Александр Золотько - Князь Трубецкой
Как же, как же, чего-то… Тут, в восемьсот двенадцатом, всего не хватает. Абсолютно всего.
Спичек-зажигалок? Да черт с ними, спичками-зажигалками, можно прикурить от головешки, лучины, костра, свечи… да и огниво не так уж и сложно освоить… Сигареты? Привычного ароматного табака нет — да сойдет и обычная махорка, самосад… Пара дней — и все, куришь трубку, не заморачиваясь на мелочи…
А про туалетную бумагу подумали? Нет, все это выглядело бы нелепо там, в двадцать первом веке. Сидите вы с Дедом или даже со всем синедрионом старцев, разглагольствуете на темы высокой политики и даже политэкономии, прикидываете, в каком месте сподручнее дать пинка истории, чтобы перевести ее на новые рельсы, придать ускорение или затормозить, рассуждаете на тему вариантов деятельности, скажем, Талейрана или Аракчеева, а тут ты вдруг с таким глубокомысленным видом выдаешь: а чем, господа, задницу подтирать? Нет, серьезно — чем пользоваться после сортира?
И только не говорите про газеты — там на страницах столько свинца, что лучше уж пулю в лоб, тоже, кстати, свинцовую. Тряпочки и прочие изыски советовать будем? Лопухи? Да пошли вы, господа старцы, советчики и наставители…
Зубы чистить мелом — это тоже очень прогрессивно. Обычная зубная щетка, шампунь… да просто мыло, в конце концов. Нет, понятно, что в продаже оно будет, что в каждом уважающем себя дворянском доме мыло варят для себя… но даже представить страшно, из чего его варят…
Это все — не на самом деле. Это — сон. Он еще спит. И он может представить себе, что на самом деле ничего не случилось, что перенос не состоялся и он все еще в своем теле в двадцать первом веке. Понятно, что глупость, что уже месяц прошел с тех пор, как он… Целый месяц! Пора бы уже привыкнуть. Он честно старался… старается принять окружающую действительность…
Перестал дергаться, когда Митрич или кто-то из солдат бросал в кашу огарок сальной свечи «для вкуса». Перестал ведь. Уговорить делать какую-никакую зажарку не смог — с чего бы это, если есть огарок, чего его не использовать, правда? Кашку свечкой не испортишь. И шти, опять же, из крапивы, одно удовольствие. Какие такие помидоры, ваше благородие? Мы туда лободы еще. Перца? Не, зачем перец? Солички, и ладно. И гороховая каша. С льняным маслицем.
Но привык же? Нет, в Петербурге, наверное, можно будет и бланманже заказать, да и в каком-нибудь дворянском гнезде тоже, плюс еще чего изысканного… А так, чтобы на биваке… Даже если есть возможность разнообразить меню — фигушки, мужички предпочитают вкусному привычное.
Ну и сам же запретил у местных крестьян отбирать скотину. Запретил? Под угрозой наказания? Вот и расхлебывай в прямом смысле этого слова. Кашицу, как эту фигню тут любовно называют. Нужно будет наладить охоту, отправлять кого-нибудь, чтобы настрелять дичи, благо тут ее еще полно.
Вообще, не для того, чтобы пожрать, ты сюда попал. Ты должен…
Перестать ныть ты должен, сказал себе Трубецкой. Ты должен выздороветь, прийти в себя, снова каждое утро делать зарядку — силовые упражнения, на растяжку, удары ставить, не слишком хорошо у этого тела получаются удары. Нет, по сравнению с тем, что было месяц назад, когда не мог правильно рассчитать силу и точку приложения… И лупил изо всей силы там, где можно было…
Не нужно об этом, попросил себя Трубецкой, оглянувшись на подворье. Не нужно. Пора уже забыть о том ударе. И пора с этим смириться… В конце концов, Александре куда труднее было это принять, но ведь смогла…
Руки сами собой сжались в кулаки. Черт. Черт-черт-черт… Если бы он тогда ударил сильнее — наверное, все было бы проще. С этим он бы смирился, в конце концов, доводилось убивать людей… разных людей, и военных, и гражданских, и вооруженных, и безоружных… Обстоятельства — сильнее любых принципов. Он это знал всегда, Дед говорил приблизительно то же самое, да и старцы не возражали. Если это нужно для достижения цели… высокой цели, то, естественно, можно…
Так — подвели черту, сказал себе Трубецкой.
Думаем о положительном. С оптимизмом смотрим в будущее. И даже с уверенностью. Сейчас нужно оправиться, одеться и вернуться к выполнению своих обязанностей…
А потом взять и изменить историю. Как два пальца об асфальт.
Трубецкой посмотрел на свои руки, поправил одежду и медленно пошел во двор.
