Юрий Валин - Десант стоит насмерть. Операция «Багратион»
…Снова прошла девятка штурмовиков. Разрывы бомб, буханье эрэсов, стук авиапушек заглушили очереди малокалиберных зенитных автоматов — немцы пытались отразить налет. Недалеко — километра два.
Проревели над верхушками сосен уходящие штурмовики, почти тут же их сменила свежая девятка «ИЛов».
— Немцев-то там, видать, хватает, — с тревогой сказал Серега-наводчик, сдвинув набок танкошлем и прислушиваясь к грохоту штурмовки.
— Ну, теперь уж поменьше, — хмыкнул командир орудия. — Вот как бы «утюги» нас с фрицами сослепу не спутали.
Самолеты благополучно ушли, в обработанном районе что-то вяло взорвалось, зениток слышно уже не было.
— Обалдел ваш глушеный немец, товарищ младший лейтенант, — констатировал повеселевший волжанин.
— Мой он такой же, как твой. Мои немцы жили до Адольфа, умные книги сочиняли и научные открытия делали, — пояснил Женька. — И после ублюдка Шикльгрубера продолжат нужными делами заниматься. А сейчас у немцев запущенная фашистская болезнь. И лечится она этим самым способом. — Земляков похлопал по броне.
— Долечим, — заверил командир самоходки от лица всего экипажа.
Колонна встала — впереди просигналили «командиры машин в голову колонны». Командир «двадцать третьей» убежал, экипаж всматривался в лес — потихоньку сгущались вечерние тени. Приглушенно урчали двигатели.
— Ползем едва, зато без стрельбы, — сказал Серега.
— Та щас будет, — пообещал заряжающий. — К перекрестку, видать, вышли.
— Ты покаркай, покаркай, — сердито отозвался из своей тесноты водитель. — Немец нас не ждет, места глухие…
— Так мы уже вовсю демаскируемся, — вздохнул Серега.
Выскочивший из стоящего впереди «Комсомольца» боец спешно расстегивал штаны…
— Бывалый, — прокомментировал Захар. — Дело делает, но башкой вертит, бдительности не теряет.
Повеселевший боец метнулся обратно на броню своего игрушечного тягача — возвращались командиры машин.
— Впереди деревня, — объяснил лейтенант, запрыгивая в «корзинку» самоходки. — Разведывать некогда. Движемся по нахалке, мы идем вторыми. Огонь без команды не открывать, укрыться за броней. Тебе, товарищ лейтенант, приказано наоборот: сидеть и, если что, орать встречающим по-немецки, «внушительно, но неопределенно».
— Сделаем, не первый раз. — Женька сдернул с головы пилотку.
— Вы волосы этак назад встрепите, — посоветовал Серега. — Для фрицевского вида и налета буржуазности. И очки непременно…
Женька заворчал и вытащил забытые было окуляры.
Выползли на опушку — слева тянулось картофельное поле, впереди виднелись избы. «Двадцать третья» обогнала тягачи, заняла место за «Шерманом». Выглядывающий из танкового люка Коваленко сделал ободряюще-предостерегающий жест. Женька понимающе закивал, и командир исчез в башне. Мотоциклисты отстали, пристроившись замыкающими.
— Опорный там у околицы, — сказал наблюдающий через прицел наводчик.
Деревня приближалась, на пригорке виднелись старые, уже подоплывшие окопы, чуть выше что-то похожее на дзот. Женьке, торчащему над рубкой самоходки, стало не по себе. Хлопнут как в тире. На «Шермане» красная звезда светится, брезентом кое-как прикрыли, но лучи выглядывают — яркие, еще за океаном по трафарету набитые. Могли б, кстати, и не такую яркую краску использовать. Карабин Женька оставил на укладке снарядов, кобура «кольта» расстегнута, ладонь на рубчатой рукояти. Тьфу, ты, ковбойство какое-то…
«Шерман» уже вполз на пригорок — до крайней избы рукой подать. Появились первые признаки жизни — к дороге бежали двое аборигенов — не иначе как от дзотообразного сооружения. Человек с белеющей на руке полицейской повязкой придерживал за плечом винтовку и что-то кричал. Задраенный танк равнодушно полз, равномерное урчание двигателей заглушало вопли полицая.
Деревенский страж побежал рядом с самоходкой:
— Герр офицер, там… на… к Остерхам… объездом…
— Zuruck! Russisch esel,[52] — брезгливо отмахнулся немец-Земляков.
