А. Ренников - Диктатор мира
Ариадна поднимается. Смотрит.
— Господи! Да это птицы, Владимир!
— Птицы?
Он облегченно вздыхает, берет ее руку, целует.
— Извини… Напугал. Да, да, теперь только вижу, как у меня расшатались нервы! Две недели всего, а как будто я — и уже не я! Что-то надорвалось. Ушло. Если бы не ты, Ади, то…
— Не надо, милый! Не говори!..
— Все рухнуло. Да. Не только там, во внешнем проявлении, в призрачной власти. Нет! Внутри. Во всем. Во всех углах души. Опьянение достигнутым, самоудовлетворение, гордость… Даже то, что вообще казалось в мире значительным, — теперь все кажется детской забавой, недостойной игрой перед Богом, перед природой. Если бы мы освободились от Корельского, Ади, я бы, действительно, бросил все. Я бы не притронулся ни к одному аппарату, ни к одной машине. Я бы…
Владимир обернулся. Вздрогнул.
— Кто это?
Лицо исказилось страхом. В глазах появилось что-то детское, беспомощное.
— Ади… Кто-то посмотрел на меня! Ади!
— Владимир… Ради Бога!
— Посмотрел, Ади! Я чувствовал глаза!
— Милый… Успокойся… Я дам воды… Это нервы. Кто мог смотреть? Видишь: кругом пусто. Только горы. Далеко. Сядь сюда. Ко мне. Положи голову… Вот так… Так. Я буду гладить… Целовать. Это все с тех пор, мой любимый. С острова. Пройдет. Прекратится. Ты искупил уже… Посмотри, как хорошо вокруг. Тихо. Спокойно. Солнце — нежное, хорошее. Небо — ясное, ясное… Владимир! Летят! Летят! Вставай!
IV
Это, действительно, были не птицы. Целая эскадрилья международной полиции неожиданно выросла в воздухе. Часть ворвалась в пустыню со стороны Кашгара, часть обошла с севера Тянь-Шань, внезапно показалась над ближайшими горами.
Уже при перелете через Аравию Владимир заметил, как со стороны Басры поднялись с земли несколько аппаратов, стали идти следом за ним. Но вскоре все, кроме одного, ушли на север. Оставшийся мирно летел сзади, не стараясь нагнать, не делая никаких подозрительных попыток.
Он около Мерва тоже исчез, где-то снизился. Навстречу, вместо него, прошли два. Затем у Кашгара на горизонте показался какой-то громоздкий, Владимир думал, что торговый…
— Ади, внутрь!
Она уже на борту. Он стоит в аппаратной, держит руку на рычаге, быстрым взглядом окидывает небо, ища необходимого места для прорыва.
— Проклятие! Поздно!..
Подниматься бессмысленно. Около двадцати аппаратов парять вокруг, в два яруса — по десяти. Стрелять не будут, конечно, им нужно не уничтожить, а захватить. Но у каждого полицейского аэроплана есть омматин, производящий временную слепоту, асфиксион, при вдыхании которого теряется сознание на несколько часов. Они пустят все в ход. Кроме того, скорость движения у них не меньшая.
— Ну, как? Владимир!
— Бесполезно!
Видя, что беглецы не движутся с места, два аппарата начинают вертикально снижаться. Один белый, с красными полосами, — английский. Другой — с синими крыльями, белой каютой и красным остовом, очевидно, французский. Достигнув поверхности земли, они мягко ударяются буферами о песок, замирають. С борта каждого соскакивают по несколько солдат в серебряных кепи.
— Удушливым газом? — шепчет возле плеча Ариадна.
— Пусть подойдут ближе…
— Потом полетим?..
— Посмотрим…
Солдаты приблизились. Впереди каждого отряда идет полицейский чиновник. Один из них совсем недалеко. Поднимает руку, кричит:
— Сдавайтесь!
— Пора… — тихо произносит Владимир.
Он берет трубку, выдвигает вперед. И рука вдруг немеет. Будто внезапно превращенная в дерево, безжизненно падает на аппаратный столик, роняет трубку. Владимир наклоняется, делает усилие, старается схватить… Пальцы не повинуются.
— Именем закона! Вы — мадам Штейн?
Около аппарата стоит французский чиновник в сверкающей серебряным шитьем форме воздушной полиции. Он держить руку у козырька кепи, почтительно ждет.
— Да, я.
Ариадна наружно спокойна. Лицо только бледно. Расширены зрачки.
— Мерси, — любезно говорит француз. — Согласно предписанию правительства, мадам, должен сообщить, что вы подлежите задержанию Очень прошу только смотреть на эту меру не как на арест, а как на временное почетное лишение свободы. Разрешите попросить вас сойти с аэроплана, мадам?
— Владимир! — вздрагивает Ариадна. — Владимир!
