я постараюсь, — встречаемся за дальней крепостной башней, за той, которая такая толстая, смешная… Доктора Жабо обязательно захвати с собой, поговорим предметно и серьезно, — после короткой паузы добавил: — Не имеем мы права рисковать…
На следующий день, во время обеда, Егор вел себя очень весело и непринужденно: много и беспрестанно шутил, рассказывал свежие соленые анекдоты, охотно пел матерные частушки и даже — плясал трепака, ловко отбивая такт — деревянными ложками об собственную коленку. А главное, в промежутках между этими важными мероприятиями, он провозглашал заковыристые и заздравные тосты — один за другим…
Часа через полтора Петр очень сильно захмелел, тяжело поднялся из-за стола и, предварительно погрозив Егору пальцем, заявил:
— Сволочь ты порядочная, Алексашка, гад законченный! Вот — напоил меня… Зачем, спрашивается? Ладно, пойду я посплю часок-другой. А вы веселитесь, веселитесь, други мои…
Еще через сорок минут Егор встретился с Бровкиным и Карлом Жабо, изложил им свой нехитрый план.
— Даже не знаю, что и сказать, командир! — задумчиво покачал головой Алешка. — Не, я все исполню, что ты велишь, не сомневайся… Но вдруг ошибаешься?
— Не имеем мы право рисковать жизнью и здоровьем Петра Алексеевича! — в очередной раз повторил Егор. — Причем не только жизнью, а возможно, что и свободой… В любом случае, хуже не будет!
Пожилой же француз ничего говорить не стал, только понятливо кивнул головой, что означало одно: предложенный план он полностью одобряет и свою персональную задачу понял досконально…
Ранним тихим утром военная колонна, наконец, тронулась в путь. Впереди следовал Дикий полк — во главе с бородатым и злым полковником Исмаилом-оглы, потом — половина Петровского полка, та, что на санях, за ней — пешая половина, далее — возки с царем, его соратниками и милосердными сестрами, следом — сани с легкими мортирами, боеприпасами и продовольствием. Замыкали колонну три сотни башкир и татар, которыми командовал пожилой и внешне очень медлительный башкир (неизвестного звания), по прозванию — Федонин.
Погода стояла облачная, но безветренная, шел легкий, мелкий и редкий снег, температура воздуха держалась на уровне минус двух-трех градусов. Просто идеальные условия для дальнего похода… За световой день они прошли, старательно огибая Чудское озеро с юга, порядка сорока верст, встали на ночлег, окружив со всех сторон небольшую березовую рощу. Бодро застучали солдатские топоры, тут и там загорелись яркие и жаркие костры.
— Приказываю всем офицерам и полковникам: в походе вкушать пищу только из общих котлов! — пафосно и важно велел царь, которому все происходящее безумно нравилось, после чего попросил Егора: — Алексашка, принеси-ка кулеша солдатского — мне и герцогу! Быстро давай, лентяй, шустрей передвигай своими копытами…
Егор, взяв у повара Антошки, временно оставшегося без работы, две глубокие серебряные миски, отправился к ближайшему костру.
«А этот каприз Петра Алексеевича — совсем даже и кстати! — обрадовался легкомысленный внутренний голос. — Царская вода — на нашу скромную мельницу, образно выражаясь…»
Кулеш со свежайшей солониной был по-настоящему хорош: горяч, духовит, наварист…
На четвертую ночную стоянку — после выхода из Пскова — воинская диверсионная бригада остановилась в чистом поле, скупо изрезанном сточными (в нормальном понимании этого слова) широкими канавами, вдоль которых рос густой кустарник, который уже через двадцать минут весь был вырублен — на топливо для костров. Герцог фон Круи, мельком заглянув в карту (Егор любезно подсветил ему пламенем спички — «конструкции» Брюса — Меньшикова) и знобливо передернув своими сутулыми плечами, довольно известил:
— Вот, знатные господа мои! До хутора Эйво, а значит, и до реки Ая, осталось всего пятнадцать-семнадцать русских верст, что просто отлично. Завтра последнюю часть пути пройдем уже без всякой спешки, чтобы люди и лошади не устали чрезмерно — перед грядущим боем…
— Алексашка, кулеша расстарайся! — уже привычно скомандовал Петр.
