Новичок. Побочный эффект - Валерий Петрович Большаков
«Ищи его, свищи его!», как дружно скандировали лиса Алиса и кот Базилио.
Разумеется, вероятность того, что двое неприметных товарищей в плащах и шляпах ткнут мне под нос свои красненькие книжечки и вежливо скажут: «Пройдемте, гражданин Скопин», не равна нулю. Но исчезающе мала. У КГБ ничего на меня нет – ни отпечатков, ни фото, ничего. «Антошу Кирша» найдут только в одном-единственном случае – если я сам подставлюсь.
И каким будет мой ответ на сие предположение? Правильно, «не дождутся!»
Ободренный своими рассуждалками, я вошел в знакомый подъезд, и поднялся на третий этаж. Дверь двадцать девятой квартиры, обитая дощечками, переливалась лаком. Даже стучать в такую жалко.
Кнопка звонка вызвала к жизни биенье колокольчика, и до меня глухо донеслось: «Открыто!»
Да-а, узнаю блаженные семидесятые… Время хитроумных замков и решеток на окнах еще не пришло.
Аккуратно вытерев ноги о половичок, я зашел в тесную прихожку. Из «зала», сквозя через стеклянные двери, наплывал печальный Вивальди. Явно не «деньрожденная» композиция…
За волнистой мутью стекол обозначился силуэт, и на пороге замерла Алла. Музыкальные перепады зазвучали громче, будто обтекая девичью фигурку, наряженную в старые треники и растянутую футболку.
Меня кольнуло беспокойством – лицо у Комовой было зареванным и припухшим.
– Что случилось? Алла?
Девушка сложила руки под грудью, и прислонилась к косяку. Пожала плечиками в безучастье, моргнула слипшимися ресницами, и уставилась куда-то в угол.
– Я видела вас… вчера, – сказала она тускло. – Тебя и… эту… Цареву.
– И что? – прищурился я, ощущая непонятное облегчение.
– Ничего, – Алла шмыгнула носом. – Вы целовались!
Надрыв в ее тоне меня умилил, но виду я не подал, начиная «вечный» разговор:
– Послушай…
– Я не собираюсь выслушивать все эти оправдания! – запальчиво выдала девушка. – Ненужные объяснения! Как в кино, да?! «Ты все не так поняла!»
По квартире гуляла парная теплынь – батареи жарили исправно – и я расстегнул куртку, сказав ровным голосом:
– Ты все правильно поняла.
Алла вздрогнула и побледнела, шаря по моему лицу больными глазами.
– А… мы? – выдохнула она. – Как же мы?
– Никак. Аллочка, послушай… Чтобы «я» и «ты» превратились в «мы», одного поцелуя мало, – ощущая нетерпение, я заговорил проникновенно: – В чем моя вина? В обмане? Никто тебя не обманывал. Да я даже в любви никому не признавался! Ни тебе, ни Томе. Просто… Ну, тянет меня к ней! Понимаешь? Аллочка, ты очень хорошая девочка, очень красивая, но… Прости, но не хочу я тебе лгать! А честно всё объяснить… Не могу.
– Уходи, – тяжело упало слово.
Меня резануло жалостью. Я лишь качнулся, наметил шажок навстречу – обнять, привлечь, утешить, – но девушка вжалась в притолоку, и закричала, срываясь в отчаянный визг:
– Ненавижу! Ненавижу!
– Прости. – я развернулся и вышел вон.
* * *
Не сразу до меня дошло, что куртка нараспашку. Зажав портфель между ног, застегнул тугие пуговки. Стало потеплей, а вот настроение ушло в минус.
Обида на Аллу не заедала. Жалко было девчонку. Влюбилась, глупышка… Хотя при чем тут ум? От него одно лишь горе. Счастье – в ином…
«А вот не надо было к ней подсаживаться! – крякнул я досадливо. – Вот, как чувствовал… И что теперь делать?»
