Елена Асеева - Коло Жизни. Бесперечь. Том второй
– А кто воспитывал твоих отпрысков на Земле? – вопросила юница голосом, в котором все еще ощущалась слабость от перенесенного. – Духи? Дажба рассказывал, что когда детей привезли с Золотой Галактики, их тут воспитывали духи… Духи… Выхованок… Батанушко… Ведогонь… – Верно, воспроизводя воспоминания, молвила она и еще плотнее прижала руку к щеке Бога, страшась, убрав ее потерять с ним единение.
– На начальном этапе, за детьми присматривают особые создания, это не только у Расов, это у всех Богов. И если у Расов – духи, у нас – нежить, у Атефов ометеотли и дзасики-вараси, – произнес Перший и почувствовав, как нежданно резко дрогнула, вероятно ослабнув, рука девушки покоящейся на его щеке торопливо ее придержал, чтоб не разрушать витающего окрест них тепла.
Асил мягко улыбнулся, вложив в сияние своих губ и кожи радость, что отрешенность девочки ушла окончательно, и днесь можно было ожидать более тесного соприкосновения. Бог медлительно обошел кресло брата, и, воссев на соседнее, оперся спиной об его ослон, с прежней теплотой не сводя взора с лица Есиньки.
– В целом у Зиждителей много разнообразных существ, – продолжил толкования Перший и чуть развернув длань руки юницы, прикоснулся к ней губами. – Одни лечат бесицы-трясавицы у нас, лисуны и водовики у Расов, ваканы и камадогами у Атефов, другие учат… Есть те, которые занимаются выведением и улучшением видов животных, сортов растений, себе подобных и даже человеческих особей.
– Ваканы, – протянула, точно припоминаючи Есислава, и губы ее такие же полные, как и у Димурга, тягостно дрогнули. – Они так больно лечат, – и в тембре голоса сейчас прозвучала горечь, вроде она жаловалась Першему на Атефа.
– Что ты сказала? – встревожено переспросил Асил, он, сидя справа от брата, мгновенно уловил и саму молвь, и огорчение в ней.
– Сказала, что ваканы очень больно лечат… Потому я рада, что родилась не среди их народа, – молвила девушка, и теперь затрепетали, и ее рыжие, чуть вздернутые бровки, восстанавливая в памяти испытанную боль и невозможность о ней кому сказать.
О том, что чувствовала у манан Еси не говорила даже Стыню, но нынче ей так захотелось пожаловать Першему… Першему, который был так близок, так любим… который мог пожурить Асила и приголубить ее.
– Когда тебя лечили ваканы у манан было больно? – низко поспрашал Димург и наново словно поощряя, поцеловал в ладошку юницу.
– Больно это не то слово… Больно мне сейчас, – ответила Есинька, теперь жаждая… жаждая рассказать ему… Отцу, все, что так давило… так мучило и терзало эти месяцы. – А потом я увидела воспоминание, – закончила свой сказ девушка, – и мне почудилось, точно кто-то крикнул в голове… И после Крушец молвил : «Больно… Отец… Отец… помогите…» И он стал с тех пор стенать, звать тебя, правда, когда я вернулась к Липоксай Ягы, затих… А где неделю назад опять появились воспоминания и его стоны… Только теперь он стонал так явственно, и я постепенно стала понимать, что он говорит… али шепчет.
Еси смолкла и тотчас закрыла глаза, так как утомилась от слов, от испытанных чувств и от вновь припомненных переживаний, вместе с тем почувствовав успокоение, будто излитой на того кто сильней, мудрей собственной слабости.
– Вот тебе на, – протянул мысленно Перший, або губы его не шевельнулись. Он медлительно приподнял руку вместе с головой юницы с облокотницы кресла, и, прижав к груди, весьма многозначительно взглянул на младшего брата. – Вот оказывается когда заболел Крушец, когда его лечили ваканы… Кто из вас: тебя и Круча давал распоряжение ваканам? Кто следил за исполнением и проверял самих бесиц-трясавиц?
– Отец… Перший, – не только на губах, но и на коже всего лица Асила потухло золотое сияние, и оно враз стало желтовато-коричневым. – Я сам давал указание ваканам, потом их выслушал доклад. Это не они. Что? Что? – последние вопросы Атеф выплеснул вслух, верно, забывшись. Отчего зримо сотряслись нижние конечности юницы, покоящиеся на коленях Бога.
– Успокойся, – все также мысленно отозвался старший Димург, и нежно огладил на ногах девушки пошедшую рябью материю сакхи. – Не надобно только негодовать и говорить вслух… Может это и не ваканы, они же знали, кто девочка, – Асил яростно кивнул, вроде стараясь и вовсе оторвать от собственной выи голову. – Значит точно не они. В них Вежды прописал особую почтительность к лучицам, особенно моим. Это, скорее всего, людские замыслы. Круч прощупывал тех, у кого жила Еси?
– Должен был, – сие Асил послал мысленно, но так низко, что Перший едва уловил ту молвь, потому чуть свел свои черные брови и тем самым заложил меж ними тончайшую нить морщинки.
