Андрей Ерпылев - В когтях неведомого века

– Вы считаете, что моя внешность недостаточно интеллигентна?.. – начал было шут, но тут же, спохватившись, оборвал сам себя. – Так вы повстречали герцога Домино? Какого цвета была его одежда: светлая или темная?

Георгий призадумался: на такие мелочи он, завороженный полупрозрачным лицом незнакомца, как-то совсем не обратил внимания.

– Кажется, светлая… – неуверенно пробормотал он, припоминая. – Да, точно, светлая. По крайней мере колет и плащ… А какое это имеет…

– Ф-фу! – облегченно перевел дух Леплайсан. – Слава Всевышнему! Вам повезло, шевалье! Вот если бы он был в черном, тогда… Он с вами о чем-нибудь говорил?

– Да… Плел что-то насчет моего великого будущего… Говорил, что я в воде не сгорю и в огне не утону… То есть, естественно, наоборот… И еще что-то там про сталь…

– Поздравляю, д'Арталетт! – сообщил шут, весь лучась от радости за друга. – Все, что предсказывает герцог Домино, когда он в белом, – сбывается! Как, кстати, и то, что он говорит встречным, представая перед ним в черном своем обличий… – добавил Леплайсан, подумав. – А пророчества Черного Герцога так же черны, как и его одежды…

Интерьеры вокруг постепенно менялись к лучшему: коридоры стали шире, тесаный камень их стен прикрыли гобелены и картины в тяжелых, отсвечивающих тусклой позолотой рамах, освещения тоже немного прибавилось… Читать, конечно, при таком свете Георгий не рискнул бы, но отличить, к примеру, пачку «Примы» от «Мальборо», не прибегая к обонянию, – запросто.

Кстати, об обонянии: запах тления и плесени, преследовавший путников от самого входа, тоже понемногу уступал место другим. Особенно выделялся среди сложного букета старого дерева, пыли и мышиного помета легкий, очень легкий след дамских благовоний (назвать их духами мог бы только страдающий хроническим гайморитом – именно благовония!), свидетельствуя о приближении к обитаемым местам. Из-за очередного поворота так явственно потянуло съестным, что оба товарища» изрядно проголодавшиеся, не сговариваясь, свернули в ту сторону.

Ручеек кулинарных ароматов, становившийся по мере продвижения вперед все мощнее, безошибочно вывел их к огромной пиршественной зале, правда заполненной едва ли наполовину. Посреди залы возвышался монументальный стол, на котором можно было устраивать спринтерские состязания.

Вошедшие были встречены приветственными возгласами, поскольку все присутствующие отлично знали шута, а многие видели за столом покойного короля и д'Арталетта. Обоих радушно усадили за стол, налили вина и сочувственными взглядами следили, как бедолаги судорожно утоляют первый голод. Тостов, естественно, никаких не было: поминки все же – надо понимать…

– Как все это случилось, Фридрих? – теребил Леплайсан здоровенного мрачного немца, печально прихлебывающего вино из огромной кружки. – Ведь король был так бодр еще накануне вечером. Неужели яд? Мадам Медичи славится своим пристрастием к химии…

– Не знаю, Людовик, – пожал саженными плечами ландскнехт, пошарив над столом рукой в поисках закуски и ограничившись крохотным окорочком какой-то птахи, под стать воробью. – Нас с Гайком самих ни свет ни заря вытащили из одной веселой забегаловки на Монмартре… Помнишь ту деревню на холме?.. Вы закусывайте, закусывайте, месье д'Арталетт, – лягушачьи лапки сегодня просто превосходны!

Георгий, только что последовавший примеру немца и наваливший на свою тарелку аж целую пригоршню аппетитных штучек, едва не подавился. Подумать только, а на вид точь-в-точь птичьи…

– Да-да, – подключился к разговору унылый Цезарян, в знак траура не разбавлявший свое вино водой и теперь пребывавший в изрядном подпитии: огромный нос его цветом напоминал вареную свеклу. – Прискакал на взмыленном коне капитан де Голль и передал приказ срочно явиться во дворец… Королева-мать, пардон, теща, шутить не любит. Как полагаете, господа: Бастилия или сразу Гревская площадь? Я бы лично…

В этот момент над столами прошелестело: «Король!.. Новый король!.. Идет по коридору!»

– Кто идет? – оторвался от своей кружки Барбаросса, обводя всех мутным взглядом заплывших глаз.

– Король!..

Монументальная дверь распахнулась, и вошедший в залу герольд провозгласил:

– Господа дворяне, его величество Генрих Четвертый, король Франции!..

