Александр Мазин - Герой
Взгляд князя смягчился.
— Теперь признал, — сказал он. — Ну, говори, что за беду ты нам принес?
Мышата покосился на Духарева. Стоит ли говорить? У многих народов участь горевестников была незавидной. Но у русов обычая казнить вестников не было. Иль теперь появился?
— Говори, брат, — ободрил его Духарев. — Князь тебя слушает.
— Беда, князь, — уже тише произнес Мышата. — Копченые Киев обложили.
Глаза князя сузились, на скулах вздулись желваки.
— Кто? — спросил он так же негромко.
— Хоревой. Большая орда хана Кайдумата.
— Быть не может! — воскликнул Икмор. — Его дочь — моя младшая жена. Кайдумат всеми богами клялся, что в мире жить будем! Не верю!
— А я верю, — подал голос Духарев. — Брату — верю. Копченым — нет. А дочерей у Кайдумата — десяток, не меньше.
— Больше, — буркнул Икмор. — Когда я жену себе выбирал, хан дюжины две девок вывел.
Святослав поднял руку — Икмор умолк.
— Давно осадили? — спросил он Мыша.
— Думаю, дня три-четыре назад.
— Нет, теперь ты точно врешь, купец! — опять не выдержал Икмор. — От Киева сюда — за три дня. Быть не может!
Мышата поглядел на воеводу — как дядька на пестуна. Снисходя к тому, у кого язык обгоняет мысли.
— У меня в орде Кайдумата свой человек есть, — сказал он. — Торговый. Когда орда на Киев пошла, он ко мне побежал. Сколько орда по степи идет, посчитать нетрудно. Вот и получается — три-четыре дня. Можешь сам посчитать, княже.
— Не буду, — качнул головой Святослав. — Мне ли с купцом в счете соревноваться. Благодарю тебя, торговый гость Мышата. Не забуду. Свенельд, Икмор, Серегей, поднимайте дружины. Идем домой!
— Княже! Батька! — воскликнул Икмор. — Неужто по одному слову купца мы всё бросим и к Киеву побежим?
— Бросать ничего не будем. Оставим здесь крепкую дружину. И в городках придунайских — тоже. Щенкель! Преславу я на тебя оставляю. Ты, Устах, остаешься держать Доростол. Волк, на тебе будет Переяславец. — И, повышая голос: — А ты, Икмор, не перечь и делай, что сказано, потому что не купец тебе это сказал, а я!
— Да, батька, — быстро согласился Икмор.
Они с великим князем ровесники. Но выглядит Святослав лет на десять старше. И хотя Икмор великому князю — ближайший друг, правая рука, но спорить с разгневанным Святославом...
Дураков нет.
Совет закончился. О гемейских перевалах так и не договорили.
— Посуху пойдем, — сказал Духарев. — Четырьмя дружинами: моей, Икмора, Свенельда и самого князя. Отберем лучших и пойдем двуоконь. Так быстрее будет, чем водой. Хочешь с нами пойти?
— Шутишь? — Мышата ухватил пальцами с блюда кусок пожирнее, запихал в рот, прожевал не спеша.
Они сидели в доме богатого доростольского купца, приятеля Мышаты. Купец при разговоре не присутствовал. Деликатный. Зато стол накрыл, не поскупившись. Всё самое лучшее.
— Разве ж мне за нашим князем угнаться? — продолжал Мышата. — Да и не люблю я — в седле. Тяжелый я. Возок — другое дело. А лучше — водой.
— Что тяжелый, так есть меньше надо! — засмеялся Духарев.
— Разве ж это еда? — вздохнул названый брат, не забыв, впрочем, отправить в рот еще один кусок гусятины. — Так, червячка заморить. Вот в Константинополе повар мой гуся как готовит? Возьмет гусенка, в сетку посадит, а сетку к балке подвесит. И кормит его по-особому: пшеном, орехами... Ну, я в то особо не вникаю. Главное — какое мясо получается! Да с острым соусом! Чудо, а не мясо! А паштет! — Мышата чмокнул сальными губами. — А это разве гусь? — и умял еще один кусок. — Приезжай ко мне, брат! Я тебя так угощу! Так угощу — на всю жизнь запомнишь!
— А уж как меня кесарь ромеев угостит! — засмеялся Духарев. — Острым таким железом. Или как там у них принято избавляться от военачальников противника?
— Лучше — ядом, — вполне серьезно ответил Мышата. — Ядом — дипломатичнее. Только я тебе так скажу: никто тебя в Царьграде убивать не станет. У Киева в Константинополе сейчас позиция крепкая.
— Врешь, небось? После того как Святослав Булгарию захватил и границам Византии грозит? Тотош сегодня говорил: ромеи в предгорьях заставы усилили. Значит, опасаются?
— Так это и хорошо. У ромеев как: кто грозит — с тем и дружат. Хитрят, конечно, да козни строят... Вот, к примеру, как ты думаешь, почему Кайдумат к Киеву двинулся?
