Александр Афанасьев - Силовой вариант ч. 2(СИ)
— Ах ты с-с-сука!
Один из сержантов перепоясал подростка резиновым шлангом, тот извернулся и ударил второго в лицо. Тот охнул, первый сержант уже не опасаясь, что останутся следы, хлестанул малолетку по голове, потом еще раз. Второй, озверев, размашисто, как в деревенской драке хрястнул в лицо, подросток полетел на стол, ломая и снося то, что там еще оставалось.
— Э, э, э! Вы что делаете дятлы! Пошли вон отсюда! Вы что себе позволяете!?
— Извините, тащ капитан. А ну, пошли, с…а!
Подростка подняли, надели наручники и потащили к двери.
— Ничо… Ща ты у нас запоешь голубем…
— Петухом… ха-ха-ха…
Попавший на пути — на лестничной клетке ковыляющий в совет по делам ветеранов, дядя Паша — посторонившись, чтобы дать ход, укоризненно покачал головой
— Вы чего делаете, обормоты? А если прокурор? Сядете же.
— Извините, Пал Ефстафьевич. Он на дознавателя напал, сучонок. Молчит как партизан.
— На дознавателя…
Старик пожевал тонкими, сухими губами
— А дознаватель то кто?
— Да Грицюк… у него не понос так судорога…
Один из сержантов недобро посмотрел на другого — язык следовало держать за зубами. У стен есть уши, а у Грицюка характер мелочный и злопамятный. И весь беспредел как с гуся вода. Говорят. В ГУВД то ли сват, то ли брат, то ли тесть…
— Извините, товарищ полковник.
— Да ничего…
Начинающего бандита спустили в пердельник — место жуткое, воняющее карболкой, блевотиной, потом и страхом. Потащили по коридору, камеры были полные — только разогнали разборку. Беспредел уже на всю катушку шел, грабили в городе, ездили в Москву. Проломленная голова — не повод для знакомства…
— Менты казлы! — визгливо крикнул кто-то, во втором слове делая ударение именно на «а»
— Хавло закрой!
Мент саданул ботинком по решеткам и сделал это зря — тут же забарабанили по всем
— С…и! Выпустите, с…и!
— Витьку плохо!
— Гады, один на один слабо!?
Менты открыли нужную камеру, втолкнули туда подозреваемого и зашли следом…
Подполковник шаркающей, старческой походкой — он до сих пор бегал по пять километров по утрам, но здесь привычно играл роль — шел по длинному коридору, присматриваясь. Вообще то он пришел узнать насчет продуктовых заказов — ему, как ветерану органов положено, но раз уж такое дело. Решил пройтись, посмотреть, что к чему, кто работает, кого вышибли, кого уже посадили. Последний раз — он был здесь больше года назад, то прекрасно помнил, кто где сидит.
Держа наготове ветеранское удостоверение, сунулся в одну из комнат, где сидели инспектора по делам несовершеннолетних. Знал, что найдет одну — двух, все остальные на территории. Молодые девчонки и усталые тетки, а суть одна. Бабы пытаются будущих мужиков воспитывать. Что в школе, что здесь. И вот результат…
Инспекторша была одна. Полноватая, с нездоровой кожей, она писала что-то в журнале. Устало глянула на вошедшего.
— Вам кого?
— Мне бы позвонить, доченька. Телефон то работает?
Инспекторша разглядела удостоверение…
— Через девятку.
— Вот спасибо…
Как только инспекторша вышла — с полковником, даже ветераном шутки плохи — с ветераном мгновенно, случилась какая-то, видимая только опытному глазу метаморфоза. Рука с удостоверением перестала мелко подрагивать, приобретя свойственную профессиональным стрелкам каменную крепость, взгляд вдруг сфокусировался, стал жестким и острым, метнулся по кабинету, отмечая нужное. Решетка на окне, приварена к вбитым в бетон штырям — ерунда, раз к каркасу не привалена, только так вылетит, если что. Маленькие белые коробочки датчиков, реагирующие на разбитие стекла — бритовка, уверенная рука и все дела. Сейф, точнее железный шкаф, прикрытый и ключ торчит — совсем охерели, раньше за такое и из органов долой. Четыре стола, старых, сделанных в какой-то колонии, лампа с разбитым абажуром, четыре гражданских телефона с дисковыми цифронабирателями — если знаешь номер, то можно выйти в закрытую сеть, хотя наверное поменяли уже. На стене — плакат, какой-то киногерой, полуголый, тьфу! Дверь прикрыта, опасности нет — он почувствовал бы, если бы баба осталась за дверью.
