Руслан Мельников - Тайный рыцарь
Рыцарь и его походная подруга недолго привлекали внимание ротозеев, мелких торговцев и воришек. Лишь до тех пор, пока безгербный воин не выменял свой кинжал хорошей немецкой работы на несколько лепешек с сыром у первого же разносчика.
А уж когда оба — и мужчина, и женщина со звериной жадностью набросились на пищу, интерес к ним у сторонних наблюдателей пропал вовсе. Беднота в железе! У рыцаря, который начал менять на жратву собственное оружие, ничем не разживешься. Пока, по крайней мере. Может быть, позже, когда этот оголодавший странствующий рубака добьется победы на ристалище и захватит достойную добычу… Известно ведь: на голодный желудок нередко совершаются такие подвиги, которые и не снились сытым бойцам.
Глава 32
Шум-гам, обрушившийся на них со всех сторон, мельтешение разношерстного народа, калейдоскоп ярких красок и пестрых одежд полностью выбили Бурцева из колеи. Такой давки и толкотни людей, коней и металла он не припоминал со времен Легницкого сражения. Но там можно и должно было прокладывать себе дорогу мечом, а тут…
Вся эта околотурнирная суета напоминала ему восточный базар. Такой же бардак для человека непосвященного. А он был непосвященным. Куда следует идти, что делать? Увы, опыта недоставало: до сих пор в настоящих турнирах бывшему омоновцу принимать участие как-то не доводилось. А палочный бой со Збыславом по законам Польской правды — не в счет.
Зато уж Аделаида чувствовала себя как рыба в воде. После нехитрого, но сытного перекуса полячка раскраснелась, заблестела глазками, разулыбалась… Сразу видно: княжна попала в родную стихию и напрочь забыла о голоде, холодных ночевках за обочиной орденской дороги и прочих тяготах пути. В бурлящей толпе дочь Лешко Белого ориентировалась без труда. Ее здесь ничто не напрягало, не озадачивало, не смущало. Судя по уверенному поведению девушки, подобные турниры и при краковском дворе проводились частенько. В общем, Бурцев не возражал, когда жена взяла его за руку и решительно потащила к развевающимся вдали знаменам.
Самыми большими и высокими оказались, конечно же, орденские хоругви. Узнать их было не сложно: все то же неизменное, осточертевшее до тошноты черное перекрестие на белом фоне. Видимо, тевтонские кресты отмечали границы ристалища. Г-м-м, приличные, надо сказать, границы.
Между знаками германского братства Святой Марии реяла на ветру уйма разноцветных штандартов и полотнищ с вычурными, диковинными, одним лишь герольдам ведомыми гербовыми знаками. Бурцев, впрочем, к пестрым рисункам не приглядывался. Толпа стала совсем уж непроходимой, и Аделаида пропустила мужа вперед. Вцепившись в локоть, она настойчиво подталкивала его в спину. Оставалось грудью раздвигать людскую массу, придерживая одновременно княжну и узду трофейного жеребца. Ни супруги, ни коня терять в давке не хотелось.
А толпа перед ними бесновалась. Сквозь крики донесся тяжелый стук копыт. Лязг железа. Треск дерева. И вновь все звуки перекрыл восторженный вой зрителей. Наверное, там, впереди происходило сейчас что-то интересненькое.
Еще один рывок… Фу-у-ух, пробились наконец! И без потерь, как ни странно. Аделаида тут же вынырнула из-под руки, навалилась на прочное ограждение. Забор, добротно сбитый из жердей и досок, жалобно скрипнув, принял на себя молодую и упругую грудь полячки. Бурцев глянул через голову жены.
Ох, ни фига ж себе! Ристалище — с футбольное поле! Только гораздо уже. Но зато и подлиннее чуток. Да нет, пожалуй, и не чуток вовсе. И полное отсутствие привычной стадионной зелени. Вместо травки — истоптанный копытами снег. И грязь. И красные пятна.
Два крупных жеребца, разгоряченных схваткой, все еще гарцуют по разные стороны бойцовской суперплощадки. А посередине вместе с обломками копий валяются в грязи их хозяева. Оба! Один чуть шевелится, второй — неподвижен. Никак зашибли друг друга?
Взвыли трубы. Помахал флажком и что-то прокричал по-немецки горластый турнирный распорядитель в шутовских лоскутных одеждах. Старший герольд — так назвала его Аделаида. Оруженосцы не очень почтительно, но зато очень быстро — за руки — за ноги — уносили выбитых из седла бедолаг с ристалища. Конюхи отлавливали лошадей, прислуга торопливо собирала обломки копий. Похоже, рыцари остались при своих — добыча в этом поединке не досталась никому. Боевая ничья, однако…
— Это был парный конный турнир на копьях, — возбужденно объясняла Аделаида. — Благороднейшее состязание. Гештех[15], как называют его немцы. Эх, жаль, мы ничего не видели.
