Дмитрий Шидловский - Самозванцы
В сопровождении стрельца он прошел узкими коридорами и вошел в большой зал, освещенный светом факелов. Там, за конторкой в дальнем углу, сидел повытчик, ведший протокол допроса. Двое обнаженных по пояс палачей пытались привести в чувство висевшего на дыбе без сознания голого человека. С первого взгляда было видно, что дознаватели крепко поработали над подследственным. На несчастном не было живого места, все тело покрывали многочисленные кровавые рубцы и следы от ожогов, из растрепанной бороды палачи, должно быть, вырывали целые клоки волос. Перед пытуемым в обитом красной материей золоченом кресле понуро сидел Борис Годунов. Чигиреву показалось, что в глазах у царя застыла смертная тоска.
Историк медленно, на полусогнутых ногах подошел к государю и рухнул ниц.
– А, это ты, – услышал он примерно через полминуты усталый голос Годунова. – Опять бузу затеял?
– Прости, государь, – стараясь придать голосу как можно больше подобострастия, проговорил Чигирев, – не мыслил я супротив тебя ничего дурного. Но худыми словами облаял меня дьяк Смирный, и не смог я стерпеть позора. За себя вступился. Оговорил меня дьяк после, будто я что худое о тебе…
– Гордый значит, – печально усмехнулся Годунов. – Что же ты за слуга такой, коли государева наказания принять не желаешь да за нож хватаешься? Уж не изменник ли ты и впрямь?
– Прости, великий государь, – чуть не плача заскулил Чигирев, – не ведал я, что дьяк волю твою исполняет. Ежели бы сказал он, что по твоему указу хает меня да бьет, любую казнь с радостью принял бы.
– Смирный мной над тобою был поставлен, – проговорил Годунов, – и, стало быть, что он делает, то моя воля.
– Прости холопа дурного… – с трудом выдавил Чигирев.
– Холоп, – бесцветным голосом подтвердил царь. – Это говоришь ты так. А числишь ли себя холопом моим?
– Числю, государь, вот те крест, – Чигирев истово перекрестился.
– Пес с тобой. Сапог целуй, – Годунов выдвинул вперед ногу в красном сафьяновом сапоге.
– Ох, велика милость царская, вору ножку облобызать позволил, – услышал Чигирев шепот одного из палачей С трудом подавив в себе отвращение, он на четвереньках подполз к царю и поцеловал носок сапога.
– Гордый, – усмехнулся Годунов. – Иной боярин счастлив был бы царский сапог поцеловать, а ты вон как скривился. Холоп из тебя, как из дерьма ядро. При Иване не быть бы тебе живу. Не любил он таких. А у тебя еще дурь в башке: крестьян‑де от крепости освободить надо да казакам милости дать. А сотвори такое и не останется Руси. Вся в смуте сгинет.
Чигирев чуть было не выкрикнул, что всё наоборот, что смута неизбежна, если не освободить крестьян и казаков, но вовремя прикусил язык.
Царь меж тем продолжал:
– Но службу несешь ты справно. Мне это любо. Да и нет у тебя среди бояр благодетелей… Или есть? Или же ты еще Романовым верен, а мне лишь холопом прикидываешься?
Он грозно посмотрел на Чигирева.
– Богом клянусь, не в сговоре я с Романовыми! – историк истово поцеловал нательный крест. – Верен я тебе, государь.
– Он тоже говорил, что верен, – кивнул царь в сторону висящего на дыбе человека, – ан проворовался. Как он там, Антип?
Один из палачей приподнял голову испытуемого и большим пальцем проверил пульс у него на артерии
– Сдох, государь. Ни слова не сказал, собака.
И тут Чигирев с ужасом узнал в пытуемом дьяка Смирного.
– Пес, – сплюнул в сторону Годунов и снова повернулся к Чигиреву: – Ты его признал, вижу.
– Признал, – еле ворочая языком, сказал Чигирев. – В чем же вина его, государь?
– Уж не в том, что тебя отдубасил, – усмехнулся Годунов. – Седьмого дня донесли мне, что монах Чудова монастыря Григорий врал, будто есть он чудом спасенный от смерти царевич Дмитрий. Я Смирному указал Григория того схватить и дознание провести. А второго дня, как проведал я про вашу тяжбу со Смирным, так вспомнил про наказ свой. И оказалось, что сей пес указа моего не исполнил. «Забыл», говорит. Мой царский наказ забыть! Не бывает такого. Изменники‑бояре ему Григория отпустить повелели. И отпустил он и под самой жестокой пыткой не признался, кто приказал ему. Ты понимаешь, что деется? У меня в постельном приказе дьяк изменяет и за неведомого моего ворога смерть принимает! Измена в самом сердце. А теперь скажи мне, будешь мне служить верой и правдой?
