Имперец. Том 3 (СИ) - Владимир Кощеев
Я посмотрел на мужчину тяжелым взглядом и подвел черту:
— Со мной ее ждет социальный лифт, достаток и будущее.
Корсаков смотрел на меня, и сложно было понять, что его мучает больше — желание проораться на меня или желание сдержать подступающий приступ кашля.
— Папа, — подала голос Василиса, накрыв сжатую в кулак руку мужчины своими ладошками. — Я понимаю, что ты беспокоишься. Но это моя жизнь, и я вправе распоряжаться ей по своему усмотрению. Я совершеннолетняя.
Корсаков сделал глубокий вдох, удерживая приступ, и проговорил:
— Совершеннолетняя, да. И как совершеннолетняя, ты заключила со мной договор. И если ты думаешь, что я отзову его после того, как твой хахаль мне пыль в глаза попускал, должен тебя огорчить.
Василиса упрямо поджала губы, а я ухватился за новый и заранее не понравившийся мне факт.
— О каком договоре речь, Василиса?
Глава 12
— О каком договоре речь, Василиса? — я внимательно посмотрел на девушку.
Корсакова в одно мгновение подобралась, закрылась, сделалась даже как-то постарше.
— Отец, здесь не место и не время для обсуждения, — произнесла она, глядя на Олега Юрьевича.
— А мне кажется, что как раз самое время, — заметил я.
Василиса, может быть, и хотела бы съехать с темы, но ее папенька, кажется, был настроен решительно против меня. А потому не стал отнекиваться и с неким злорадством заговорил:
— Мы с дочерью заключили договор, — проговорил он с видом почти что победителя, — согласно которому она за год должна достигнуть определенных показателей и финансовой независимости.
— Иначе? — подтолкнул я его к дальнейшему пояснению.
— Иначе меня ждет удачный брак с… с кем там, папа? — вступила в диалог Василиса.
— Со Строгановыми, — охотно подсказал мужчина.
— И когда истекает этот год? — уточнил я.
— В следующем сентябре, — нехотя ответил Корсаков.
— Пф, — максимально пренебрежительно отмахнулся я. — Какие бы цифры там ни были вписаны, к сентябрю ты их получишь.
Корсакова промолчала, а ее отец прищурился:
— Я не позволю сделать из дочери содержанку.
— Вы такого плохого мнения обо мне или о своей дочери? — приподнял я бровь.
Корсаков полыхнул грозным отеческим взглядом, но Василиса не дала нам окончательно разругаться:
— Папа, уже очень рано. Я устала и хотела бы вернуться в общежитие. Предстоит много дополнительной работы, чтобы выдержать сроки, — произнесла девушка.
— Увы, это действительно так, — согласился я.
Девушка коснулась руки отца своими тонкими пальцами и поцеловала его в щеку:
— Спасибо за поддержку, папа. Береги себя. Я позвоню на неделе.
Я поднялся на ноги и максимально дружелюбно улыбнулся Корсакову:
— Рад был познакомиться, Олег Юрьевич. Жаль, что при таких тревожных обстоятельствах.
Мужчина не ответил, лишь кивнул дочери, а меня, как и положено недовольному родителю, проигнорировал. Мы не успели дойти до выхода из бара, как за спиной раздался ужасный, удушающий кашель. Я сбился с шага и посмотрел на Василису — стоит ли вернуться?
Но девушка, не сбавляя скорости и не меняясь в лице, шла к выходу. И лишь когда мы сели в мой «Руссо-Балт» и тронулись с места, Василиса заговорила:
— Отец хочет как лучше, — сказала Корсакова. — Он очень болен, ты прав, и он торопится, чтобы все успеть. Я надеюсь, ты не будешь держать на него зла.
— Думаю, я его понимаю, — пожал я плечами в ответ. — Он мог бы проявить к твоим решениям больше доверия, разумеется, но я его понимаю.
— Спасибо, — тихо ответила Василиса.
Утренняя Москва была пустынна, и оттого прекрасна. Машина плавно катилась по городу, ловя за хвост зеленую волну, думать ни о чем не хотелось. Говорить, если честно, тоже. Да и что тут обсуждать — работать нужно.
Хотя, говоря откровенно, меня немного восхитило сдержанное молчание Василисы, но стоило мне скосить глаза, как все встало на свои места.
Девушка задремала, и снилось ей что-то ну очень серьезное — так она смешно хмурила брови и кривила губы.
Спи, моя радость, я обо всем позабочусь.
Мое утро в ИМУ началось с Лобачевского-младшего, которого я выцепил прямо на выходе из общежития.
— Утречка, — поздоровался я с парнем, зябко кутавшимся в тоненький модный плащик.
— Доброе утро, — ответил Андрей, поднимая воротник в надежде спастись от холодного ноябрьского ветра.
Поскольку я опять всю ночь не спал, то к долгим реверансам склонен не был.
— Андрей, у нашего проекта возникло непредвиденное обстоятельство, напрямую влияющее на сроки, — произнес я.
Парень кинул на меня мрачный взгляд:
— Деньги кончились?
— Помещение, — поправил я. — Помещение кончилось.
— Это как? — не понял Лобачевский, высунувшись из воротника и быстро втянув голову обратно.
— Ну, знаешь, как бывает, — протянул я. — Некачественные перекрытия или конструкционные ошибки…
— У вас что, помещение рухнуло⁈ — округлил глаза Андрей.
— Правильнее сказать — взорвали, но не будем придираться к терминологии.
— Это не мы, — уверенно заявил Лобачевский.
— Я знаю, — усмехнулся я в ответ. — Вопрос не в этом. Я сегодня не смогу отсобеседовать твоих бойцов, но Василисе они понравились. Можешь попридержать их до конца недели? Пока я по-быстрому не решу вопрос с офисом.
— Конечно, Александр, не проблема, — со всей серьезностью отозвался Лобачевский. — Могу даже что-то предложить из площадей рода.
— Спасибо, — не стал сразу отказываться я, — если быстро не подберу — обязательно к тебе обращусь.
Некоторое время мы шли молча, пока Лобачевский, которого явно распирало от любопытства, все-таки не спросил:
— А кто взорвал-то?
Я хмыкнул:
— Ну, кто взорвал, уже вряд ли кому-нибудь помешает. Знаешь, карма — она как бумеранг. Прилетает четко в темечко.
Москва, Кремль, Дмитрий Алексеевич Романов
Селектор на столе императора пискнул, и Дмитрий Романов на автомате ткнул в кнопку рядом с горящим индикатором, не отвлекаясь от бумаг.
— Государь, к вам боярин Нарышкин, — проговорила секретарь.
— Проспался и теперь решил узнать, о чем вчера говорили? — вяло поинтересовался Его Величество, перелистывая отчет.
— Говорит, дело государственной важности.
— А у меня все дела, Зоюшка, государственной важности. Даже личные, — продолжая читать, произнес Дмитрий Романов.
Секретарь помолчала.
Она давно работала с императором и знала, что если Его Величество чем-то занят, добиться внятного ответа сразу не получится. Но тактика выжидания и измора работала всегда.
— Так что, пускаю? — спустя десять минут спросила секретарь, которую Романов все еще держал на