– Ты, судя по всему, действия малецыка не перепроверил, – теперь слышимо старший Димург дыхнул досадливо и той сокрушенностью вызвал в очах младшего брата неприкрытое расстройство так, что коричневая радужка на них побледнев почитай до желтого цвета, единожды заполнила собой всю склеру. – Очень плохо, мой милый, что не проверил… Думаю, во время вмешательства вакан, Крушец почувствовал, что-то и попытался спасти от гибели девочку. Он уже делал такое в ее жизни и тогда приостановил смерть плоти… Судя по всему, и ноне содеял подобное. Сейчас надо выяснить какие мысли были у тех, кто окружал девочку у манан. Может подлили, что-то в еду, дали съесть какой-то яд, дурман. И сделай, бесценный малецык, это не откладывая, мы должны до прибытия к Родителю все знать.
– Хорошо, – коротко отозвался Асил и прикрыл глаза, оставив там всего-навсе тонкую щель, не смея взглянуть на того, кто страдал явственно теперь по его недогляду.
– Эта Уокэнда, – совсем лениво произнесла Есинька, каковая пред тем как уснуть, желала высказать и выяснить тревожащее ее до конца. – Она была такая грубая, – девушка чуток развернула голову, и, притулившись губами к сакхи, и единожды груди Першего досказала, – точно я ей, что-то плохое сделала. Почему Круч меня отнес к ней… к ним… мананам, таким чуждым мне людям? И почему погибла Дари?
Есислава вопросив, недвижно застыла, перестали двигаться ее губы, колыхаться волосы и в комнате во всей, словно объятой той скованностью замерли, и сами стены, и кресла, и Боги. А миг погодя стало степенно тухнуть сияние стен, тем давая возможность забыться сном юнице, которая однако, ждала ответа.
– Иногда так надо, – отозвался Перший, так как понимал, что оставить без ответа девочку сейчас не позволительно. – Было надо, чтобы ты пожила среди другого народа, соприкоснулась с их верованиями, традициями. Это полезные знания, опыт, который всегда пригодится. А Дари погибла, потому как всему приходит гибель, не только человеческому, но и божественному… У каждого свой срок бытия. У одних он вельми ограничен, у других растянут, у третьих поколь не определен. Порой это первоначально прописано в условиях существования. Порой лишь предопределено.
Бог внезапно чуть-чуть подался вперед, и вместе с его движением качнулось кресло. Заколыхались его объемные бока, обтянутые аксамитом, с мягкой, короткой ворсой, и легохонько принялись покачивать в себе Першего и прижатую к его груди девушку. А маленькая в сравнение с маковкой, тем паче с четвертой планетой, точнее молвить, крошечная похожая на овально-вытянутое семечко зерна с округой макушкой и концом, векошка неслась в чревоточине, что насквозь пробила проход среди прозрачных и единожды не просматриваемых галактических стен, плотно подогнанных друг к другу. Двигаясь с огромной быстротой, векошка оставляла позади себя не только долгую радужную полосу света, мгновенно впитывающуюся в стены Галактик, она словно отплевывала комки густого света, лоскуты пламени и ошметки, какой-то весьма твердой породы, схожей с камнем. Все эти отломки, некогда единого целого стен Галактик, отскакивая от своих родителей, превращались в горящие сгустки, болиды, метеориты и вовсе малые по виду. На гладкой поверхности корпуса векошки порой проступали едва зримые бугорки с долгими серебристыми разрезанными на волоконца али сети хвостами. Лишь изредка можно было разглядеть в них особых существ… Тех самых, что Асил назвал Дрекаваками, которые точно соединяли в себе черты животных, птиц. Ибо имели волчьи тела, мощные крылья и те самые светящиеся хвосты-сети. Дрекаваки достаточно плотно облепив векошку, прилегли на ее гладкую поверхность, напряженно замерев и инолды перекидываясь жуткими возгласами, оные человек назвал бы криками… Еще с десяток таких же созданий, широко раскрыв свои, переливающиеся почти зелеными сполохами пламени крылья летели вслед за векошкой, искусно лавируя меж оставшейся позади нее галактической мелочью.
Глава четырнадцатая
Полет векошки, как казалось Есиньке, продолжался уже много дней… Много… Много, словно месяцы… лета. И хотя ее естество являлось божеством, человеческой плоти было присуще желание ходить по твердой земле, глядеть на небосвод: голубой и темно-синий с марными оттенками, встречать и провожать солнце. Посему девушка томилась той замкнутостью, ее изводил болями и дымками воспоминаний Крушец так, что иногда она не сразу понимала, где есть и кто подле. Шел лишь четвертый день полета, как утверждал, успокаивая, Перший… четвертый по земным меркам. Нервозность Еси нарастала, похоже, с каждым оборотом векошки, с каждым вздохом, стоном лучицы, отчего она почасту срывалась на предупредительную молвь Богов. Густое смаглое сияние многажды за день, когда она бодрствовала и не редко ночью, когда спала, вырывалось с под кожи головы, волос, рта, ноздрей, ушей и даже щелей-очей. И тогда Боги слышали уже стенания Крушеца : «Больно… Больно… Отец так больно». Несомненно, тяжелее всего приходилось именно старшему Димургу, который ощущал боль собственной лучицы всем своим божественным естеством и с тем степенно терял золотое сияние кожи, кое возвращалось только тогда, когда в лобызаниях или объятиях ему его передавал Асил.
