Александр Филатов - Тайна академика Фёдорова
Разочарован уровнем исследований, который не соответствовал даже имевшейся весьма добротной аппаратуре. Удручён отношением тех, кто числился научными сотрудниками. Сам он, с юности занимаясь наукой, был не просто убеждён, а знал, что научная работа – это не просто работа, это не только вид деятельности, но и – прежде всего – образ жизни. Только если поиск новых знаний или, несколько высокопарно выражаясь, поиск истины станет главным в жизни, лишь тогда возможен серьёзный результат. И этот результат, вернее – результаты окупят все труды, скучную рутину единообразно организованных бесчисленных опытов, их частых неудач, бессонницу от переутомления, а порой и невозможность встретиться с друзьями, сходить в театр, кино. Когда получаешь долгожданные результаты, точнее – Результат, видишь, что он – действительно нечто новое, потенциально или реально полезное, когда понимаешь, что были не напрасными все мучительные сомнения в правильности выбранного направления исследований, в организации опытов и постановке задач, потому что Результат говорит и сам за себя, и подтверждает: "Ты был прав, не ошибся!",– вот тогда и чувствуешь именно то, что называется счастьем. Тогда всё вокруг начинает восприниматься иначе, становится ярким, радостным, тогда понимаешь, что живёшь не зря, что от тебя есть какой-то прок, нечто новое, что-то полезное.
К тому же, Фёдоров поначалу никак не мог понять причин того, что Ершова отнюдь не спешила завершить работу над кандидатской диссертацией. Более того, заходя в их лабораторию, Алексей Витальевич всякий раз – исключений не было – заставал всех трёх её сотрудниц (одной с.н.с. – Маргариты и двух младших, то есть м.н.с.) за чаепитием и приятной беседой. Только техник лаборант Виктор был всегда занят чем-то существенным по своей части: то отлаживал микротом, то ремонтировал электронный микроскоп, то добивался идеальной работы вакуумных насосов. Сотрудницы неизменно с улыбками приглашали Фёдорова присоединиться, и он временами соглашался, временами – отказывался, ссылаясь на какие-либо дела. Лишь постепенно он стал понимать, что для этих молодых женщин и их руководительницы, постарше, наука – не только не главное в жизни, а вообще лишь вид непыльного и неплохо оплачиваемого способа добычи средств к существованию, весь смысл которого, к сожалению, лежал в тряпках, гостева– нии или встрече гостей, в общем, во всём том, что проще и понятнее назвать одним словом – потребление. Тогда Фёдорову стало понятным, что не только его приход сюда, но и весь его стиль работы – с продуманной планировкой времени, то есть, максимально насыщенным его использованием, да и просто работоспособность, стали ничем иным, как вызовом всему местному укладу. Пусть этот вызов и был непреднамеренным и не осознаваемым им самим – новым руководителем.
В самом начале Фёдоров вполне искренне хотел помочь Маргарите скорее завершить диссертацию, просил в конце рабочего дня задержаться, чтобы обсудить её трудности, выяснить, в чём нужна помощь. Сперва Маргарита соглашалась, рассказывала о встретившихся трудностях. А Фёдоров, объясняя, что он не морфолог, всё же помогал: несколько раз быстро организовывал то вроде бы нужную Ершовой консультацию, то доставку редких реактивов или красителей. Но, видя, что благодарность и улыбки сотрудницы за помощь на деле скрывают растущую тревогу и даже неприязнь, оставил это. Маргарита бесспорно увидела, что Алексей Витальевич не понимает её, не видит её истинных намерений. Желая продлить это непонимание и, в свою очередь, не понимая, что на фоне его работоспособности все они вскоре станут выглядеть бездельницами, видя огорчение Алексея Витальевича, она благодарила за помощь и уклонялась от неё, ссылалась то на болезнь дочери, то на ревность мужа – моряка, который в кои-то веки оказался дома. Как-то раз даже принесла бутылку коньяка в подарок на день его рождения. При этом, увидев, что Фёдоров не разбирается в винах и не смог оценить редкость и дороговизну презента, пояснила: "Муж из Санта-Круса привёз!" Фёдоров в ответ удивлённо мотнул головой и, догадавшись, что отказываться нельзя, поблагодарил. После этого случая он перестал атаковать Ершову своими предложениями о помощи в завершении (да в завершении ли?!) диссертации.
