Анатолий Матвиенко - Демон против люфтваффе
Советских военных специалистов в Испании побывало пару-тройку тысяч, а германцев и итальянцев – сотни тысяч! Да, имелось какое-то количество интербригад… Капля в море, тем более на стороне Франко тоже сражались иностранные добровольцы и наёмники. Подобное соотношение сохранялось в поставках военной техники. Удивительно, как скверно организованное и раздираемое внутренними противоречиями правительство смогло продержаться столь долго.
Ранние морозы и снегопады отрезали хижину Пуэбло и соседние дома от остального мира. Я с безысходностью понял, что накатывается перспектива зимовки в горах Съерра-Гвадаррама. А ночью меня посетил тот самый, из семнадцатой канцелярии шестого небесного уровня.
– Прохлаждаешься на курорте?
– Застрял.
Голос небожителя раздался прямо в черепной коробке. Я почувствовал ваняткин ужас – вдвоём привыкли, но втроём…
– Знаю. Нужно ускорить события.
– Рихтгофен-Мёльдерс?
– Да. Он не ограничился несколькими сбитыми как ты…
– Плюс на земле.
– Не перебивай. Получив твой сигнал, я принял меры. Больше к немцам никого из преисподней не подселят. Но двое – Мёльдерс и юный Хартманн – доставят неприятности. Первый вырабатывает новую тактику Люфтваффе. А ты?
– Вы не справедливы. Моя миссия сформулирована как нанесение ущерба нацистам, насколько это реально силами одного человека. Я в прошлой жизни – не лётчик, а мои военные навыки устарели ещё в первом столетии. Что смог, то сделал.
– Этого мало! Нужно больше! – повысил тон святоша, неожиданно напомнивший красных комиссаров. Им тоже всё время мало, и давай-давай больше на голом энтузиазме.
– Понимаю. Меня забросили к живым с определённой целью, приоритеты вдруг поменялись, никого больше не внедришь, потому что канал заблокирован из-за случаев с Мёльдерсом и Хартманном. Тогда решили надавить, угрожая накинуть срок свыше двух тысяч лет, если не порадую подвигами Геракла. Молодцы!
– Очень зря думаешь, Марк, что твои столетия в структуре исполнения наказаний дали жизненный опыт, достаточный для разгадки наших мотивов. Всё гораздо сложнее и не так.
– Мне что с того?
Ангел стукнул иллюзорным кулачком по несуществующему столу.
– Воздействуй на эффективность ВВС хотя бы на уровне Мёльдерса, и тебе даже первого срока не придётся досидеть.
Серьёзная заявка.
– Отправляй грешника в преисподнюю и вселяйся в другого советского авиационного деятеля. Используй вторую попытку.
Я опешил.
– Убить его – это грех.
– Который искупится исполнением главного задания.
– Или не искупится, если провалюсь, а ответственность всё равно нести.
– Просто – уходи. Сам пусть выберется. Ты испытываешь моё терпение. Могу вышвырнуть обратно к зэгам в отряд, на этом сочту миссию проваленной и законченной.
– Можете. Но не сделаете. Я вам нужен в мире живых. Поэтому предлагаю – дайте мне возможность работать в нынешнем теле. Всё равно война в Испании заканчивается, а следующей не предвидится. По крайней мере, в первой половине 1939 года.
Сверхсущество задумалось.
– Ладно, курортник. До схода снегов. Потом – ни минуты лишней.
– Спасибо!
Ванятка лишь через полчаса после того, как я ему перевёл непонятные места, осмелился спросить: "Угроза отправить меня в ад или здесь бросить была взаправдашняя?".
"Она самая".
"И ты меня не оставил".
"Угу. Расслабься. Вина в дедовых запасах хватит до весны. Курорт, мать твою".
Красный военлёт, кое-как освоив испанский язык, большей частью понял разговорную латынь загробного мира. Чем ещё удивишь, квартирант?
Глава тринадцатая
Трудная дорога домой
Сидящий напротив меня капитан госбезопасности одет точно в такую же форму, какой я пугал зэгов в преисподней. Там она – для атмосферности, начальники отрядов ГУЛАГа обмундированы иначе. Но народ боится именно ОГПУ.
Чекист, направивший мне лампу в пятак, принадлежит именно к этой конторе, и обряжен не для понтов, а по должности. Мне и то неуютно, а Иван натурально покрылся инеем.
– И так, вы добровольно сознались, что после приказа об эвакуации советских интернационалистов самовольно остались на оккупированной врагом территории, где вступили в контакт с белогвардейским офицером Петром Григорьевичем Денисовым?
– Нет.
– Интересно, – сатрап изобразил подобие удивления. – Вот же ваши собственноручные показания: зимовал в горах Съерра-Гвадаррама, в Мадриде встретился с Денисовым.
– Нет.
– Ты мне тут не дерзи! Дурку не ломай. Или не ты писал?
– Я писал рапорт. Показаний не давал.
– Кончай срать мне на мозги. Какого хера не уехал со всеми?
– Был сбит в боевом вылете. Совершил аварийную посадку, получил ранение, меня выходил крестьянин, сочувствовавший республиканцам.
– Давай-давай, думаешь, крестьянина приплёл – мы не проверим? Ещё как проверим! Дальше! Про белогвардейца.
– Пётр Григорьевич Денисов привлечён в качестве переводчика к работе с советским контингентом командующим авиационными специалистами комбригом Пумпуром. В Мадриде он помог мне сделать документы, позволившие покинуть страну и добраться в СССР.
– Не прикрывайся комбригом, сволочь!
Так, сейчас начнут бить. Надо ободрить напарника.
"Не трусь, пуля в почку больнее. Ты же знаешь, даже зубы отросли".
Ванятка ничего не ответил, гебист тем временем развернул газету.
– Это что за цирк?
– Я исполнил интернациональный долг до конца, убил фашиста. А вы, простите, гражданин капитан, в тылу отсиделись или тоже в Испании воевали?
Капитанские руки сжались в кулаки. Но он сдержался. Пока.
– У нас всегда бой.
– Что-то не видел я вас среди республиканцев. За какую сторону сражались, гражданин капитан?
В торец влетела зуботычина. Увесистая, отнюдь не символическая. Я сплюнул. На рапорт и газету капнула кровь.
– Урод! Материалы дела испортил!
Я же не сам себя гвазданул. Ах да, орлы НКВД по определению не бывают виноватыми.
– Героем себя чувствуешь? Тебе посмертно Героя дали! Думали – умер во славу Родины, шкура!
– А я во славу Родины жив. И никто меня геройской награды не лишил.
– Не понимаешь, – ощерился капитан. – Герой Бутаков умер! А передо мной – самозванец, его я сейчас отведу в подвал и пристрелю.
Он даже ТТ достал и затвор передёрнул.
– Поднимайся. Живо!
– Как скажете, гражданин.
Понятно, что пугает и на пушку берёт. Сто пудов мне срок набавят, не здесь – в преисподней. Но не удержался, извините.
Пистолет улетел в сторону. Ногой по яйцам – раз. Кулаком в челюсть сбоку, где она хрупкая. Ох, как зубёнки треснули. Перевернул тело на живот и выписал два аккуратных, выверенных тычка по почкам. Немного пописает красным, потом всё пройдёт, ненадолго. Однажды почки полностью откажут. Применить адские средства против НКВД – грешно, но извинительно.
Плюбовавшись на плоды своих деяний, я забарабанил в обитую железом дверь:
– Откройте! Тут гражданину капитану плохо стало.
Как меня избили… Испанские дружинники, ввалившие "франкистскому лётчику" у "Фиата", славным парням из госбезопасности в подмётки не годятся. Я изображал потерю сознания, получал на голову ведро воды, и по новой. Чтоб жизнь мёдом не казалась, как любят приговаривать в СССР.
Повреждения своих внутренних органов, нанесённые сотрудниками внутренних же органов, залечивал сразу, а внешние оставлял в первозданном великолепии. Надеялся, что слух о моём задержании непременно дойдёт до нужных ушей. Но советская бюрократия сработала медленно, и долгожданный визит состоялся лишь через двое суток, когда менее выносливому арестанту полагалось бы сдохнуть.
– Мазл тов, Яков Владимирович.
– Ваня? Это и правда ты? Сержант, дайте больше света в камеру.
– Трудно узнать после местного гостеприимства. Простите, что шепелявлю.
Смушкевич застыл в нерешительности. Вмешался какой-то энкаведешный чин постарше, которого явно приставили провожатым к комбригу:
– Арестованный напал на сотрудника ГБ во время допроса, сломал челюсть.
Я даже отпираться не стал, рассказал про мордобой и взведённый ТТ у морды. Чин явно не понял причину моего недовольства – здесь подобное в порядке вещей. А увечить лубянковского орла не годится.
Яков затребовал моё досье, пробежался глазами по рапорту, заглянул в газету. Спросил лишь:
– Какого чёрта ты представился Анджеем Ковальским из Познани?
– Так вывели нас официально. Не хотел международных осложнений. Анджей погиб летом. Пусть заявляют претензии к полякам, – я усмехнулся разбитым ртом, показав провалы вместо передних зубов.
Смушкевич наклонился.
– Это точно ты уничтожил Гарсия-Морато?
– Посмотрите на газету ещё раз. Там я больше похож на себя чем теперь.
Комбриг резко выпрямился.
– Майор, этот человек – настоящий герой. А о вашем самоуправстве я лично завтра же поговорю с Николаем Ивановичем. Иван Прокофьевич, можете идти?