Вечером умер Силантий.
И приехал ротмистр Чуев.
С гостем.
Глава 06
Андрей Платонович приехал, понятное дело, не просто так. С опаской и осторожностью приехал, не стал сразу лезть в деревеньку, а вначале отправил одного из своих гусар, чтобы предупредил князя, потом медленно, по окольному пути, повез гостя, чтобы, значит, тот прямой дороги не знал. Так, на всякий случай, попросил его, прощаясь, Трубецкой.
— Может, ему еще и глаза завязать? — вздохнув, осведомился тогда ротмистр. — Да и не приедет он сюда, как бы вы его ни просили. Ну кто вы такой? Вы князь, конечно, — слов нет, настоящий. Но чтобы полковник, флигель-адъютант поперся, прости господи, в такую даль на встречу с подпоручиком… Да еще и сумасшедшим подпоручиком…
— Вы бы не поехали?
— Я бы — не поехал. Время только напрасно тратить…
Наверное, ротмистр был прав. Трубецкой и сам не верил до конца, что полковник и флигель-адъютант, которому через несколько дней выступать с отрядом Винцингероде в сторону Велижа, найдет два дня на удовлетворение праздного любопытства. Оставалась надежда, что любопытство будет не праздное.
И все-таки приехал Александр Христофорович, он же — Константин Карл Вильгельм Кристоф, Бенкендорф. Нашел время.
В саму деревню его Трубецкой приглашать не стал, встретил за околицей, поздоровался, не подавая руки.
— Здравствуйте, Александр Христофорович, — сказал Трубецкой, сознательно избегая званий и титулов.
С одной стороны — без панибратства, с другой — почти на равных. В конце концов, графом Бенкендорф станет только в тысяча восемьсот тридцать втором, через двадцать лет, а сейчас он, простой дворянин, разговаривает с князем. И разница в воинских званиях… Это сейчас все быстро прояснится. Как там в Смоленске отреагировали на прошение об отставке?
— Добрый день, Сергей Петрович, — ответил Бенкендорф, остановив лошадь.
Прибыл будущий шеф жандармов в дорожном плаще поверх мундира, без шляпы или кивера, в простой фуражке, как бы демонстрируя неофициальность визита.
— В дом я вас не приглашаю, — сказал Трубецкой, — жара, мухи, прочие насекомые. Я организовал нечто вроде пикника тут неподалеку…
Князь указал здоровой рукой в сторону речушки, протекавшей неподалеку.
— Вам с дороги и отдохнуть следует, и перекусить…
— И выехать как можно раньше обратно, — подхватил Бенкендорф и легко спрыгнул с коня.
Тридцать лет, кавалерист, подтянутый, ловкий. Не трус… далеко не трус, что бы там о нем потом ни писали прогрессивные деятели российской культуры. Как бы там ни было, но первыми партизанами в этой войне были… будут он, Константин Александр… и так далее Бенкендорф и его начальник — генерал Фердинанд Федорович Винцингероде, Фердинанд Фрейхер фон Винцингероде. Первые русские партизаны, чухонец и немец.
Такие фортеля выкидывает история, между прочим. Они были первыми, а популярным и самым известным станет подполковник Ахтырского гусарского полка Денис Давыдов, который в настоящий момент только собирается просить генерала Багратиона отпустить его в тыл к неприятелю.
— Сюда, прошу. — Трубецкой указал рукой. — Перекусите с дороги, поспеет самовар, а потом…
Бенкендорф кивнул и молча пошел вперед.
Такие дела, подумал Трубецкой. До этого времени все происходящее с ним казалось неким продолжением фильма. Литературной игрой, если угодно. Капитан Люмьер, пан Комарницкий, ротмистр Чуев — люди, конечно, живые, типажные, но… Просто люди. Они вполне могли быть персонажами исторического романа. Для Трубецкого они были именно что действующими лицами. Сейчас и здесь. Но вот он видит перед собой часть истории, той истории, которую учил в детстве, которую потом зубрил изо всех сил, готовясь к своему странному путешествию, заучивая даты и имена на память.
Это человек, о котором он знал раньше. Человек, значение которого для истории… для наступления будущего — того будущего, которое прислало сюда самого Трубецкого, — было важным. Возможно, даже критически важным.
Полковник, флигель-адъютант. Впереди — блестящая карьера, должности, чины, награды… море грязи и гадостей, написанных и рассказанных о нем современниками и потомками. Восемь только российских орденов, включая Андрея Первозванного, графское достоинство… Жандарм, сатрап, душитель. Самого Александра Сергеевича Пушкина осмелился цензурировать…
Душитель и сатрап сел на траву возле шали, заменившей скатерть, постелил под себя дорожный плащ. Снял с головы фуражку и положил рядом с собой.