– Буду, государь, – с трудом вымолвил Чигирев.
– Крест целуй, – потребовал Годунов.
Чигирев немедленно исполнил приказание, и тут же усеянная перстнями царская рука ухватила его за бороду и притянула к себе.
– Слушай, Сергей, – выдохнул ему в лицо Годунов, – Григорий этот и есть Юшка Отрепьев, про которого ты мне доносил. Я‑то мыслил, что он в монастырь и впрямь от мира ушел, А он, оказалось, как гадюка под колодой притаился. Признаешь ли его?
– Признаю, государь, – быстро ответил Чигирев.
– Гришка тот сбежал, – продолжил царь, – Не иначе как изменники предупредили. Ведаешь ли, куда он мог бежать?
– В Литву, государь, там твои враги, – автоматически ответил Чигирев.
– Опаснейшие из моих врагов здесь.
– Эти таиться должны, а те открыто беглеца принять могут.
– Дурной ты холоп, но умом тебя бог наделил знатным, – проворчал Годунов. – Иным‑то у меня и вовсе веры нет. Возьмешь конный десяток, в погоню пойдешь. Верхами вы его в три дня нагоните. Отправишься нынче же. К жене твоей человека пошлю сказать, что уехал ты по делу государеву. Если Гришку мне живого приведешь, дьяком станешь вместо Смирного, дворянство тебе пожалую и поместье. Если голову его принесешь, двести рублей золотом отмерю. А если изменишь, страшною смертью казню. Ступай.
Царь выпустил бороду Чигирева, да с такой силой толкнул его ногой в грудь, что историк покатился по каменному полу.
Отряд из одиннадцати всадников во весь опор несся по заснеженной дороге. От холодного встречного ветра, который заливал уши и не позволял даже слышать звук копыт, страдали все, однако больше всего доставалось Чигиреву. В отличие от спутников, с детства привычных к верховой езде, он за прошедшее время так и не научился выдерживать длительные переезды верхом и за полтора дня безумной скачки совершенно измучился. Впрочем, ломота в спине и боль в набитой пятой точке забывались, когда мысли историка вновь возвращались к недавним событиям. Судьба явно давала ему новый шанс подняться вверх по социальной лестнице здешнего общества. Историк не сомневался, что в скором будущем они настигнут и арестуют трех пеших монахов‑беглецов: Варлаама, Мисаила и Григория, благо маршрут их следования был известен Чигиреву еще со студенческой скамьи, а самого Отрепьева он прекрасно знал в лицо.
Но тогда вставала дилемма. Если подьячий Сергей исполнит приказ Годунова, то, несомненно, станет одним из доверенных лиц царя. Однако чуть больше суток назад он принял решение уйти от Годунова, поскольку тот явно не намеревался исполнять задуманную историком программу реформ. Кроме того, после случая с дьяком Смирным стало ясно, что царь абсолютно лишен поддержки бояр, окружен заговорщика‑ми предавшими его. Его свержение – это лишь вопрос времени. Можно было перейти на сторону Отрепьева, как и мыслилось в кремлевском застенке. Но это автоматически означало прослыть изменником и поставить семью под угрозу репрессий.
«Черт же дернул меня сказать про Литву, – раздраженно подумал Чигирев. – Хотя один черт. Если бы я не нашел Отрепьева на любом из указанных направлений, Годунов все равно решил бы, что я предал. Выбор у меня один: либо привести Отрепьева в Москву на аркане и отказаться от своих планов, либо подставить семью…»
Автоматные выстрелы раздались одновременно с двух сторон дороги. Тот, кто устраивал засаду, хорошо знал свое дело. Отряд на полном скаку попал под перекрестный огонь умелых стрелков.
– Какого черта?! – недоуменно выкрикнул Чигирев, видя, как вокруг него валятся с коней люди.
Но его собственный конь оступился, и историк полетел вниз. Последнее, что запомнил Чигирев, – это со страшной скоростью несущаяся на него мерзлая земля.
ГЛАВА 14
Развороты времени
Очнувшись, Чигирев услышал ровное гудение мощного двигателя грузовика. В нос ударил забытый запах бензина и выхлопных газов. Он открыл глаза и увидел, что лежит на дне кузова. Через маленькие окошечки в брезентовых стенах были видны мелькающие верхушки деревьев. На скамьях вдоль борта сидели спецназовцы Крапивина в полном вооружении. Сам подполковник, без бороды и усов, разместился у изголовья историка.
– А, очнулся, подьячий, – усмехнулся он.
Чигирев с трудом сел.
– Где я? – промямлил он, ощупывая себя.
На лбу он обнаружил солидных размеров шишку, очевидно, набитую при падении с лошади. На нем все еще была та же одежда, в которой он покидал Кремль. Только кинжал с пояса куда‑то делся.