У ближайшего солдатского костра Егору от души начерпали пшеничного кулеша, щедро сдобренного мелко нарезанными кубиками солонины. Надев рукавицы — чтобы ненароком не обжечься, он, осторожно подхватив миски за края, отошел от костра метров на двадцать пять, остановился, аккуратно поставил миски на плоский камень, достал из кармана камзола (на густом волчьем меху) маленький фаянсовый флакончик. Бдительно оглядевшись по сторонам (пусть и в полной темноте), Егор зубами вытащи из флакона хорошо притертую деревянную пробку, влил в миски немного вязкой жидкости: в правую — побольше, в левую — поменьше, вставил пробку обратно в горлышко флакона, убрал фарфоровую емкость в карман камзола, из другого кармана достал серебряную ложку, тщательно перемешал ею кулеш в обеих мисках, отбросил ложку далеко в сторону…
«Левая миска — для царя, правая — для высокородного герцога! — еще раз въедливо напомнил внутренний голос. — Смотри, дурилка картонная, не перепутай!»
— Хорошее сегодня получилось варево, сытное! — довольно похвалил царь, с отменным аппетитом поглощая нехитрую солдатскую пищу.
— Очень вкусно! — кисло и неуверенно подтвердил герцог, с плохо скрытым отвращением глотая кулеш…
Следующим утром в лагере неожиданно обнаружилось два десятка заболевших: частый и кровавый понос, болезненная рвота, сильнейшая слабость, постоянная головная боль. Естественно, среди хворых оказались и царь, и герцог фон Круи…
«Остальные-то ребята, которым Алешка Бровкин вчера в кашу незаметно добавил хитрой микстуры доктора Жабо, совершенно и ни при чем! Жалко их… — ударился в философские рассуждения сентиментальный внутренний голос. — Но достоверность в нашем деле очень уж важна! Без элементарной достоверности любая — пусть даже и самая гениальная задумка — не стоит и понюшки нюхательного табака…»
Карл Жабо, внимательно осмотрев больных, важно объявил:
— Очень сильное пищевое отравление, государь! Виновата во всем, скорее всего, несвежая псковская солонина. Я, конечно же, выдам заболевшим укрепляющие настои и пилюли. Но, чтобы не было осложнений, необходимо всех скорбных животами срочно отправить обратно в Псков. Им сейчас нужна свежая молочная пища — на протяжении месяца… Где же взять парное молоко и нежирный творог в чистом поле? Прошу, государь, не спорить со мной! Извольте следовать в Псков! Хмельное? Полностью исключено! До полного и окончательного выздоровления…
Вообще-то, так разговаривать с Петром — в обычной и повседневной обстановке — было очень даже чревато и небезопасно: мог разгневаться, пойти наперекор всем и всему, в том числе — и элементарному здравому смыслу — при принятии своих решений… Но сейчас царь был очень слаб и аморфен: только безвольно и обреченно махнул рукой, после чего равнодушно согласился с французом:
— Ладно, увозите в свой Псков, морды! — скупым жестом подозвал к себе Егора: — Ты, Алексашка, ужо не ударь лицом в грязь! Хотя и трудно тебе придется — без фон Круи…
— Это точно, герцог-то наш — голова! — почти искренне согласился Егор и уверенно пообещал Петру: — Не ударим, мин херц, не сомневайся!
Герцог же, которому досталось больше других коварной и злой французской микстуры, только зло мычал и недовольно мотал головой…
Возки с заболевшими воинами, в каждом из которых находилось и по одной милосердной сестре (в царском расположился сам Карл Жабо, в герцогском — вместо милосердной сестрички — Алешка Бровкин), в сопровождении сотни Дикого полка, тронулись на юго-восток…
Перед тем как залезть в замыкающий возок, где располагались хворые солдаты, милосердная сестра Антонина — княжна Буйносова — недовольно и по-свойски поведала Егору:
