Владимир Моисеев - Букашко
— Действительно, для многих мужчин честь означает очень многое.
— Нет, ну, в самом деле, что это за штука такая?
— Я могу только высказать свое личное мнение. Если вас интересует строгое определение, обратитесь в Академию.
— Ты мне объясни по-простому. Без выкрутасов.
— Бесчестный человек — это то же самое, что и подлый. Можно сказать, что если у человека все в порядке с честью, то его никогда и никто, включая злейших врагов, не назовет подлецом. Как сохранить свою честь? Надо внимательно следить, чтобы к твоему имени не приставала грязь. Должны быть полностью исключены следующие проступки и нарушения морали: предательство, наветы, убийство беззащитных, сквернословие, обманы, нарушение слова, воровство, грабежи, непочтительное отношение к родителям и прочее в том же духе…
— А если ты бережешь свою честь, бережешь, а враг на тебя злобный поклеп возвел?
— В таких случаях было принято вызывать обидчика на дуэль. Подлец должен был кровью заплатить за свое черное дело.
— Но, черт побери, если я буду отстаивать свою честь на дуэли, в меня же тоже будут стрелять!
— Конечно.
— Какая глупость! Ты, Григорий, рассказал очень интересно. Но как же жить, если ничего нельзя? Ни тебе тактики, ни стратегии…
— Жить? По совести. Совесть — это такое свойство человеческого организма, заставляющее людей охранять свою честь.
— Ты еще и совесть сюда приплел! А слышал ли ты когда-нибудь о революционной целесообразности? Она, Григорий, все твои наивные разговоры перевешивает.
Он помолчал, а потом спросил:
— Почему ты не включил в список проступков своеволие?
— Честь, товарищ А., подразумевает, что человек лично отвечает за свои поступки, то есть, берет ответственность на себя. Например, никогда не выполняет преступных приказов.
— Теперь я уразумел, почему у нас в Союзе ССР честь не прижилась. Вредная это штука. Вот, что я тебе скажу.
— Что это вы заинтересовались такой неожиданной проблемой?
— Придумал Хозяин новый лозунг. Хороший, мне понравился, но не все в нем понятно.
— А что за лозунг?
— "Партия — честь, ум и совесть рабочего класса"…
— Да-а-а…
— Общая идея понятна. Пролетарии должны раз и навсегда отделаться от несвойственной им морали эксплуататорских классов. Ясно, что эти функции должны осуществляться централизованно, есть, кому за всем этим хозяйством проследить. Но вот когда цепляешься за частности, многое ускользает. Про честь, например…
— Приходите, обсудим.
— Так я зайду?
— Приходите, приходите…
* * *
И вот Нил отправился в Берлин, а у меня начались именины сердца, золотые денечки. Обо мне забыли. То есть, совсем забыли. Даже товарищ А. больше не заходил ко мне. Дела, надо полагать, заели… Какие — не знаю, у меня хватило ума не интересоваться задумками большевиков и не мозолить глаза занятым людям. Подозреваю, что начальники уверили себя — Корольков все силы отдает оживлению вождя — и посчитали невозможным для себя находиться поблизости. Сами понимаете, в случае неудачи — расстрел, а если случайно, ненароком, что-нибудь и получится — все равно расстреляют. Процентов на девяносто… Кстати, надо подготовить пути отхода…
Скупые слезы умиления у меня на глазах так и не появились.
Как изголодавшийся волк разделывается с ягненком, так и я набросился на работу над своей монографией о повадках диких муравьев. Боже! Неужели это возможно, забыть, хотя бы ненадолго, текущие дела и отдаться познанию вечного и непреходящего!
… Как—то незаметно пролетел февраль, я получил деньги, причитающиеся Нилу за успешное предсказание грядущего, и положил их в сейф. Больше, по-моему, мои занятия ничто не нарушало.
В марте в моей работе появились приятные хлопоты. Весна. Скоро сойдет снег и можно будет отправиться в лес на полевые исследования. Мне не терпелось поскорее приступить к наблюдениям за жизнью муравейника. Знакомый охранник обещал достать морской бинокль.
Тогда же, в марте, мне в голову пришла совершенно недостойная честного человека идея. Мне захотелось поймать муравьишку и поселить его в моем кабинете. Захотелось, знаете ли, ухаживать за ним, кормить муравьиными деликатесами, выносить его какашки. Как хорошо, что я вовремя одумался! Разве муравьишка виноват, что я занимаюсь изучением муравейника? Так почему же я должен наказывать его, лишив общества себе подобных, привычных занятий и своего муравьиного будущего!
