Александр Золотько - Цель - Перл-Харбор

— Мне кажется, что этими шрамами можно гордиться… — очень тихо сказал Зорге. — Раны, полученные в бою…

— Конечно-конечно, я вышел из Цусимского пролива почти героем… — Ямамото поднес ладонь левой руки к своему лицу и, взглянув на журналиста сквозь щель в ряду пальцев, подмигнул. — Я даже сам рассказываю об осколке русского снаряда, но правда заключается в том, что точно неизвестно, что именно наградило меня таким отличием — русский снаряд или орудие японского крейсера «Ниссин», у которого разорвало ствол… Зато теперь я не могу закрыть глаза рукой и спрятаться от реальности. Я был в двух пальцах от смерти, это накладывает отпечаток на образ мыслей. Я не боюсь умереть, но… Человек, не стоявший на грани между жизнью и смертью, не поймет меня…

Ямамото, не скрываясь, посмотрел на свои часы и встал с кресла.

— Все, время закончилось.

— Да, я понимаю… — Зорге тоже встал. — Мне очень жаль, что наш разговор пробудил в вас неприятные мысли…

— Поверьте, они никогда и не засыпали. Я командую флотом, который выполняет волю императора и приказы правительства. Я буду выполнять приказы и следовать воле, но никогда не позволю себе совершить нечто, способное нанести ущерб моей стране. Полагаю, мы с вами больше не встретимся. — Ямамото посмотрел в лицо Зорге снизу вверх. — Вам стоит подумать об отъезде из Японии, как мне кажется…

— Тем не менее я все-таки останусь здесь, — спокойно возразил Зорге. — И, более того, буду просить вас о встрече. Об еще одной встрече.

— Вы полагаете, что нам будет о чем говорить? Вы задали мне вопрос, я на него ответил. Я не вижу, что может изменить сложившиеся обстоятельства. Я имел желания, я увидел неосуществимость своих замыслов и недостижимость желаемого, я отказался от своих желаний. — Ямамото поклонился.

— Я три дня провисел на колючей проволоке, — сказал Зорге. — Под Верденом. У меня было время подумать над смыслом жизни. Так что вас я понимаю, насколько рядовой артиллерист может понимать адмирала…

Ямамото прищурился, всматриваясь в лицо журналиста, словно увидел его впервые.

— Понимаете, в чем дело, адмирал… — задумчиво произнес Зорге. — Те люди, что обратились ко мне с просьбой задать вам вопрос о Перл-Харборе, очень обеспокоены вашим отказом. Они очень хотели узнать его причину, я им сегодня же ее сообщу, но у меня сложилось такое впечатление, что они, эти люди, хотят… помочь вам.

Ямамото потрясенно выпрямился.

— Что значит — помочь? Они сделают мои авианосцы непотопляемыми, а моих людей бессмертными?

— Я не знаю… И мне кажется, что они тоже не знали… Они не могли найти выход, не поняв причину вашего отказа. Теперь… Если я приду к вам и скажу, что есть способ… или придет кто-то, сославшись на меня, и скажет, что знает способ… вы выслушаете этого человека?

Адмирал молчал.

— Я должен услышать ваш ответ, — сказал Зорге. — Если даже после нашего сегодняшнего разговора меня арестуют, то к вам все равно придут. Это даже не обсуждается. Удар по Перл-Харбору должен быть нанесен, и моя жизнь или ваша по сравнению с этой необходимостью имеют исчезающе малую стоимость. Даже не восемьдесят сэн. Если бы я не был уверен в этом, то не пришел бы на эту встречу. Я очень люблю жизнь и не готов поменять ее на ерунду.

— Я выслушаю вас или того, кто от вас придет, — сказал, подумав, адмирал. — Сколько может занять времени поиск вариантов?

— Мне сказали — неделю.

— Значит — не позднее пятого августа. Хорошо.

Не прощаясь, адмирал вышел из комнаты. Зорге рухнул в кресло, пытаясь собраться с мыслями. Он все-таки провел этот разговор и смог заинтересовать командующего Объединенным флотом. Теперь он сообщит Конвею результаты разговора…

Зорге спохватился, вытащил из нагрудного кармана пиджака небольшую коробочку диктофона, нажал кнопку, выключая запись, и спрятал диктофон во внутренний карман.

Конвей, возможно, был американским парнем-рубахой, возможно, он что-то преувеличивал, когда говорил о своих возможностях, но технику, подобную этому диктофону, Зорге не видел никогда и даже не предполагал, что такое в принципе возможно. Но что поразило его больше всего, так это надпись небольшими буквами на корпусе устройства: «Сделано в Китае»… Вот это казалось Зорге самым фантастическим во всем происходящем.

