Пьер Бордаж - Ангел бездны
Стеф и Пибу удалось устроиться у окна. Они ни разу не вставали со своих мест, даже в туалет, понимая, что стоит им выйти в коридор, как кресла будут заняты. Они и так уже с трудом удерживали за собой минимальное жизненное пространство. Пиб изо всех сил упирался в пол ногами, чтобы необъятные телеса его соседки не вдавили его окончательно в стенку купе. Эта правившая семейством из пяти человек стриженая матрона с короткими руками, с головой, воткнутой прямо в туловище, все время что-то жевала, глотала, суетилась. Похотливый взгляд отца семейства, несколько меньших размеров, чем его жена, без конца останавливался на груди и ногах Стеф. Их дети, страдающие ожирением мальчишка и девчонка лет десяти, ссорились по любому пустяку, обзывались, ревели и жаловались друг на друга. Тетка, сестра матроны, худая, как жердь, и хмурая, словно побитая и голодная собака, с жадностью набрасывалась на все, что хотя бы отдаленно имело съедобный вид. Вся эта милая компания источала не поддающиеся описанию запахи.
Отец семейства попытался завести со Стеф и Пибом разговор: они вот едут на несколько недель в отпуск в Италию, там хоть можно погреться на солнышке, которое так нечасто на западе Франции. Матрона его перебила, заметив, что их личная жизнь никому не интересна, и отвесив пару оплеух мальчишке, вцепившемуся в волосы сестры. Она скорее предпочла бы выкинуть на помойку бутерброды, от которых отказались ее чада, нежели угостить ими попутчиков – даже ее оголодавшая сестра не осмелилась их съесть, когда матрона вышла из купе. От ароматов сыра, крутых яиц и колбасы у Пиба засосало под ложечкой, однако из-за многочисленных остановок перспектива насытить требовательную утробу постоянно отдалялась. Все это время Пиб, злясь все больше и больше, пытался заглушить чувство голода, тогда как Стеф, непостижимая, никак не реагирующая на старания отца семейства как-нибудь прижаться к ней, казалось, пребывала в каком-то другом мире.
– Билеты, господа.
При появлении контролера девчонка схлопотала пощечину, чтобы «знала, как себя вести, когда мама разговаривает с другими взрослыми».
– Почему поезд все время останавливается? – спросил отец семейства.
Контролер, седеющий мужчина с усталым выражением лица, ухватился за край багажной полки, чтобы не упасть под напором пассажиров, набившихся в коридоре. На лацкане его кителя, там, где у легионеров красовалось шитое серебром копье, виднелись буквы ЕЖК, Европейская железнодорожная компания. Как и все государственные служащие в Европе, он носил внушительных размеров пистолет, бивший его по бедру.
– Кажется, размыло полотно между Бордо и Тулузой.
У контролера был ярко выраженный юго-восточный акцент, способный скрасить даже самые мрачные новости. Матрона шумно вздохнула.
– Ну и когда же мы будем в Италии?…
– Надо полагать, послезавтра к вечеру, если, конечно, сегодня ночью не возникнет никаких проблем.
– Сколько же мы потеряем от отпуска! Представьте себе, каково бедным ребятишкам ехать две ночи…
Контролер машинально взглянул на «бедных ребятишек», но в его тусклом взоре не возникло ни сочувствия, ни интереса.
– Что поделаешь, мадам. Вот когда легионеры зададут трепку этим проклятым усамам, поезда снова станут ходить нормально. А пока что надо набраться терпения и показать мне ваши билеты.
Стеф сидела неподвижно, как будто не слышала ни слова. Пиба кольнуло нехорошее подозрение: а что если Стеф на самом деле не раздобыла волшебного пропуска? В Европе архангела Михаила с обманщиками не шутили. По слухам, их отправляли в зловещие лагеря на территории Чехии и Словакии. Пьер-Жан даже говорил, что там заставляют собирать и есть трупы тех, кто не вынес суровой карпатской зимы. Пьер-Жан любил напустить страху на школьных приятелей, а особенно – на девчонок, которые прозвали его Толстой Сволочью и Монстром. Все это было так давно, что Пибу казалось, будто произошло не с ним. Этот мальчишка, загнанный в угол далекими от его проблем родителями и несносной сестрой, заключенный в тесную клетку своего «я» и абсолютно безрадостного существования, этот мальчишка, измученный звуками, раздающимися по ночам, и тайной тела девчонок, этот мальчишка по имени Пиб в первые годы своей жизни играл в каком-то фильме, снятом по примитивному сценарию на пленке с нечетким изображением, булькающим звуком и полинявшими красками.