Ну вот что делать, если подразделения, в котором он служил официально не существовало, а как человек выходит на пенсию, надо же ему и льготы положенные обеспечить, верно? Вот и делали ветеранские корочки на основании документов прикрытия. Чай совет ветеранов МВД от пары ветеранов со стороны не обеднеет. Перед пенсией на пару лет в систему МВД на непыльную должность переводят — вот тебе и ветеранская корочка, докторская колбаса в заказе и ветеранский хор, где он от нечего делать басом попевает…
Полковник обернул руку чистым носовым платком, снял трубку. Кончиком ручки набрал номер…
Щелчок соединения. Не рано, не поздно — можно надеяться, что не слушают. Чай не УГРО — ну чего ИДН укрывать?
— Сухорукова. Это Алексеев — назвал он свой псевдоним, который после выхода на пенсию стал его настоящим именем.
Нужного человека нашли быстро…
— Константин? Это Алексеев, здравствуй, дорогой… Чего у тебя там так бахает? А, понятно… Тут, рядом с тобой, в солнцевском ГУВД парнишку мордуют. А пацаненок дельный, молчит…. И не наблатыканный по виду, можно еще с ним поработать… Как нашел? А как я тебя нашел?… Сам же говорил, людей совсем нет, вот и оторви задницу от стула… Товарищ Дзержинский в свое время сам самолично беспризорниками занимался. А сейчас никому ни до чего нет дела. Развели бардак… Да, в Солнцевском. Добро…
Старик положил трубку. И снова — стал стариком.
Солнцево начиналось здесь…
Озлобленные пацаны рабочих окраин. С детства никому не нужные кроме уголовников, вербовавших себе пристяжь. Да пары чудаков — энтузиастов, старавшихся слепить из пацанов что-то дельное. С волчьим молоком всосавшие, что в мире не правды, а есть только сила. Ненавидящие чистенький центр, который вот — рукой подать — но не ухватишь. Видящие колбасу на прилавках, югославские сапоги и финские куртки из-под полы, таксистов в джинсе и с карманами, полными пятихаток. И видевшие своих родителей — серых от усталости, по-крестьянски покорных судьбе, живущих от получки до получки и копящих на стиральную машину. Они не хотели так жить, им нужно было все и сейчас. И они сбивались в стаи. Все — сильнее одного. Ты на общество харкнешь — оно утрется, общество на тебя харкнет — утонешь. В некоторых школах — учителя боялись заходить в старшие классы.
Пробитые в драке головы уже не считали. Девчонки в десятом делились на личнух — это те, которые под кем-то конкретно лежат, обычно под главарями и долбежек. Долбежка — это общая девчонка, ее трахают все, кому не лень и не спрашивая согласия. В драках сходились уже сто на сто. Кто не при делах — того могли избить кто угодно, защиты не было. Нападали на взрослых. В окраинных районах Москвы за отказ отдать кроссовки могли запросто пропороть пикой — жизнь дороже. В Москву ездили на электричках — «одеваться», что значило грабить прохожих, чья одежда понравилась и была впору. Контролера, который попросил билет — выкинули в дверь на полном ходу. Все большую и большую моду приобретал обмен одеждой — поношу и отдам. Кто отказался — либо слыл жмотом либо били. Сначала — взятое на время отдавали. Потом и отдавать перестали.
Взрослые — боролись с этим как могли. Комсомольцы проводили выставки, выступали в школах, пытались собрать какой-то актив, создать молодежные дружины — не пойдешь, не будет путевки в дом отдыха летом. Комиссии по делам несовершеннолетних работали без продыха — но дел не становилось меньше. Милиция била.
Сержанты-лимитчики — делали простую и нужную работу, они относились к ней без особого энтузиазма, примерно как крестьяне, которые должны отработать положенное на барщине. Сначала с пацанами хотели по — хорошему. Потом — инструктора горкома комсомола чуть не зарезали, вынесли хату у одного чиновника, изнасиловали дочуру у другого. И власть озверела. Начальника ГУВД вызвали последовательно в горком, обком, потом в МВД на Житную. И там и там и там — так вмандюрили! Что хочешь — то и делай.
Били сейчас уже не столько для того, чтобы выбить признание: все про всех давно знали, только доказательств не было. А к стенке без доказательств — извините, не тридцать седьмой год. Признается — хорошо, нет — ну и черт с ним. Били сейчас для того, чтобы подорвать здоровье и внушить страх. У кого есть страх — тот сразу расколется. А у кого нет — того будут бить, пока не устанут. Или — пока следователь не придет. Но в любом случае — бить будут, чтобы раз и навсегда сломать.
Пацана ничего не спрашивали, били молча и как-то равнодушно. Сначала — по очереди пороли шлангами, один уставал, начинал пороть другой. В шлангах не было никакого утяжеления — все прекрасно знали край. Били всинь, но кости не ломали.
