Владислав Толстой - Альтернатива маршала Тухачевского (СИ)
— За что спасибо? За то, что испортил тебе настроение? — горько пошутил Михаил Николаевич.
— Брось эти интеллигентские сопли! Знаешь, на Кавказе издревле говорят, что настоящий друг — это не тот, кто скрывает от тебя горькую правду, а тот, кто скажет тебе ее в глаза! — горячо возразил Орджоникидзе.
— Это правда — согласился Михаил Николаевич — нет ничего хуже лжи.
— Миша, скажи, что думаешь насчет всего этого — попросил Серго.
— А тут все просто, Серго — или мы сделаем Союз ССР сильной промышленной страной, не слабее Германии или Англии, или нас сотрут в порошок — ответил Ленков, мысленно извинившись перед Сталиным за плагиат. — Причем, это надо будет сделать быстро — и как-то извернуться, чтобы крестьяне не подняли мятежи, что неизбежно, если начать индустриализацию по рецепту Троцкого. Только не спрашивай меня, как именно это сделать — я не знаю, честное слово.
— Ты знаешь, что надо сделать — но не знаешь, как — невесело пошутил Серго.
Михаил Николаевич молча кивнул.
Беседа в Кремле
Серго Орджоникидзе не любил откладывать дела в "долгий ящик" — и уже через неделю после того, как он побывал в гостях у друга Миши, он решил обсудить всерьез обеспокоившие его вопросы со своим старинным товарищем по кавказской социал-демократии, с удовольствием отзывавшимся, когда Серго называл его "Коба" (соответствует РеИ — у Орджоникидзе были очень доверительные отношения со Сталиным, он был одним из очень немногих людей, с которыми Сталин был на "ты" — В.Т.).
Тут как раз представился удобный случай — после обсуждения текущих дел в Центральной Контрольной Комиссии (Серго руководил ей с 1926 по 1930 годы — В.Т.), Коба пригласил Серго поужинать в его кремлевской квартире. Григорий Константинович естественно, не отказался от приглашения.
Надежда накрыла им стол и ушла, не желая мешать беседе.
Ужин был скромным — харчо на первое, любимые Сталиным со времен туруханской ссылки сибирские пельмени, в качестве разносолов — также полюбившиеся ему с тех же времен соленые огурцы, да бутылка домашнего вина — но, происходивший из небогатой семьи Серго, привыкший к лишениям за время подпольной жизни, был доволен и таким столом. Для него главное было, не что выставлено на стол, а то, что за этим столом сидит человек, от которого он в жизни не видел никакой подлости. Спорили они часто и горячо, во многом не соглашаясь — но никогда не подводили друг друга.
После еды пришло время беседы.
— Коба, извини, если я расскажу то, что ты и так знаешь — но, думаю, тебе это стоит услышать — начал беседу Григорий Константинович.
— Если ты считаешь, что мне это следует знать — значит, так оно и есть — кивнул Сталин, доверявший Орджоникидзе. — Лучше услышать важные сведения два раза, чем ни одного.
Серго добросовестно пересказал услышанное от Тухачевского.
Сталин внимательно слушал и анализировал сказанное Гришей. Недоверие к Гоминдану проходило по категории "Волга впадает в Каспийское море" — зарывшийся во внутренние дела Серго оторвался от дел международных, но он-то не поленился выяснить "откуда растут ноги" у китайских буржуазных революционеров. Коба знал, что за основателем Гоминдана, Сунь Ят-сеном, стояла крупная китайская буржуазия, тесно связанная с финансовыми кругами Англии и Америки, имевшая надежные связи в Японии — буржуазия, которой надоело терпеть насквозь прогнивший, изолгавшийся и продающийся направо и налево режим империи Цин, мешавший ей делать деньги. Ее желание совпало с желаниями империалистов Англии, Японии и Америки, которые желали разделать Китай, как повар — баранью тушу, не испытывая при этом помех со стороны китайского императорского режима.
Вот и появились у интеллигента-идеалиста Сунь Ят-сена большие деньги на революционную деятельность, надежное убежище в Японии, всесторонняя поддержка со стороны тех, кто владел капиталами китайского происхождения, да и связанными с Поднебесной. Потом у него появилась и молодая красавица-жена, на 27 лет его моложе — как ни странно, происходившая из семьи богатейших китайских капиталистов, ворочавших десятками, если не сотнями миллионов долларов в Китае и САСШ. А потом пытавшийся вывернуться из опутавших его нитей идеалист — иначе его попытки наладить тесные отношения с Советской Россией и Коминтерном расценить было трудно — как-то очень своевременно помер, а ведь не старый был человек. Как объяснили Кобе разбиравшиеся в китайских традициях товарищи, по тамошним стародавним обычаям вдова становится наследницей не только материального имущества покойного супруга, но и своеобразной распорядительницей его идей.