Ладно, сказал себе Зорге. Можно идти.

Адмирал уже уехал, теперь осталось проверить, не возникла ли вдруг слежка, потом заехать к послу, поблагодарить Отта за помощь, намекнуть, что, возможно, в скором времени удастся выудить из адмирала нечто важное для Германии…

Потом связаться с Конвеем, передать ему диктофон, отправиться домой и напиться как следует. Все-таки разговор получился трудный.

Зорге поднялся из кресла и вышел из комнаты.

Слежки за ним в тот вечер не было.

Костенко привык тщательно планировать свои полеты. И всегда четко представлял себе цель, ради которой поднимает самолет в воздух.

Этой ночью он должен был спасти жену и детей. Забрать их из Чистоводовки и привезти на аэродром. И все. Остальное не имело значения.

Если так, то он полностью задачу выполнил. Забрал и привез.

Только вот Лешка остался в луже крови посреди деревенской улицы. Три выстрела прозвучало в предрассветных сумерках. Лешка успел расстрелять все оставшиеся патроны.

Это тоже не имело значения?

Имело, еще какое…

Костенко, подняв «У-2» в воздух и направив его к линии фронта, думал даже не о жене, не о том, что ей пришлось пережить за эти дни. Он ее вывез — задание выполнено.

Лешка погиб. Что теперь сказать штурману? И что скажет штурман? Бросит в лицо что-то обидное? Или просто отвернется от командира и уйдет, не сказав ни слова. А в их экипаж придет кто-то новый… Кто-то вместо Лешки будет прикрывать их спины, кто-то чужой.

Как с этим жить дальше?

Костенко даже не подумал о том, что его ждет после посадки, самым большим наказанием для себя он считал будущий разговор с Олегом Зиминым.

Даже посадив биплан на своем аэродроме и приняв от Лизы детей, Костенко все выискивал глазами среди подбегающих людей Олега. И не сразу понял, что именно ему говорит подбежавший первым Товарищ Уполномоченный.

— Где младший сержант Майский? — пять или шесть раз повторил лейтенант, прежде чем Костенко обратил на него внимание.

— Погиб, — сказал Костенко и только после этого увидел, что особист держит в руке наган.

— Сдайте, пожалуйста, оружие! — потребовал Товарищ Уполномоченный.

— Что?

— Оружие…

Костенко потянулся к своей кобуре, вспомнил, что пистолета в ней нет.

— Нет оружия, — сказал Костенко. — Там осталось…

— Ты ранен? — спросил подбежавший комполка.

Костенко механически потрогал разорванную пулей гимнастерку и покачал головой.

— Царапина.

— Ты куда летал? — спросил комполка.

— Туда, — сказал Костенко и махнул рукой на запад. — Вот, семью вывез… А Лешка — погиб… Он…

— Пошли в палатку. — Комполка посмотрел на Лизу, кивнул и перевел взгляд на особиста. — В палатке поговорим.

Несмотря на раннее время, было жарко, сухой горячий ветер гонял по взлетной полосе клубы пыли, надувал палатки, словно воздушные шары или аэростаты заграждения.

Лизу с детьми куда-то повели, Костенко даже не заметил, куда именно. Сам он шел в штабную палатку и, казалось, не замечал, что Товарищ Уполномоченный идет следом, отстав на два шага и держа свой револьвер в согнутой руке. Наган был направлен в спину Костенко, капитану это показалось смешным, но никто не сделал особисту замечания. Комполка и комиссар отводили взгляды, Олег что-то хотел сказать, но комполка молча схватил его за локоть и потащил в сторону.

Незакрепленный полог палатки гремел, словно фанерный.

Лиза и дети — вне опасности, подумал Костенко. Остальное — ерунда. Осталось только расплатиться за смерть Лешки. От самого Костенко теперь ничего уже не зависело. Нужно подождать, пока другие решат его дальнейшую судьбу.

Костенко вошел в палатку, придержав полог.

Его стали спрашивать, он отвечал. У него требовали подробностей, он давал подробности.

Он просто ждал.

Лизу жалко, подумал Костенко.

— Чем ты думал, когда самолет угонял? — в который раз спросил комполка и в который раз, не дождавшись ответа, помотал головой. — Почему не пришел ко мне?

Костенко посмотрел на комполка и отвернулся. Что тут говорить? Понятно же, что послал бы его комполка ночью куда подальше, да еще приказал бы привязать к дереву, чтобы капитан не наделал глупостей.

На пару с комиссаром бы и вязали. Потом утром приказали бы закинуть капитана в кузов «полуторки» и увезти в тыл. Там Костенко мог бы сколько угодно обижаться на командира с комиссаром, но рано или поздно успокоился бы.