В похотливом сознании всплыла пикантная картинка на тему l`amour a trois, и я скривился в порыве раздражения.
– Не то время, придурок, – выцедил я, – и не те нравы!
Вздохнув, свернул к ДК. В гулком фойе зависла неустоявшаяся тишина, лишь из танцевального зала едва слышно сочился плавный, уводящий мотив.
По скруглению лестницы я поднялся в библиотеку. Шапку в карман куртки, куртку на вешалку, книгу из портфеля…
Две тетушки-культработницы негромко переговаривались на фоне большого полукруглого окна, почти не тронутого инеем. Занятый невеселыми мыслями, я не вслушивался в женские ахи и вздохи. Пока не присмотрелся к свежему номеру «Правды» – половину первой страницы обводила жирная траурная полоса.
«Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза, Президиум Верховного Совета СССР и Совет Министров СССР с глубоким прискорбием сообщают, что 7 декабря в авиакатастрофе погибли видные деятели Коммунистической партии и Советского государства – член Политбюро ЦК КПСС, секретарь ЦК КПСС Андрей Павлович КИРИЛЕНКО; член Политбюро ЦК КПСС, Первый секретарь ЦК Коммунистической партии Украины Владимир Васильевич ЩЕРБИЦКИЙ; член Политбюро ЦК КПСС, Секретарь ЦК КПСС Константин Устинович ЧЕРНЕНКО; кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС, заместитель Председателя Совета Министров СССР Николай Александрович ТИХОНОВ…»
Библиотекарши «убрали звук» до пугливого шепота. Я улавливал обрывки фраз о «диверсии ЦРУ», о «бомбе в «Ту-154», но не вслушивался особо – в моей голове вертелись мысли, будто картинки на игральном автомате. И вдруг – бинго! – звякнуло, щелкнуло, и паззл сложился.
«Хохлов» убрали. Иванов расстарался, а «лично Леонид Ильич Брежнев» дал добро на ликвидацию.
Знал ли Андропов, кто именно из «днепропетровцев» причастен к гибели Кирша? Наверное, нет, иначе зачем «не прощать им»? Хотя в месячный срок чекисты вполне могли бы взвесить вину каждого, и все же не пожалели авиалайнер, чтобы с гарантией угробить всех.
Во мне раскрутилось злое торжество: отомстили-таки за Ивана Павловича! Да и Юрию Владимировичу задышалось свободней – лишние фигуры сброшены с шахматной доски, полегче стало выйти в ферзи.
Ох, какая азартная движуха начнется в Политбюро! Кое-кто не усидит, другие пересядут. Тому же Андропову остается сделать два хода – сначала занять место Суслова, а затем умоститься во главе стола…
Зайдя в уютный промежуток между книжных шкафов, дабы не смущать тетушек с абонемента (те сразу оживились, зашушукались бойчее), я оперся ладонями на полку.
«Мало того, что войну в Афгане затерли… Тьфу-тьфу-тьфу! – я тихонько постучал по деревянной стойке. – Так теперь реальность еще раз об колено…»
«Хохлов» было не жалко, даже Щербицкого. Нормальный, вроде, дядька был, националистов гонял, однако и при нем не спадала ползучая украинизация. Шелест, тот и вовсе нациком слыл, так ведь и Щербицкий держал в уме идею о самостийности та незалежности. А, вообще… Забавно выходит.
С одной стороны, Брежнев сам затаскивал украинцев в высшие сферы, а потом боролся с ними. «Ушел» Шелеста и Полянского, выгнал на пенсию Подгорного… И не по его ли указанию ликвиднули Гречко? А теперь, значит, сразу «серия»…
Сфокусировав взгляд, я долго скользил глазами по затрепанному корешку. Юрий Слепухин. «Киммерийское лето».
О! То, что нужно!
Высвободив книгу, зажатую томами Семенова и иже с ним, я зашагал к столу. Тетушки, похоже, наговорились вдосталь, и теперь их сухонькие лица
