Убей-городок - Евгений Васильевич Шалашов
Здешний участковый, сколько помню, Петр Николаевич Курганов. Человек неплохой, даже и добрый. Если уже он не выдержал, отправил на сутки, то заслужил Бурмагин. Только вот, если Курганов отправил хулигана на сутки, то почему он решил мстить именно мне? И, словно подслушав мои мысли, бабулька в белом платке сказала:
— Серега-то, как у него ружье изъяли — вон, на тебя похожий милиционер приезжал, так и сказал — мол, я эту суку лягавую удавлю. Мечтал до осени дожить, в лес сходить. Авось, пить бы бросил, так и Полина бы вернулась.
Значит, я ружье изъял как раз в разгар весенней охоты, лишив Бурмагина сиюминутного счастья. Отчего тот и слетел с катушек. Значит, я еще и виноват, что он пить не бросил? Ну и ну.
Постаравшись запомнить лица бабулек — вдруг пригодится, повздыхал и засобирался обратно. Как говорится — все ясно. Угрозы, которые слышали бабушки к делу не пришьешь, да и не факт, что они потом свои слова повторят «под протокол, но главное я уже понял. Гражданин Бурмагин решил мне отомстить именно за изъятие ружья. И проделал все очень грамотно.
Но вот что интересно — кто у него был в напарниках? Ведь должен иметься и второй. Тот, что меня отвлек.
Окрыленный своим открытием, я пошел обратно, в родную общагу. Однако, так просто дойти до нее не получилось, потому что на повороте меня остановила молодая женщина.
Полненькая, в ситцевом платье. В двадцать первом веке эту ткань отыскать сложно, а в семьдесят шестом материал считался дешевым. У нас почти все девушки и женщины ходили в ситчике, хотя и считали, что кримплен — это круче. Для невесты пределом мечтаний было идти под венец в кримпленовом платье.
А это у нас кто? Судя по тому, что целеустремленно идет мне навстречу, кто-то из знакомых. Но кто именно? Точно, что не дама моего сердца, такая имелась одна, так и та недавно меня покинула. Возможно, что с моего участка. Да, точно. Показалось даже, что лицо знакомое. Но как зовут, что случилось — не помню. Надеюсь, не какое-то срочное дело? Так я все равно нынче на больничном.
Женщина в ситцевом платье остановилась напротив меня, загораживая дорогу.
— Алексей Николаевич, как тебе не стыдно!
— Во-первых, здравствуйте, — дипломатично отозвался я. — А во-вторых — за что мне должно быть стыдно?
Но про себя я уже догадался, что это чья-то обиженная жена, приходившая ко мне с жалобой на мужа. У меня таких дел — вагон с прицепом. Но помнить каждое такое дело, да еще и случившееся сорок с лишним лет назад — не реально. Немного покоробило слух, что обращается на ты, но для того времени — это нормально. Уже хорошо, что называет по имени и отчеству, а не кричит — эй, участковый.
— А за то должно быть стыдно, что из-за тебя мы квартиру потерять можем, — скривила губы женщина. Вытащив откуда-то из рукава платочек, приложила к глазам. А глазенки-то сухие. Не иначе, слезу пытается выдавить?
А вот теперь я уже знал, в чем тут дело, хотя женщину по-прежнему не вспомнил. Но это, скажем так, тоже банальность.
— Вы ко мне с заявлением на мужа приходили? — риторически поинтересовался я, а потом сам же и ответил. — Приходили. Просили, чтобы я принял меры? Просили. Ваше заявление я зарегистрировал. Объяснительную я у вашего мужа взял, соседей опросил. И что же теперь? Что я, по-вашему должен был сделать?
— А должны были его к себе вызвать, да постращать хорошенько! — назидательно сказала женщина. — И так настращать, чтобы впредь ему неповадно было пить, да на меня руку поднимать. Вы наш участковый, стало быть, он вас послушаться должен. Зачем вы бумажки на товарищеский суд отправили?
Ну вот, опять двадцать пять. Муж жену поколотил, а я должен к нему применять воспитательные меру, а еще и не выносить сор из избы? Понимаю, женщина вгорячах накатала на мужа заяву, остыла, простила, а теперь осознала, что с очереди на квартиру могут снять. Товарищеские суды у нас существуют по месту работы, а у них, как нередко бывает, вердикт суров — объявить порицание и наказать, сняв с очереди на улучшение жилья.
А если не снять, то сдвинуть, пунктов на десять, а это, иной раз, дополнительный год-два, (а может и десять), в семейной общаге или бараке.
Меры суровые, но не я их придумал. Вот, коли отменят такой закон, так и я его соблюдать не стану, а пока — извините.
Семейные разборки — вообще самые противные дела и вызов на семейный скандал воспринимался как тяжкое наказание. Иной раз проще разнимать пьяных мужиков, нежели утихомирить разбушевавшихся супругов. А сколько раз так бывало, когда битая-перебитая жена, при виде милиционеров, прибывших ее спасать, начинала бросаться на защиту мужа? И ладно, если просто начинала орать и оттаскивать свое «сокровище», а то ведь могла ухватить что-то острое, вроде кухонного ножа и пырнуть сотрудника правоохранительных органов в спину. Бывали, знаете ли, прецеденты.
В девяностые годы участковым инспекторам было категорически запрещено отправляться на «семейные» в одиночку, а еще требовали, чтобы они обязательно надевали на себя бронежилет.
Но для этого требовалось получить печальный опыт. Из всех моих знакомых, что получили ранения при исполнении служебных обязанностей, только трое пострадало от рук преступников, а все остальные — от пьяных мужей, либо их жен. Но где в семидесятые годы бронежилеты, спецсредства, вроде дубинки?
— Нет уж, вам надо было с самого начала определиться, — строго сказал я. — Либо заявления на супруга не писать, либо, если писать, то понимать, к чему это приведет. Ваш муж — человек взрослый, а я не воспитатель из детского сада. Если мне заявление поступило, я должен меры принять, а не сопли ему утирать.
А еще — начальство меня не поймет, начни я стращать дебоширов (я представил себе «козу», какой пугают младенцев) вместо принятия реальных мер по зарегистрированному у секретаря заявлению.
Хотя, чего уж греха таить, бывало по-всякому. Бывало, что и я заявления отправлял «майору Корзинкину», нигде их не регистрируя. Опыт старших товарищей, да и свой, пусть и небольшой, так сказать, «сын ошибок трудных», подсказывал. Если тебе в руки
