Царь нигилистов 2 - Наталья Львовна Точильникова

— «Не мне их судить», — процитировал Никса.

— Но «К Элизе» не сыграю, — сказал Саша. — Фортепьяно нужно.

— Гитара есть, — сказал Никса.

— Это для песенок, и чуть позже.

Саша достал палкой картофелину из костра и положил в траву остывать.

— Голодный менестрель — плохой менестрель, — прокомментировал он.

— А правда, что Великих князей не учат латыни? — спросил Скалон.

— Правда, — кивнул Никса. — Дедушка запретил.

— Завидую, — признался Скалон.

— Все, — усмехнулся Саша. — Просим у папá латынь. Чтобы не завидовали.

— Я тебе попрошу! — сказал Никса.

Из «песенок» до отбоя Саша успел спеть только одну. Но обойтись без нее было никак нельзя. Ибо ролевой гимн:

Средь оплывших свечей и вечерних молитв,

Средь военных трофеев и мирных костров

Жили книжные дети, не знавшие битв,

Изнывая от мелких своих катастроф.

Детям вечно досаден

Их возраст и быт —

И дрались мы до ссадин,

До смертных обид,

Но одежды латали

Нам матери в срок,

Мы же книги глотали,

Пьянея от строк…

Липли волосы нам на вспотевшие лбы,

И сосало под ложечкой сладко от фраз,

И кружил наши головы запах борьбы,

Со страниц пожелтевших слетая на нас.

И пытались постичь

Мы, не знавшие войн,

За воинственный клич

Принимавшие вой, —

Тайну слова «приказ»,

Назначенье границ,

Смысл атаки и лязг

Боевых колесниц…

Только в грёзы нельзя насовсем убежать:

Краткий век у забав — столько боли вокруг!

Попытайся ладони у мёртвых разжать

И оружье принять из натруженных рук.

Испытай, завладев

Ещё тёплым мечом

И доспехи надев, —

Что почём, что почём!

Разберись, кто ты: трус

Иль избранник судьбы,

И попробуй на вкус

Настоящей борьбы.

И когда рядом рухнет израненный друг

И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,

И когда ты без кожи останешься вдруг

Оттого, что убили его — не тебя, —

Ты поймёшь, что узнал,

Отличил, отыскал

По оскалу забрал —

Это смерти оскал!

Ложь и зло — погляди,

Как их лица грубы,

И всегда позади

Вороньё и гробы!

Если мяса с ножа

Ты не ел ни куска,

Если руки сложа

Наблюдал свысока,

И в борьбу не вступил

С подлецом, с палачом, —

Значит, в жизни ты был

Ни при чём, ни при чём!

Если путь прорубая отцовским мечом,

Ты солёные слёзы на ус намотал,

Если в жарком бою испытал что почём, —

Значит, нужные книги ты в детстве читал!

— Здорово! — сказал Скалон. — Ваше? Просто очень не похоже на остальное.

— Остальное уже в народ пошло? — поинтересовался Саша.

— Многое, — сказал Скалон.

— Конечно не мое, — вздохнул Саша. — Был такой Высоцкий. Это «Баллада о борьбе».

— А! — подключился Мамонтов. — Кажется что-то слышал. Гитарист, играл на семиструнке. Михаил Тимофеевич Высотский. Только он выходец из крепостных, образования не получил, хотя и с успехом давал концерты. И умер, не дожив до пятидесяти, потому что спился. Но у него больше про «Во саду ли, в огороде». «Жили книжные дети, не знавшие битв, изнывая от мелких своих катастроф», — это крестьянин писал?

— «Лязг боевых колесниц» — особенно по-крестьянски, да, — заметил Скалон.

— Зато «но одежду латали нам матери в срок», — возразил Саша.

— Автор — человек не богатый, но образованный, — предположил Скалон. — Может, из попов. Или из обедневших дворян. Но не из крестьян.

— И вы играете на испанской гитаре, на шестиструнной, Ваше Высочество.

— Это переложить можно, — сказал Саша. — Оригинал действительно был написан для семиструнной. Но думаю, что это другой Высоцкий. Может быть, менее известный. Звали его Владимир Семенович и был он из военного сословия. Точно помню, что отец его был офицер и воевал. То ли в Венгерскую кампанию, то ли в Русско-турецкую.

— Да, — согласился Мамонтов. — Это больше похоже.

— Но умер действительно от водки, — продолжил Саша. — В сорок лет с хвостиком. Просто один к одному. С творческими людьми это бывает.

— Саша, — сказал Никса, — давай ты свои песни будешь сначала мне петь.

— А что не так? — удивился Саша.

— «Если руки сложа наблюдал свысока, и в борьбу не вступил с подлецом, с палачом» можно понять по-разному. Как бы папá не усмотрел в этом что-то не то…

— Ты хочешь стать моим личным цензором?

— Есть возражения?

— Никаких! Будешь первым слушателем.

Вся эта военная романтика постепенно начинала увлекать. Раньше Саша думал, что иммунен. Маршировка, правда, бесила по-прежнему, зато со стрельбой было уже почти прилично. Только плечи от пятикилограммовой винтовки болели, конечно.

Это как пересесть с автомата обратно на механику. Первые три дня материшься. А потом ничего, привыкаешь. Дорога есть дорога, и принципы вождения не меняются.

Правда, там в будущем, на механику он не садился уже лет двадцать, так что метафора была чисто умозрительной.

Они с Никсой состояли во второй мушкетерской роте, которой брат как бы командовал. Но Зиновьев всегда был рядом. Гогель, понятно, тоже.

Во время ночных маневров наступали в рассыпном строю, стреляли холостыми, вели осадные работы и даже штурмовали крепость, которая живо напомнила Саша донжон, выстроенный из вполне серьезных бревен на игре по Альбигойским войнам в 1995-м году.

Против них действовал второй кадетский корпус.

В лагерь возвращались под утро.

Как-то Саша заметил иней на траве. Близился сентябрь, и температура упала почти до нуля.

Господа генералы упали без сил и заснули в палатках, все-таки возраст, а Саше что-то не спалось, и он вышел к костру и сел на бревнышко.

Под белеющей золой еще сияли, переливались и вспыхивали догорающие угли.

Небо уже светлело, и гасли звезды.

Было холодно, он пошевелил палкой пепел и встал, чтобы добавить дров. Нашел пару поленьев. Сложил домиком веточки и раздул огонь. Сразу стало теплее.

Сел и вытянул ноги к костру.

За спиной послышались шаги. Он обернулся.

К костру шел Никса.

— Ты что, железный? — спросил он.

— А ты?

— Мне нехорошо что-то…

— Плохо себя чувствуешь?

— Да ладно, пустое. Ты-то что здесь делаешь?

— Думаю, — сказал Саша.

— Да, это взрывоопасно, — вздохнул цесаревич, садясь рядом.

Глава