— Да ладно, не расстраивайся, — пожал плечами Бурцев. — Увидим еще.
А смотреть сейчас действительно надо в оба. Прежде чем самому выходить на поле боя, приглядеться да поучиться не помешает. Иначе будешь вот так же лежать посреди ристалища закованным в железо бревном, и даже верного оруженосца не найдется поблизости, чтоб оттащить в сторонку поверженного неудачника. Княжна-то уж точно об его бренные останки марать свои нежные ручки не станет.
— Ух ты, как интересненько! — Аделаида вертела головкой как заведенная.
— Что такое?
— Он еще спрашивает?! Видишь трибуны для знатных особ? Господи, какое великолепие! Какие гербы! И какой гость!
На противоположной стороне ристалищного поля, где за турниром наблюдала не чернь, а благородные господа и дамы, в самом деле виднелся длинный деревянный помост, сплошь увешанный треугольными щитами и яркими разноцветными геральдическими флажками. Под трибунами выстроилась шеренга орденских кнехтов с копьями: то ли охрана, то ли команда для растаскивания зарвавшихся поединщиков. Ребята чем-то смахивали на милицейское оцепление, отделяющее на матче зрителей-фанатов от футболистов.
На помосте — под навесами и балдахинами — установлены скамьи. А в самом центре зрительских VIP-трибун выделялись три тяжелых кресла с подлокотниками и высокими спинками. Не простые братья-крестоносцы занимали эти места.
Посередке восседал высокий, немолодой уже человек с заостренными чертами лица и умными, обманчиво сонными глазами. Никаких эмоций он не выражал. Вернее, очень старался этого не делать. Одет незнакомец был в фиолетовую епископскую сутану со стоячим воротником, а в качестве головного убора носил высокую остроконечную митру, раздвоенную наверху и расшитую богатым орнаментом.
Этот католический священник на пестрых ристалищных трибунах казался существом инородным и нелепым. Его свита — широкоплечие угрюмые молодцы в черных монашеских рясах и таких же черных плащах с капюшонами — тоже плохо вязались с празднично приподнятым турнирным настроением.
Вряд ли святого отца охраняли кроткие божьи люди. Под длинными широкими одеждами монахов что-то предательски топорщилось и выпирало. Явно не вериги для умерщвления грешной плоти. Оружие — то ли короткие мечи, то ли длинные кинжалы. Что именно — так сразу и не разберешь в путаных складках ряс и плащей. Но, в общем-то, дело понятное: времена и места здесь такие, что без оружия даже церковникам нынче — никак. Впрочем, клинки свои монашеская братия, в отличие от рыцарей, прикрывала стыдливо и тщательно. Видимо, сан все-таки обязывал божьих слуг по возможности прятать смертоносную сталь.
Глава 33
— Аделаида, ты знаешь, кто этот падре, которого обступили костоломы в монашеских одеяниях? — поинтересовался Бурцев.
— Судя по почетному месту в центре ложи, это сам Вильгельм, епископ Моденский и легат Папы Григория Девятого. Фридрих фон Берберг говорил, что посланник Рима специально прибыл в Хелмно, чтобы уладить разногласия, раздирающие орден. Вильгельм умеет примирять враждующих. Он опытный политик, и ему уже сейчас пророчат большое будущее — кардинальскую мантию, как минимум[16].
«Ага, местный разводящий, значит, — усмехнулся Бурцев. — И кого же он тут будет разводить, интересно?»
— А собственно, чей конфликт должен уладить этот миротворец, Аделаида?
Княжна презрительно скривила губки:
— Ты еще не понял, что здесь соперничают не только рыцари-поединщики? Взгляни хорошенько на тех, кто сидит по разные стороны от его преосвященства.
Папский легат со всей своей хмуролицей черно-рясной монашеской братией, действительно, словно являлся некоей разделительной чертой.
Кресла по правую и левую руку от Вильгельма Моденского занимали два человека в одинаковых одеждах германского братства Святой Марии, но похожих друг на друга, как скала и рыхлый снежный ком. Справа — долговязый жилистый мужчина, уже в летах, с благородной проседью на висках и в бороде. Почти старик, однако достаточно крепкий, чтобы выйти на ристалище и свалить не один десяток молодых, но менее опытных бойцов. Сразу видно: дух тверд, а тело закалено суровой жизнью воина-аскета. Видимо, чувствуя свою силу, могучий старикан смотрел прямо. И смотрел смело. Пожалуй, валить своих противников этот будет по всем правилам рыцарской чести и с истовой молитвой на устах.