Я представил себе, как загоняю беднягу в спичечный коробок и долго несу его в темноте и тряске. Потом достаю его на свет. И что же он видит? Чуждую среду, ползать приходится по зеленому сукну, кормиться какими-то объедками, про муравьиху забыть… Бр-р-р…
Не так ли поступают большевики, составив на бумаге план, которому отныне должны следовать люди, своевольно родившиеся в этой стране? И, лишив народ свободы устройства собственной жизни, как дети сердятся, если обстоятельства выходят из-под их контроля.
Какое счастье, что меня никогда не привлекала такая власть над божьими созданиями! Нет, никогда я не стану большевиком. Муравьи могут спать спокойно.
* * *
Но все кончается, подошел к концу и мой "творческий отпуск". Первым, восемнадцатого марта, нарушил мое уединение, естественно, товарищ А… Он ввалился в мой кабинет, буквально задыхаясь от страха. Как мимолетно время, мы не виделись полтора месяца, а словно пятнадцать минут прошло!
Товарищу А. потребовалось не менее трех минут, чтобы членораздельно сообщить о чрезвычайном происшествии, без сомнения, касающегося нашей затеи с оживлением.
— Я, Григорий, как узнал, сразу побежал к тебе. Вчера в четыре часа дня злоумышленник совершил покушение на Владимира Ильича Ленина…
— Вообще-то, Владимир Ильич Ленин умер десять лет тому назад, искренне удивился я.
— А врагам неймется! По наущению вражеских разведок недораскулаченный кулацкий прихвостень ворвался в Мавзолей и, вытащив обрез, бросился к Ильичу… А ведь это кто-то из наших его подговорил! Кто-то свой, из допущенных к материалам, решил пресечь нашу попытку оживления. Это не ты, случайно?
— Нет, не я.
— И не я… Но кто же, кто?
— Говорите, крестьянин стрелял в Ленина?
— Ему не дали, набросились на него, помешали… А потом враг ползучий застрелился из того же обреза, который хотел поднять на вождя!
— Не думаю, что это серьезно. Совпадение.
— А то, что асфальт на площади Дзержинского растрескался — тоже совпадение! Может, ОГПУ со дня на день пучина земная проглотит? Тоже совпадение?
— Об этом я слышал, но, говорят, что все дело в том, что тоннель для метро стали прокладывать слишком близко к поверхности.
— Это же объяснение, официальное объяснение… А что там на самом деле происходит, никто не знает.
— Не следует раньше времени паниковать, вот приедет Нил с образцами, тогда и поговорим.
— А он уже приехал. Вчера. Сегодня должен к тебе явиться.
— Так у нас сегодня праздник! Хорошо!
— Не знаю, не знаю…, — с недоверием проговорил товарищ А., покидая мой кабинет.
* * *
Нил не заставил себя ждать. Я от души обрадовался его возвращению, мне не хватало наших бесед на отвлеченные научные темы. Но сам Нил явно не испытывал удовольствия от нашей встречи, и поглядывал на меня неприязненно и отчужденно.
— Привет! Как дела в Европе? — спросил я на всякий случай.
— Дела плохие, Григорий Леонтьевич. В Европе фашизм! — ответил Нил с вызовом.
— Как съездил?
Он горько усмехнулся.
— Может быть, я напишу об этом книгу. Приключений было хоть отбавляй. Получится настоящий авантюрный роман. Смешной, очень смешной.
— Хорошо, что ты вернулся.
— Мне надо было вернуться, во что бы то ни стало.
— Личные дела?
— Нет, наш с вами проект.
— Не понял.
— Я узнал, КОГО вы хотите оживить. Теперь хочу разубедить вас. Не делайте этого, Григорий Леонтьевич!
Я расхохотался.
— Уж не думаешь ли ты, что я тайный большевик?
— Но вы можете не знать, что это за человек. Это по его указанию была развязана гражданская война, люди для него — хлам, муравьи. Ради идеи он наступал своим башмаком на любого.
— Я согласен с тобой, человек, развязавший в своем отечестве гражданскую войну — преступник. Но для беспокойства нет оснований, ситуация под контролем.
И я рассказал ему о своих встречах с Дзержинским. Нил немного успокоился, даже пробовал шутить. Нам показалось забавным, что до сих пор непонятно, с кем конкретно решил расквитаться дух великого чекиста. Но вскоре Нил опять загрустил.
— Но кто бы ни победил во всей этой истории, нам все равно будет плохо? Ведь так? И потом — есть вещи, которые лучше не трогать, даже когда риск минимальный.
— Поживем — увидим.