Полицай обреченно махнул рукой и остановился. Смотрел вслед самоходкам, потом глянул на грузовики, открыл рот, да так, с открытым ртом и попятился… козлом скакнул через забор, исчез…
Колонна на приличной скорости катила по улице, вздрагивали стекла в окошках изб. Проехали мимо строения с кривоватым балконом, с которого свисал непонятный в сумерках флаг. На ступеньках стояли два упитанных мужика в одинаковых темных куртках и вообще с виду родные братья. Проводили взглядом внушительную тушу «Шермана», глянули на машины… Пихаясь, заскочили в дверь…
— Что-то не очень похожи мы на немцев, — заметил командир самоходки, выглядывая и вертя головой.
— Стрелять этих полицаев на месте надо, — угрюмо сказал Захар.
— Приказа стрелять не было, — напомнил взмокший Женька.
— Отдельный приказ на них, пакостных уродов, нужен, что ли? — удивился волжанин. — Да вы б присели, товарищ младший лейтенант. Сейчас стрельба начнется…
Стрелять так и не начали. Колонна вышла за деревню — в «опорном пункте» на околице, обустроенном наблюдательной вышкой, не было ни души. Пронеслись вперед мотоциклисты. Распахнулся люк «Шермана», выбрался из тесноты крупный Коваленко и сердито заорал, перекрывая рокот мотора:
— Чего всю улицу торчал? Башку по обстановке убирать надо.
— Так наблюдал. Полицейский что-то про Остерхи и объезд кричал. Я не все расслышал.
— Нам все равно через те Остерхи. Другой дороги нет. Голову прячь, Земляков. Вот же балбес. Цитрусовых и связи пожизненно лишу!
Женька с некоторым облегчением присел на боеукладку.
— Ты за пистолет брось держаться, — сочувственно намекнул командир самоходки.
Земляков отпустил рукоять «кольта» и застегнул жесткую кобуру.
— Суров у вас майор, — покачал головой волжанин. — А что, в разведке лимоны дают? Для остроты зрения?
— Сержант, ты вовсе обнаглел? — возмутился командир. — Что за вопросы?
— Да вафли лимонные иногда дают. В офицерском доппайке, — пробормотал Женька. — Ничего так идут с чаем.
Прошли совсем немного, как вернулись мотоциклисты. С самоходки было плохо слышно, о чем докладывает старшина-разведчик. Но тут вдоль машин пробежал Нерода:
— Впереди разбомбленная немецкая колонна и мост. Двигаться левее, там брод. Попробуем, как в деревне. Если не получится, в бой не ввязываться, уходить за реку. Земляков, будешь выёживаться, мы твою умную голову в полевую сумку упакуем. Для сохранности. Задание завалишь, дубина.
— Вот вечно этак ободрят, — проворчал обиженный переводчик, готовя карабин.
Колонна выдвинулась из-за поворота, вышла на дорогу пошире, и наводчик, разглядевший обстановку через прицел, ахнул:
— Ё… да мы вообще не пройдем.
Сразу и очень сильно потянуло дымом. Впереди дорога изгибалась, выходя к разбомбленному мосту. Собственно, мосточек, не такой и широкий, едва угадывался — на нем сцепилось два дымящихся грузовика, один встал почти вертикально, и пламя горящих покрышек в сумерках казалось парой диковинных факелов-светильников. До моста дорога была забита искореженной техникой и повозками. В этом месиве дерева и железа что-то шевелилось, взлетало искрами, пыхало клубами дыма. Брели к кустам смутные фигуры…
Немцы уже нащупали объезд — катила вдоль кустов перегруженная повозка, перебирался через брод тягач с 105-миллиметровой гаубицей на буксире… «Шерман» повел колонну вдоль туда же, мотоциклы подпрыгивали между кочек, жались к кустам. Женька подумал, что тут запросто можно завязнуть — пойма у речушки явно заболоченная, но тут же забыл об этом…
Хаос гекатомбы. Нечто подобное Землякову доводилось видеть в Крыму на Херсонесе. Но там масштабы катастрофы давали время подготовиться, здесь… Ведь только что мирным проселком катили…
Видимо, под удар попали мастерские легких дивизионов артполка и еще какие-то обозы и технические подразделения артиллеристов. Самих орудий и бронетехники было не так много, но машин… разбитые и брошенные грузовики и прицепы выплывали из дымовой завесы: распахнутые и смятые двери кабин, «гармошки» капотов, расщепленные борта, десятки бочек, сотни ящиков, драный брезент и клочья тентов. Потрескивала трава, плясали голубоватые язычки пламени на бензиновых лужах, в потоках горячего воздуха кружили листы бумаги и хлопья пепла…
Переводчик Земляков подумал, что жизнь и смерть как людей так и машин, неизменно присыпаны уймой бумаг: формуляры и акты, донесения и солдатские книжки, письма и фото: киндер и фрау из Гамбурга и Бремена, их фатер и ein treusorgender manns[53] — победно улыбающиеся и еще живые, с пунктуально подписанными датами на обороте. Сплошная бюрократия эта сраная война.