— Копченый потому что, — мрачно ответил Духарев. — Разбой у них в крови.
— А вот и нет! — Мышата махкул перед носом у Духарева гусиной ножкой. Капля жира упала Сергею на щеку. Он брезгливо стер ее рукавом. — Был у Кайдумата зимой гость ромейский. Епископ Евхаиты Филофей. Между прочим, Никифор его проедром сделал. Это, брат, большой чин.
— Не тот ли это Филофей, который прошлой осенью вместе с Эротиком булгарских царевичей привез?
— Тот, тот! Знаешь его, да? Он — политик известный. Кесарь Никифор его для самых хитрых дел использует. Доверяет ему полностью, потому что Филофей преданность свою не словом, а делом доказал. Точно такой и нужен, чтобы договориться с печенегами.
— Так это он натравил на Киев Кайдумата? Почему ты об этом князю не сказал?
— А зачем? Святослав — воин. Рубит сплеча. А тут не рубить, а ловчить надо.
— Наловчили уж. Орда под Киевом, — проворчал Духарев. — Ты чего улыбаешься? Можно подумать, наши родные не в Киеве, а в Константинополе.
— Ничего нашим не будет, — уверенно сказал Мышата. — Ольга — не дура. Даст Каидумату золото — уйдет орда.
— Давно ты, брат, в Киеве не был, — сказал Духарев. — Ольга лучше сама Каидумату отдастся, чем золотом откупится.
— А, всё равно! — беспечно отозвался Мышата. — Печенеги города осаждать не умеют. А врасплох они Киев не застанут.
— Эх, знал бы — собственноручно этого твоего Филофея прирезал!
— У тебя еще будет такая возможность. Никифор, мне говорили, его в Преславу посылает. Сватом.
— Да ты что! К Святославу?
— Зачем к Святославу? У него и дочерей нет. К царю Борису.
— А к этому зачем? — удивился Сергей.
— А затем, что у Бориса есть сестры. И сестер этих Никифор хочет выдать замуж за константинопольских кесаревичей.
— Что-то я не понял. Разве мать царя Бориса — не византийская кесаревна?
— Точно так. Она была частью мирного договора между кесарем Петром и Византией.
— Но тогда получается, что булгарские царевны выйдут замуж за собственных братьев?
— А вот за это, брат, я бы не поручился. Потому как мать их, императрица Феофано, отличается ангельской красотой, но отнюдь не ангельскими добродетелями. Не зря же отец императора Романа Константин заявил, что она никогда не будет императрицей. Но помер. И Роман ее тут же возвел на престол. Ну да ты, верно, и сам знаешь.
— Слушай, Мыш, откуда мне это знать? — воскликнул Духарев. — Это у тебя дом в Константинополе! А я там не был ни разу!
— Так я же тебе рассказывал! — удивился Мышата. — Забыл?
— Забыл. Расскажи еще раз.
— Ладно. Слушай и запоминай. Василевс Константин был сыном василевса Романа Багрянородного. И у него был сын, тоже Роман. Этот Роман, в отличие от своего деда, о государстве радел мало, зато гулял знатно. Особенно любил красивым девкам под юбки лазать. Без разбору — хоть знатным, хоть простолюдинкам. Феофано эта как раз простолюдинка и есть. Говорят, в трактире у своего отца танцевала. И тоже, говорят, на передок слаба. Но кесаревич на нее крепко запал. Так, что решил жениться. Однако в это время еще жив был Константин, и ему, ясное дело, не понравилось, что в Золотой Палате трактирная потаскуха будет восседать, пусть даже красоты и статей необычайных. И не быть бы Феофано императрицей, да тут василевс Константин возьми да и помри. Причем при довольно странных обстоятельствах. После Константина василевсом стал его сын Роман, который немедленно с Феофано и обвенчался.
Мышата облизнулся, глотнул вина, оглядел стол с сожалением: практически всё съедено, причем три четверти — самим Мышатой; подумал немного, глотнул еще вина и продолжил:
— Прожили они вместе года примерно три. И под конец не очень-то ладили. Роман, как я уже говорил, был гуляка и пьяница. Государством не правил, а только злато из казны тянул. Понятно, что при таком кесаре ближники его большую силу набрали. А ближники у такого кесаря — кто? Кравчие да постельничие. То есть — дворцовые евнухи. Они все указы писали, а Роман лишь печать прикладывал. Или сам, или, вместо него, императрица Феофано. Но были у евнухов и соперники. Например, архистратиг Никифор Фока, нынешний император. Роман ему верил. Архистратигом назначил. И не зря. Никифор тогда в Азии многих врагов ромейских побил. И больше побил бы, но Роман вызвал его в столицу. Видно, чуял недоброе и хотел верного человека рядом иметь.
Но когда Никифор приехал в Константинополь, Романа он в живых уже не застал. Странная, скажу тебе, смерть. Вернулся однажды Роман с охоты — и помер. Народу объявили, что, мол, от долгой верховой езды начались у василевса спазмы в животе, от коих он и преставился.
