Тринадцатый апостол. Том II (СИ) - Вязовский Алексей

На меня смотрят практически иконописные лики с поразительной достоверностью передающие черты умерших людей. В портретах этих есть уже объем, переданный светотенью, линейная и воздушная перспектива — и это за пять веков до Византии и за пятнадцать веков до эпохи Возрождения! Обалдеть… Причем исполнены они в технике энкаустики — той самой древнегреческой живописи с помощью теплого окрашенного воска, утерянной впоследствии и забытой. Разве мог я пройти мимо такого чуда?!

— Марк, зачем тебе туда? — пытается остановить меня Сенека — это же мастерская погребальных портретов!

— Я знаю, Луций, знаю…

Ну, вот как объяснить человеку, что любой наш искусствовед душу бы дьяволу продал, лишь бы оказаться сейчас на моем месте и увидеть, как творят древние художники?

В лавке находились трое человек — два смуглых юноши работали, сидя за большим столом, заставленным мелкими плошками с разноцветными пигментами, над одним из юношей сердито нависал седой сухопарый старик

— Опять я несу из-за тебя убытки, нерадивый раб! Ты должен был закончить этот портрет еще вчера!

— Но господин, быстрее никак нельзя… — испуганно оправдывался парень перед хозяином

— Почему Анум может, а ты нет? Будь проклят тот день, когда я поддался на уговоры работорговца и купил тебя, Маду! Видно боги лишили меня в тот день разума!

Увидев посетителей и признав в нас римлян, старик тут же забыл про раба и залебезил

— Проходите, пожалуйста, уважаемые господа! Чем я могу услужить вам?

— Я просто хотел посмотреть ваши работы — кивнул я старику, приветствуя его — у нас в Риме мало кто работает с восковыми красками.

— Не удивительно, господин, это очень сложное эллинское ремесло! Нужно быть умелым мастером — здесь нельзя ничего исправить, все должно быть сделано с первого раза.

Мастерство художников-рабов и, правда, восхищало. Точными, уверенными движениями они наносили кисточками расплавленный цветной воск на подготовленные доски, и почти сразу же тот начинал застывать. Кроме кистей использовали еще маленькие лопаточки, а также тонкие резцы. Прямо на наших глазах один из рабов начал прорисовывать таким резцом на женском лице брови и ресницы, придавая глазам особую выразительность.

— Господин, лучше посмотрите, как работает другой раб — засуетился старик, увидев, что я подошел к юноше, которого он только что ругал — этот лентяй ни на что не годен, видимо, придется мне его продать. Такие убытки, такие убытки из-за этого негодяя..!

Странно… а мне показалось, что этот юноша намного искуснее своего коллеги. Мужской портрет, который он рисовал, выглядел, словно лик святого, а глаза мужчины, казалось, заглядывали в самую душу. Вот она — предтеча византийской иконы…

— Не подскажете: а дорого ли стоят такие рабы? — задумчиво проговорил я, обдумывая пришедшую мне в голову идею

— Ну… смотря для чего он вам нужен. Если вот скажем, для работы с восковыми красками…

— Нет, нет — сразу оборвал я хозяина лавки — меня интересуют исключительно настенные фрески.

— Такого можно и за пятьсот систерциев купить.

— А я слышал, что ты недоволен этим Маду — я кивнул на юношу — так не уступишь ли мне его?

Парень обеспокоенно обернулся к нам, в блеклых глазах старика вспыхнул расчетливый интерес:

— Этот раб стоит гораздо дороже названной мною суммы!

— Неужели? — усмехнулся Сенека, включаясь в наш разговор — Ты же сам только что ругал его последними словами и называл ни на что не годным лентяем!

— Да, но я потратил много времени и сил на его обучение.

— Ну, так моему другу тоже придется отдавать его кому-то переучивать, и еще неизвестно, что из него получится.

Слово за слово, и эти двое так увлеклись спором, что забыли обо всем на свете. Молодой раб со страхом смотрел на то, как они торгуются, и в его глазах застыло отчаяние. Мне было жалко парнишку, но как-то успокоить его я сейчас не мог, поскольку приходилось изображать перед стариком равнодушного римлянина, не слишком заинтересованного в покупке раба.