— Очень хорошо у китайских компрадоров получилось — подумал Сталин — был человек, благодаря идеям которого удалось обрушить цинский режим, человек, который считается основателем нового Китая — да вовремя весь вышел. А его наследница, плоть от плоти богатейшего купеческого рода; случись кому начать толковать идеи покойного неудобным для компрадоров образом, так она мгновенно заявит, что имярек гнусно и злонамеренно извращает идеи основателя нового Китая, по совместительству — ее покойного мужа — а в Китае это очень серьезно, на человеке сразу можно ставить крест, как на солидном политике. И оспорить ее невозможно — красотка в своем праве.
Серго тем временем закончил излагать свою обеспокоенность китайскими делами — и вопросительно посмотрел на старого товарища.
— Все ты правильно говоришь, Серго — Сталин ничуть не кривил душой, он действительно понимал то, что союз Гоминдана и КПК стоит на очень шатком основании, имя которому — общий враг, осколки цинского прошлого, т. н. "китайские милитаристы". Доверять же тому же Чан Кай-ши, офицеру японской выучки, несомненному человеку богатейших компрадоров, пусть он и прислал своего первенца в СССР, фактически, в заложники — он, Коба, еще не настолько лишился ума.
— Вот только нет у нас выхода — или мы ослабляем позиции господ империалистов в Китае, делая ставку на союз Гоминдана и китайских товарищей, или — никак. Слишком слаба КПК, пойми ты это. Это даже не октябрь 1917 года, когда Ильичу пришлось брать власть в союзе с левыми эсерами и анархистами, это ситуация года этак третьего или четвертого, когда большевики были слабой и малочисленной партией, не шедшей ни в какое сравнение с теми же эсерами. А дело делать надо — и мы мало чем можем помочь нашим товарищам в Китае, мы сами "перебиваемся с хлеба на воду".
Серго хмуро молчал — трудно было не признать правоту Кобы, вот только правота эта была ему "поперек души".
— А если гоминдановцы действительно устроят переворот с резней китайских товарищей? — вырвалось у него.
— Серго, скажи мне — что мы можем сделать, кроме как предупредить товарищей из КПК? — спросил Сталин. — Мы можем послать в Китай Красную Армию? Или Красный Флот? Не можем — нечего посылать, нам бы самим отбиться, если на Союз нападут.
— Твоя правда, Коба — неохотно согласился Серго. — И помочь нечем, и товарищей жалко.
— Жалко — согласился Сталин — но мы и вправду не можем им помочь ничем, кроме доброго совета.
— Кстати, насчет того, чем нам самим отбиваться — Серго воспользовался случаем перейти ко второй части беседы — и почти дословно воспроизвел слова друга Миши, благо на память он не жаловался.
Коба внимательно слушал — и, одновременно думал, кто же растолковал Серго такие вещи, поскольку сам он в военной технике не разбирался. Первым кандидатом на роль советчика был Тухачевский — о том, что они с Орджоникидзе дружили, не знали разве что сторожевые собаки в комендатуре Кремля. Странно было то, что Михаил Николаевич вдруг начал столь обстоятельно разбираться в артиллерии — вроде бы особым знатоком он не был. Хотя, в его окружении хватало старых спецов дореволюционной выучки — кто-то из них вполне мог надоумить начальника.
А вот с чего это он вдруг переключился с "революционной фразы" на сугубо технические моменты? Это было действительно важно — Тухачевский был не последним человеком в РККА, его позицию в нынешних условиях, когда все болталось туда-сюда, надо было учитывать. Сам он был выдвиженцем Троцкого — сейчас, когда троцкистская оппозиция в ВКП(б) была практически разгромлена во внутрипартийной дискуссии, ему надо было определяться со своей политической позицией.
Примыкать к зиновьевской оппозиции ему смысла не было — она уже была разгромлена. Точнее, она была разгромлена еще в прошлом году, когда возглавивший ленинградскую парторганизацию, доселе бывшую опорой Зиновьева, Киров привел ее "к общему знаменателю". Собственно, на этом претензии Григория Евсеевича на первое место в партии можно было считать не имеющими поддержки — то, что он был старейшим членом ЦК, десять лет тенью следовавшим за Лениным, включая знаменитый шалаш в Разливе, уже особого значения не имело. Важно было другое — Зиновьев был слабым человеком, не способным сколотить себе новую опору, взамен утраченной. Конечно, у него оставался верный Каменев, действительно умный человек и признанный партийный теоретик — но этот был намного слабее самого Зиновьева, всегда предпочитая подниматься вслед за Григорием Евсеевичем, и, никогда не пытаясь действовать самостоятельно.