Пока перечислялись все многочисленные титулы новоиспеченного короля, в зале царил ужасающий грохот – дворяне покидали свои места, чтобы приветствовать своего суверена согласно этикету. Поднялись на ноги и Георгий с Леплайсаном, причем последний украдкой догладывал куриную ножку, истекающую янтарным жиром.

Послышались шаги, и в помещение вошел Генрих Четвертый, облаченный в траурные одежды.

Жора почувствовал, что у него закружилась голова: новый король как две капли воды походил на старого, от которого его отличала лишь белая нашлепка пластыря на лбу.

– Да здравствует Генрих Четвертый! – взорвался приветственными криками пиршественный зал. – Да здравствует наш король!..

14

«… а когда он менял тестон или же какую-нибудь другую монету, то, будь меняла проворнее самого Муша, все равно у него каждый раз бесследно исчезали пять-шесть бланков, так что он ощущал лишь дуновение ветра, поднимавшегося при их исчезновении, – а все быстрота и ловкость Панурговых рук, и притом никакого мошенничества!»

– Чего же вы хотели, господа?..

Поминки, плавно перетекшие в очередной сабантуй, переместились в более уютное помещение, чем громадный, двенадцать на двадцать пять метров, зал, – королевскую библиотеку. Естественно, за королем последовали только самые близкие ему люди, оставив остальных пировать в свое удовольствие уже без монаршего присутствия, но зато с тостами, здравицами и под музыку, весьма, правда, немелодичную.

– Неужели король Франции мог жить после такого позора, пережитого от женщины, пусть и матери его жены, да еще на глазах половины столицы? Да не хвати его, то есть меня, удар – он должен был покончить с собой… Да-да! – Король возбужденно размахивал кубком, несколько напоминая православного священника на презентации нового игорного дома, кропящего святой водой все подряд на страх бесам. – Броситься на шпагу, размозжить себе голову о стену, выпить отравленное вино, наконец!..

Генрих, выпалив все это, брезгливо посмотрел на свой кубок, три четверти содержимого которого уже перекочевало на гобелены, полки с книгами, а также одежду, волосы и лица приближенных, после чего отшвырнул его и вытер ладонь о колет.

– Браво, Генрих! – несколько раз хлопнул в ладоши шут, с раскрытым фолиантом Франсуа Рабле на коленях примостившийся в кресле между двумя мраморными бюстами каких-то сумрачных бородачей, один из которых – Жора мог поклясться чем угодно – был в Шапке Мономаха. – Я и не думал, что ты так скоро решишься повторить старый трюк!

– Да, повторил, – подтвердил король, хватая со стола другой кубок и подозрительно нюхая его содержимое перед тем, как пригубить. – А что, сошло один раз – сойдет и в другой! Это только вам, шутам, рубят головы за бородатые шутки! – и тут же, безо всякого перехода: – Кстати, Леплайсан, я вижу, что ваш друг с вами…

Арталетову показалось, что король смотрит именно на цепь, болтающуюся на его шее. Ему не оставалось ничего иного, как поклониться монарху.

– Извините, ваше величество, – пробормотал он, снимая с шеи проклятое украшение и с еще одним поклоном протягивая Генриху, предпочитая не обращать внимания на шута, вытаращившего глаза и с самым выразительным видом крутившего пальцем у виска. – Я понимаю, что я не имею никакого права носить это, и с благодарностью возвращаю…

Король растерянно принял цепь и машинально принялся вертеть ее в руках, словно четки.

– Тут, правда, нет одного звена, но я все верну… – добавил Жора, краснея: ему показалось, что король считает звенья. – Когда заработаю…

Генрих встал и неожиданно для всех, притихших в ожидании бури (виданное ли это дело – возвращать назад королевские подарки, словно грошовый медальон с портретом неверной невесты), заключил строптивца в объятья и горячо облобызал его в обе щеки.

– Я не ошибся в вас, шевалье! – заявил король, отстранившись, чтобы окинуть взглядом зардевшееся лицо Георгия: тот совсем не был сторонником такого вот братского проявления чувств со стороны мужчин. – Ваша детская наивность в сочетании с кристальной честностью наивыгоднейшим образом выделяет вас среди моих подданных… Благодарю тебя, Леплайсан, за этот великолепный образчик истинного дворянина, который ты привел ко мне! Ах, если бы и ты был хоть на сотую часть таким же бессребреником, как твой друг…

Шут, понявший, что все его надежды на золотую безделушку гикнулись, досадливо буркнул что-то типа: «Не дождетесь!» и сделал вид, что углублен в изучение книжной страницы.