Но Владимир неподвижен. Он стоит, прислонившись к тонкому столбу аппарата, закрыл глаза, молчит.
— Я не сойду, мсье, — спокойно произносит Ариадна. — Вы возьмете меня отсюда только силой.
— Я вас прошу, мадам!
— Только силой!
— Вы мне доставляете большое страдание, мадам. Но если иначе невозможно, то что же делать. Я принуждеи буду приказать вынести вас на руках. Вы не передумали, мадам?
Молчание.
— Берите!
Солдаты взобрались, окружили Ариадну кольцом. Осторожно обвивают талию веревкой. Один положил уже руки на плечи…
— Владимир! Я не могу!
Владимир не движется. Он не видит ничего. Какой-то яркий туман проходит перед ним, где-то раздается нежное пение. Ариадна… Диктаторы… Люди… Весь мир… Нет никого. Все исчезло. Покой, покой, покой…
— Воздух горит! — отступает вдруг солдат, пытавшийся поднять с пола лежавшую без сознания Ариадну. — Воздух! — дико озираясь, восклицают другие. — Воздух! Воздух! — слышен тревожный крик вокруг, среди обоих отрядов. В паническом страхе бегут солдаты. Одна минута, две — оба аэроплана бросаются вверх.
А там, в небе, смятение. Точно в бурю, разбегаются во все стороны аппараты, гонимые ужасом. Тих, недвижим голубой воздух, осенняя даль по-прежнему нежна и прозрачна… Но никого наверху, до далеких слияний с землею.
Владимир приходит в себя, проводит пальцами по глазам, изумленно оглядывает пустыню.
— Что здесь было, Ади? Что было?
— Не знаю… Не понимаю…
— Их нет?
— Ты видишь…
Владимир бросается к аппаратному столику. Взвивается кверху.
— Нет, нет. Это уловка… Обман… — шепчет он. — Они стерегут. Они наблюдают. В темноту! В темноту!
V
Было спокойно и безопасно там, за полярным кругом.
Правда, на западе, над Землей Франца Иосифа, круглый год дежурили несколько воздушных международных метеорологических станций; к ним раз в неделю из Европы приходили аппараты, привозившие новые смены наблюдателей, увозившие отбывших дежурство. На востоке, на таком же расстоянии, лежали острова Ново-Сибирские. На них работала арктическая физико-географическая комиссия петербургской Академии наук.
Но здесь, на долготе мыса Челюскина, — никого. Никакого движения, ни одного любопытного глаза. Была середина ноября, давно наступила полярная ночь. В первые дни после прибытия Ариадна с тоскою следила, как ежедневно, около того времени, когда должен быть полдень, южный небосклон вдруг озарялся зарей, над фиолетовым снежным полем протягивалась нежная полоса, вестник далекого солнца. И затем — заря гасла. С каждыми сутками полоса становилась слабее. Вместо солнца настойчиво, подолгу, небом начинала владеть луна.
Эта луна!.. После периода падения снега две недели из-за нее пришлось провести почти у самого полюса. Солнца нет, она царит над ледяными пространствами, превращает ночь в день, вырисовывает каждую глыбу, черня прорывы воды над струями теплых течений, бросая сизые тени. Только когда к новолунью она ушла под горизонту навстречу невидимому солнцу, — можно было вздохнуть, передвинуть аппарат на юг, к восьмидесятому градусу.
Ночь теперь ясна и безлунна. Наверху только звездное небо, почти у зенита Полярная. И внизу — все во мраке, погружено в ледяной мертвый сон. Но Владимир неспокоен. Переставив стрелку калорифера на максимум, гасит огни, опускает у окна кабинета тяжелую штору.
— Я был бы совсем счастливь, Ади, если бы не эти северные сияния, — говорит он, садясь к калориферу, в котором от атомного распада бария раскалено железо. — До сих пор были только небольшие лучи. А сегодня!..
Он хмурится, глядя на север. Там, действительно, какое-то нервное движение огней. Вырос сверкающий лук с тетивой у горизонта, прикрыл темным сегментом чью-то грозную руку. Одна за другой бегут к зениту яркие стрелы, бросаются вверх, уходят назад, не достигнув призрачной цели. Сквозь них еще видны звезды. Но ярче и ярче загорается небо. Отбросив в сторону лук, кто-то невидимый показывается в сияющей мантии, оправляет голубые и розовые воздушные складки, задергивает север пылающим занавесом.
— Опять придется уходить дальше! — в отчаянии произносит Владимир.
— Нам вообще нельзя больше оставаться здесь, — после долгого молчания говорит с дивана Ариадна. Она укрыла ноги подушками, закуталась вся в большой кожаный плед.
— Все равно: неделя, две, месяц. А потом? У тебя всего на пять недель осталось препарата урана. Консервы кончились, одни только пилюли. Придется, в конце концов, искать пристанища на земле.