— Луций, не стоит так разбрасываться деньгами — состроил я недовольное лицо — давай лучше сходим завтра на невольничий рынок.

— Такие рабы редкость, вы долго будете там искать!

— Ничего, нам не к спеху.

Старик поджал губы и вскоре сдался

— Пятьсот пятьдесят, и это моя последняя цена!

— Пятьсот тридцать, и идем оформлять купчую — вошел в раж философ.

— Не знал, что римляне торгуются хуже евреев! Пятьсот сорок — и это мое последнее слово. Не хотите, не покупайте.

— Согласен! — вмешался я. Иначе этот торг за десять сестерциев мог продолжаться до самого вечера — Через час встречаемся в магистратуре.

Луций сделал вид, что крайне недоволен моей уступчивостью, но когда мы вышли из лавки на улицу, весело рассмеялся, хлопнув меня по плечу.

— Марк, ты хоть представляешь, сколько такой раб может стоить в Риме?

— Семьсот?

— Не меньше тысячи. А то и все полторы. Художники там очень ценятся, а этот парень — настоящий талант.

— Ты тоже заметил?

— Конечно, я же не слепой. Но скажи мне, друг, зачем он тебе вообще нужен? Мало тебе головной боли с девушками?

— Хочу, чтобы он расписал стены будущего храма, посвященного Иисусу Христу…

Вообще, если честно, я и сам пытался по памяти изобразить лик Спасителя, когда мы плыли на корабле из Кесарии в Александрию. Но получилось у меня не очень — никак не могу приспособиться к нынешним писчим принадлежностям. Письмо нацарапать пером или острой палочкой из тростника — еще туда-сюда, а вот рисовать этим — ну, просто мучение! И у Матфея моя идея вызвала целую бурю эмоций — у иудеев ведь не принято изображать людей, а уж тем более Бога. Пришлось долго убеждать апостола, аргументируя это тем, что Христос своим пришествием отменил ряд строгих и обязательных иудейских обычаев. Как то же обрезание, например, или жертвоприношение животных.

А то ведь до Апостольского собора, разрешившего христианам соблюдать закон Моисея не в полном объеме, почти двадцать лет ждать. И еще неизвестно, чем он здесь закончится — в моей прошлой жизни апостолы Петр и Павел чуть не разругались между собой по поводу обязательного обрезания.

Поупиравшись, Матфей нехотя согласился, что в принципе было бы неплохо показать людям, как выглядел при жизни Мессия. Или, например, изобразить на фреске сцену вознесения Христа. В Иерусалиме такие вольности, конечно, не прокатят — Синедрион в полном составе на дыбы встанет. А вот в будущем Римском храме или где-нибудь в Египте — почему бы и нет? И вдруг сегодня такая удача! Словно рука Спасителя привела меня к этой мастерской.

Понятно, что христианин — рабовладелец это полный нонсенс, да и сам я к рабству отношусь с крайней неприязнью. Поэтому художника я обязательно освобожу в самое ближайшее время, переведя его в статус вольноотпущенника. Тогда я стану для Маду лишь патроном, а он возьмет мою фамилию и будет числиться моим клиентом. Мало того, парень еще и получит полное римское гражданство, поскольку его бывший хозяин римский гражданин. Права его будут несколько ограничены, например, запретом на участие в выборах или на занятие высших государственных должностей, зато не будет никаких ограничений на то, чтобы заработать своим трудом и разбогатеть. Трудись упорно, становись востребованным художником в Риме — отныне все в твоих руках. А дети твои уже будут полноправными римскими гражданами безо всяких ограничений. Вот такая она манумиссия — практика освобождения рабов, характерная черта римской культуры.

Хотя… возможно сразу у меня с освобождением Маду не получится, поскольку вроде бы есть какие-то правовые казусы и ограничения в римском законодательстве — то ли по возрасту раба, то ли по срокам после его покупки. Надо будет эти моменты осторожно у Сенеки уточнить. Но если возникнут препоны, можно тогда завещание написать, чтобы парня как собственность не продали новому хозяину в случае моей внезапной смерти. В любом случае, освобождение Маду не обсуждается — это только вопрос времени…