Он мог понять и ревность мужа, и первостепенную важность для женщины любых семейных дел по отношению, например, к работе. Более того, был убеждён, что поддержание семьи, бережное пестование семейных, супружеских отношений, забота о правильном воспитании детей и распознании их природных способностей – всё это и составляет главную жизненную задачу любой нормальной женщины. Но сам-то он прошёл совершенно иной путь. И хотя был всего на пару лет моложе Маргариты, так и не смог, к своему большому огорчению, не сумел обзавестись собственной полноценной семьёй. Правда, в восемьдесят четвёртом он познакомился в поезде с одной девушкой, которая сразу же расположила его к себе, чтобы не сказать больше. Но. она ехала в Калининград, чтобы стать студенткой, в то время как Фёдоров только что защитил докторскую диссертацию.
Дальше дела пошли так, что он не смог, не имел морального права сделать ей предложение: эта девушка стала не простой студенткой, а попала в его группу, где он вёл курс психологии. Потом она взяла академический отпуск, чтобы ухаживать за отцом, поражённым смертельным недугом. Затем перешла на заочное отделение и. перевелась в Ленинград, а недавно уехала туда, чтобы подготовиться к получению диплома. Фёдоров пришёл на вокзал, чему его бывшая студентка Виктория не только удивилась, а и обрадовалась, но он так и не решился сказать ей то, что уже давно собирался. Правда, когда поезд уже тронулся, Виктория, долго стоявшая в тамбуре и глядевшая на него сияющими глазами, что-то прокричала, помахав рукой. Что именно, он не расслышал. А потом. потом опять с головой ушёл в работу: надвигалось время подготовки и сдачи годового этапа работы. Потом он казнил себя за нерешительность, которую сам же и объяснял себе полным отсутствием опыта. С другой стороны, его беспокоили и двенадцать лет разницы в возрасте, и отсутствие полной уверенности в том, что она смогла бы стать его супругой в истинном значении этого слова, соратницей. А иначе было нельзя: наука как образ жизни и тип мышления неизбежно бы их разлучила. Удивительно ли при нынешнем-то легковесном отношении к браку, к готовности женщин радостно идти на развод.
Всё это Фёдоров считал недопустимым вообще и неприемлемым для себя. К тому же, он уже повидал горе некоторых своих однокурсников. Один из них, сын профессора, за три месяца после развода совершенно облысел, сморщился, стал выглядеть лет на двадцать старше своих лет. Иные вещи лучше познавать со стороны, без личного опыта,– полагал Фёдоров. Как бы то ни было, но он с совершенно искренним сочувствием выслушивал сетования своих подчинённых на семейные неурядицы. Даже пытался давать им дельные, как он полагал, советы, проверенные специалистами – психологами и сексопатологами. Но это так и не помогло установлению контакта с сотрудницами, скорее – наоборот.
Фёдоров-то исходил из священности института брака, понятно, не употребляя таких выражений, из незыблемости половых ролей мужчин и женщин, предписанных самой природой и социальным наследованием. А его "бусики", сотрудницы были женщинами совсем иных убеждений. Он долго не мог понять причин, полагая, что все их временами прорывавшиеся откровенности, включая и пренебрежение к мужчинам как к человеческим особям, результат эмансипации, феминизма. Лишь как-то раз один из сотрудников университета, застав Алексея Витальевича расстроенным после одной из стычек делового непонимания сотрудницами и, видимо, сочувствуя, объяснил, в чём дело. По словам этого коллеги, носившего вполне еврейскую фамилию, выходило, что всё дело в особенностях еврейского воспитания его сотрудниц, в особенностях их мировоззрения. Улыбнувшись полной неосведомлённости Федорова, никогда не придававшего значения национальности в любых вопросах кроме культуры и традиций, и взяв с него честное слово, что тот не выдаст источник сведений, этот коллега многое порассказал Фёдорову. Для этого они уединились в его лаборатории, чего, вообще-то, по условиям режима, делать не полагалось. Так Алексей Витальевич впервые познакомился с законами талмуда, сущностью сионизма, узнал и о резолюции Генеральной Ассамблеи ООН от 10 ноября 1975 года, согласно которой сионизм, с полным на то основанием, был отнесён к виду расизма, в сущности, отождествлён с фашизмом.
- Так что же мне делать? – просил совета Фёдоров.– Мне же от них ничего, кроме нормальной, добросовестной работы не надо. Да я и не подозревал ни об их национальности, ни о твоей!
- Ничего тут не поделаешь! – убеждённо ответил коллега– просветитель, мотнув головой. – Оставь всё как есть!
