Андрей Бондаренко - Звонкий ветер странствий
– Хорошо, как скажешь, дорогой, – покладисто согласилась Санькина датская подруга, немного погримасничала, собираясь с мыслями, и приступила к рассказу…
– Знаете, мои дорогие друзья, эта история, которую я сейчас поведаю, стара, как и весь этот прекрасный мир, окружающий нас со всех сторон. Как это море, как, вот, это голубое и бездонное небо… Маленькая рыбацкая деревушка, разместившаяся на морском берегу в тридцати пяти милях от датского города Копенгагена. Тёмно-жёлтые низенькие дюны, ярко-зелёные высоченные сосны, розово-сиреневые корзинки цветущего вереска, рубиновая брусника, вызревающая по осени… Домики-развалюхи с давно некрашеными стенами, покосившиеся плетёные заборы, тощие чёрно-белые поросята, без отдыха снующие туда-сюда, старинные гнёзда аистов – на не менее старинных крышах. Древнее кладбище, где все таблички на могильных холмиках – без единого исключения – говорят о том, что здесь покоятся только храбрые моряки и рыбаки, да ещё их отцы, матери, верные жёны и малолетние дети… И нет никакого выбора – всем родившимся в этой деревне! Рождение, море, море, море, море…, смерть… Всё – на этом! Не знаю, как вам ещё объяснить… Как это, вообще, можно объяснить?! Ты всего лишь родился, а уже всегда – днём и ночью – только и слышишь, что шум морского прибоя. Тебе год, а море – шумит, тебе исполнилось десять лет, а оно – шумит, ты умер – сто пятьдесят лет назад – а оно шумит… Вот, в такой рыбацкой деревушке мы с Людвигом и выросли. Морской прибой, повсюду – рваные рыбацкие сети, вывешенные на просушку. Руки отцов – мозолистые и шершавые, руки матерей – красные и разбухшие от постоянного общения с соляным раствором. И деревенское кладбище… Постоянно кто-то из мужчин тонул. Постоянно! Каждые две недели кого-то хоронили. Так было заведено много веков тому назад. Не нами заведено, не нам и переиначивать! Ладно, хватит уже о грустном… Короче говоря, мы с Людвигом были соседями. Скорее всего, даже, очень дальними родственниками: может, пятиюродными, может, шестиюродными братом и сестрой. В маленьких рыбацких деревушках, если тщательно разобраться, все друг другу – родственники… Людвиг меня старше на целых три с половиной года. И, что с того? Вместе росли, играли в доблестных виталийских братьев, отважных путешественников, пиратов, в храбрых капитанов и их верных подруг.…Потом выросли, потихоньку начали хороводиться, даже, серьёзно целоваться тайком. Всё однозначно и уверенно шло к весёлой сельской свадьбе, да и наши многочисленные родственники были только «за». И, вдруг, – Гертруда насмешливо нахмурилась, – некоторым молодым и не в меру горячим людям неожиданно взбрело в голову – поиграть в записного ревнивца…
– Ничего и не взбрело! – возмутился Людвиг, но, заглянув жене в глаза, тут же смягчил тон: – Ну, наверное, взбрело. Молод был, невыдержан, избыточно горяч… Можно, я тоже чуток расскажу? Спасибо… Так вот. Мне тогда только что исполнилось полных восемнадцать лет. По нашим деревенским меркам – уже взрослый мужчина, обязанный и себе зарабатывать на жизнь, и в родительское гнездо регулярно приносить деньги, чтобы было, на что поднимать младших братишек и сестрёнок… Я с одиннадцати лет отирался возле кузни хромого Свена. Сперва просто – подай-принеси, подержи-сбегай. Потом стал огонь разжигать в кузнечном горне, готовить нехитрые обеды-ужины для молотобойцев, благо они были ребятами добрыми и непривередливыми… Если говорить совсем, уж, по-честному, то не грело меня это кузнечное дело. С самого малолетства грезил я о дальних морских путешествиях. Тропические вечнозелёные острова, покрытые яркими цветами, тонкий визг картечи, раны, слава, Южный Крест – прямо по курсу.… Ну, и об этом, как там его? О звонком ветре странствий! Только милашка Гертруда меня и удерживала на родимом берегу… Ладно, продолжаю. К восемнадцати годам я стал полноправным кузнечным подмастерьем, мне хозяин уже много чего доверял по-настоящему серьёзного. Вот, и в то безоблачное июньское утро… Отправил меня хромой Свен в соседнюю деревню, которая была раза в два побольше нашей. Соответственно, и кузня там была поприличней и побогаче. Надо было – по записке моего хозяина – забрать там длинный прут какого-то хитрого сплава на медной основе. Иду себе, никого не трогаю, искренне радуюсь жизни, думаю о своей ненаглядной и симпатичной невесте. Кругом птички поют, бойкие кузнечики весело скачут под ногами, солнышко светит… Взобрался я на пологий холм, с которого открывался отличный вид на соседскую деревню. В том числе, и на новёхонький причал, к которому – как раз – подошла гребная шлюпка с двухмачтового корвета, вставшего на якоря в четверти мили от берега. Смотрю, среди встречающих – моя милая Герда. Удивился я немного, ни о чём таком она мне не говорила, не предупреждала. А сердечко учащённо так забилось, всякие нехорошие предчувствия поселились в нём… Короче говоря, не стал я спускаться с холма, а, наоборот, предусмотрительно залёг в густых кустиках цветущего вереска. Лежу себе, наблюдаю старательно. Вот, шлюпка пристала к берегу, гребцы убрали вёсла, на дубовые доски причала стали вылезать люди, одетые в морскую королевскую форму. Один из них – очень высокий такой, стройный, широкоплечий – мне сразу чем-то не понравился. Сразу…
– Это был мой двоюродный братишка, с которым я не виделась целых десять лет! – торопливо объяснила Гертруда и извинительно погладила мужа по руке: – Продолжай, дорогой, продолжай! Я, честное слово, не буду тебя больше перебивать. Честное слово!