– Ваши билеты, мадмуазель…
Контролер нахмурился, снял руку с края багажной полки и, шатаясь в такт толчкам поезда, стал протискиваться сквозь колени матроны и ее домочадцев. Тогда Стеф, вроде бы неожиданно, осознала, что обращаются к ней. Она мельком взглянула на Пиба, и он поймал в ее взгляде вызов вперемежку с лукавством. Теперь он точно знал, что билетов у нее не было. Она, как обычно, ему наврала. Она не жалела ни времени, ни сил, чтобы посмеяться над ним.
– Ваши билеты, мадмуазель!
В певучем голосе контролера теперь не было и следа вежливости или расположения. Он застукал двух зайцев и мгновенно превратился в сурового стража порядка. Его рука мгновенно приподняла полу кителя и опустилась на рукоять пистолета. Сколько уже было случаев, когда эти церберы ЕЖК открывали лихорадочный огонь по подозрительным пассажирам, даже не проверив толком, основательны ли их подозрения. Стеф улыбнулась той загадочной улыбкой, которая приводила Пиба в бешенство. Она по-прежнему не двигалась, не выказывала ни малейшего признака беспокойства, словно была совершенно уверена, что с ней ничего не может случиться. Уж не собирается ли она воспользоваться своим кольтом в этом тесном купе? Ведь она рискует ранить или убить других пассажиров… Из этого переплета их могло вызволить только что-то непредвиденное, какое-нибудь чудо. Пиб бросал якобы убийственные, а на самом деле – испуганные взгляды.
– Спрашиваю в последний раз, мадмуазель, ваши…
Слова контролера потонули в оглушительном скрежете. Жуткой силы толчок сотряс весь состав, и Пиба швырнуло на Стеф. Голова отца семейства опрокинулась на подголовник сидения, как баскетбольный мяч. Куча сумок и чемоданов обрушилась на тетку и детей. Контролер и матрона повалились друг на друга и покатились по полу, покрывшемуся трещинами. Вырванные с мест сидения переворачивались и сталкивались, как льдины в водовороте. Сотрясаемый до основания поезд продолжал по инерции двигаться, корчась в предсмертных судорогах. Пиб почувствовал, как сидение резко качнулось назад, и изо всех сил ухватился за Стеф. Последовало несколько сильных рывков, раскачавших вагон, стенки его погнулись и в образовавшиеся зияния хлынул запах пороха и раскаленной стали. Скрежет прекратился, но раздался глухой грохот. Вагон задрожал еще сильнее. Пиба подбросило с пола, оторвало от Стеф и вышвырнуло на что-то твердое. Его наполовину оглушило, и ему показалось, что он много раз переносился из света во тьму, из ночи в день, потом сиденья, тела, чемоданы вихрем понеслись вокруг него, его много раз ударяло по затылку, спине, ногам, и он снова увидел перед собой безжизненную голову Мари-Анн между слоями пыли, так близко, что замечал поры на коже, и увидел ее глаза, вылезшие из орбит и остекленевшие, ее навсегда застывшие глаза.
«Атака камикадзе»…
Лежащий среди деревьев состав был похож на какое-то подстреленное животное. Вагоны врезались один в другой и превратились в темные груды сломанных костей. Столбы черного дыма поднимались от этого остова и от воронки диаметром около тридцати метров, образовавшейся в результате взрыва на железнодорожных путях.
Когда Пиб очнулся, у него страшно болела голова и стреляло в затылке. Он никак не мог пошевельнуться, решил, что его парализовало, и пришел в отчаянье. Чья-то рука погладила его по щеке и успокоила. Сидящая рядом с ним Стеф, судя по всему, не пострадала, когда поезд сошел с рельсов.
– Мне больно, – простонал Пиб.
Она склонилась над ним и коснулась губами его лица, а потом всей груди и живота. Сквозь одежду он почувствовал ее горячее дыхание. Несмотря на боль, он испытывал наслаждение, ощущая на себе убаюкивающее прикосновение Задницы. Когда она отошла в сторону, он готов был умолять ее все повторить. Но она встала на колени у какой-то ямы и заохала до того жалобно, что Пиб, позабыв о боли и параличе, встал и подошел ей помочь.
– Ты мне не поможешь, – пробормотала она. Вокруг ее глаз были круги, а подбородок испачкан вязкой черной жидкостью.
– Я и не думал, что ты тоже можешь так мучиться, – прошептал он. – Что ты сделала со мной своими губами? У меня уже почти ничего не болит.
– Только то, что должна была сделать.
Он подождал, пока она вытрет рот плащом, и без того перепачканным землей и кровью, поднимется и встанет поустойчивее на нетвердых ногах, и сказал:
– Чудная ты девчонка.
Она улыбнулась. К ней уже вернулся обычный цвет лица, и глаза блестели, как всегда.
– Любой, кто выжил после взрыва поезда, тебе покажется, наверно, таким же чудным, как я…