Людвиг криво усмехнулся, недоверчиво покрутил головой, но рассказ продолжил:
– Вот, на шею этому высокому и широкоплечему красавчику, облачённому в парадную офицерскую морскую форму, моя наречённая невеста и бросилась… Тут серая вязкая шторка и опустилась – и на мои глаза, да и на мой разум в целом. Поднялся я на ноги, да и пошёл – куда глядят глаза, старательно размазывая по лицу горючие слёзы и зелёные сопли… А что вы, уважаемые господа, делали бы на моём месте? Чтобы подумали? Небось, что королевский блестящий офицерик – нечета деревенскому увальню-кузнецу? То-то же… К утру я успешно притопал в город Копенгаген и нашёл морской порт. Долго ходил между разными фрегатами, бригами, корветами и бригантинами, всё пытался наняться юнгой и уйти в дальнее и долгое плавание. Ибо твёрдо и окончательно решил – навсегда покинуть хмурый и печальный датский берег, где проживают такие ветреные и вероломные особы, – с нежностью и обожанием посмотрел на супругу. – Но никому, как назло, юнги были не нужны! Вот, такая неприятная закавыка образовалась… Только на фрегате «Проныра» было вакантно место корабельного повара, кока – по-морскому. А старого кухаря зарезали – третьего дня – в пьяной кабацкой драке. Готовить, конечно же, я толком не умел, но больно, уж, хотелось уплыть. Нанялся, естественно, понятное дело. Вечером того же дня мы и ушли – курсом на английский Плимут, к порту которого «Проныра» был приписан… В первое же утро я получил с десяток крепких зуботычин и недобрых подзатыльников. Не, с капитаном, его помощником и штурманом не возникло никаких проблем. Я им приготовил отличную яичницу с беконом и солониной, бутерброды с малосолёной икрой камбалы и печенью трески. Ели и не жаловались, а за кофе даже похвалили, мол, получилось просто замечательно… Боцман же – мужчина хмурый и серьёзный – велел на всю остальную команду наварить рисовой каши. Я и наварил – со всем усердием. А про то, что рисовую крупу перед готовкой надо тщательно промывать, естественно, не знал. Получился натуральный, очень скользкий и противный клейстер, ну, моряки и поучили меня немного – кулинарным морским секретам… Ничего, со временем я научился неплохо готовить, за что и получил соответствующее прозвище – Датский Кок. А ещё я сдружился с пожилым помощником капитана. Стал старик меня потихоньку обучать всяким морским премудростям: когда и какие паруса поднимать, правильно пользоваться буссолью и астролябией, курс прокладывать по морской карте, обходить стороной коварные боковые течения, лавировать между острыми прибрежными рифами.…Так что, я уже через полгода мог сойти за неплохого штурмана. А потом «Проныра» был взят на абордаж пиратами… Мы тогда перевозили портвейн в бочках – из португальского Синиша – в английский Лондон. Отошли от пиренейского берега миль на сто двадцать, тут и налетел сильнейший пятисуточный шторм, отнёс наш фрегат далеко на юго-запад, прямо на пиратскую эскадру Эдварда Теча – по прозвищу Чёрная Борода… Пираты нашему появлению очень обрадовались – ещё бы, полторы тысячи пузатых дубовых бочек, наполненных отличным португальским портвейном. Прямо-таки, подарок Судьбы! Настоящий дар Небес! Нашего капитана, его помощника, штурмана, боцмана и нескольких матросов разбойники хладнокровно пристрелили и выбросили в море, а остальным велели – под страхом лютой смерти – продолжать старательно выполнять прежние судовые обязанности. Вот, так я – пусть, и не по своей воле – стал пиратом… Сперва плавал простым камбузным кухарем, через некоторое время был произведён в боцманы (с одновременным исполнением функций штурмана), потом – в помощники капитана. Но и тогда все меня упорно величали по-прежнему – Датским Коком… Очень мне не нравилось быть пиратом, только, вот, никак не предоставлялось удобного случая – сбежать обратно, в нормальный человеческий мир. «Проныра» на якоря становился сугубо в гавани городка Порт-Ройала, всемирного пиратского гнезда. Да и там за мной присматривали внимательно… Герда, твоя очередь наступила, рассказывай!
